Сергей Войцеховский - Трест (Воспоминания и документы)
Он считал необходимым отрицать то прискорбное обстоятельство, что советским агентам, называвшим себя монархистами, удалось обмануть часть консервативной русской эмиграции. Его возмущали зарубежные газеты, давшие в 1927 году широкую огласку чекистской провокации, направленной против Кутепова и монархистов, но замолчавшие аналогичную доверчивость меньшевиков и социалистов-революционеров к советским агентам. Это привело его к отрицанию несомненных фактов.
Его статьи о Тресте, появившиеся в "Возрождении", "Часовом" и "Перекличке", содержат неточности, противоречия и свидетельствуют о незнании или непонимании той обстановки, в которой чекистам удалось обмануть не только русских эмигрантов, но и иностранцев. Для эмоционального "метода" Виноградова характерно, например, отрицание самой возможности содействия, оказанного русским монархистам польским генеральным штабом.
"Полностью исключается - написал он в "Перекличке" (№ 131, октябрь 1962 года) - чтобы тогдашняя Польша Пилсудского, этого, по выражению Милюкова, "убежденного руссофоба и ненавистника России", могла вступить в какую-либо связь с русской национальной организацией, да еще монархической. Поляки могли тогда скорее связаться с чертом, но ни в коем случае не с представителями М.О.Ц.Р. Отталкивание от всего русского, а о монархизме и говорить смешно, в те годы в Польше было настолько абсолютно, что можно категорически утверждать, что Якушев даже заикнуться не мог о своей "подпольной организации": при первом же упоминании о М.О.Ц.Р. поляки пришли бы в бешенство и с треском выгнали бы "конспиратора" из пределов страны. Да и следует проявить эмигрантскую объективность к О.Г.П.У.: такие "москали", как Дзержинский, Менжинский, Стецкевич и прочая чекистская братия знали поляков не хуже нас. Какой же смысл был этим "золотым сердцам" посылать в Варшаву своего агента в виде "русского монархиста" и сразу проваливать всю начинаемую ими "новую акцию", когда они с наибольшим правдоподобием и без всякого риска могли направить к полякам целую пачку всевозможных, по выбору, самых щирых сепаратистов, которым в Польше был гарантировал самый {43} горячий, братский прием? Возможны, поэтому, только два положения: или Якушев рекомендовался полякам от лица какой-то другой, наиболее им подходящей подпольной "организации", или польский штаб еще до появления Якушева в Варшаве точно знал, что такое Трест - М.О.Ц.Р.".
Вывернув таким образом действительность наизнанку, отрицая подтвержденный документами факт помощи, оказанной варшавским штабом "русским монархистам", Виноградов не сделал из своей версии логического вывода. Он не спросил, что же заставило поляков иметь дело с заведомыми советскими агентами и с кем же, в таком случае, был связан Кутепов? Будь они поставлены, эти вопросы и противоречия, которыми полны статьи Виноградова о Тресте, не оставили бы камня на камне от его сообщения о, якобы, очевидной и сразу разоблаченной советской провокации в М.О.Р.
Я не отметил бы это фантастическое утверждение, если бы американский историк Поль В. Блэксток не повторил его в благожелательном, но в высшей степени неточном рассказе о Кутеповской организации (Paul W. Blackstock, "The Secret Road to World War Two", Quadrangle Books, Chicago, 1969).
Совершенно неправдоподобно заимствованное Блэкстоком у Виноградова изображение проникших в Россию кутеповцев невольными исполнителями смертных приговоров, вынесенных возглавителями О.Г.П.У.
По словам Виноградова, в этом советском учреждении существовала "группа особого назначения", занимавшаяся "ликвидацией неугодного и исчерпавшего себя на работе чекистского элемента".
Сославшись на показания одного из главных советских агентов в М.О.Р., чекиста Опперпута, "бежавшего" весной 1927 года из Москвы в Финляндию и в том же году вернувшегося в Россию, якобы для борьбы с большевиками, Виноградов в "Перекличке" (№ 136-137, март-апрель 1963 года) написал:
"Заслуженные чекисты первых лет коммунизма или почетно увольнялись или почетно ликвидировались... При содействии этой группы (кутеповцы) Захарченко, Радкович, Каринский и Шорин убили нескольких видных чекистов, в том числе главу минского ОГПУ Опанского, Наимского в Петербурге, Турова-Гинсбурга под Москвой, Орлова в самой Москве". {44} Зная из сохранившегося, обращенного ко мне письма Якушева, что предотвращение "белогвардейского террора" было едва ли не главной задачей Треста, я не могу поверить в то, что сказано Виноградовым и Блэкстоком об этих убийствах, якобы совершенных Кутеповской организацией не только с ведома, но и по почину О.Г.П.У.
--
В одном архиве - назвать который я пока не могу - хранится документ, озаглавленный "Выдержки из донесений Генералу Кутепову". Есть основание предположить, что он был составлен для осведомления великого князя Николая Николаевича или генерала Врангеля о первых шагах Кутеповской организации в России.
Первым включено в документ письмо полковника Жуковского, написанное в Петрограде 20-го сентября 1923 года. Оно показывает, что посланные Кутеповым офицеры проникали из эмиграции на родину еще до первого "похода" Марии Владиславовны Захарченко и ее будущего мужа, Георгия Николаевича Радковича, находившихся тогда в Эстонии. Вскоре после отсылки упомянутого письма Жуковский стал - как теперь известно - одной из жертв чекистской провокации в М.О.Р. и, притом, не в переносном, а в буквальном смысле слова.
"Стараюсь - сказано в письме - проникнуть в красн. командование, но это оказывается гораздо труднее, чем думал, ибо все запуганы и боятся взять на себя какую-нибудь роль. Предвижу много затруднений, но работать нужно и можно. Настроение почти сплошь против власти, но активным никто не решается быть. Имя В.К.Н.Н. (великого князя Николая Николаевича) пользуется большой любовью и уважением. Я прошел много деревень... особенно чтут его старые солдаты. Многие красные начальники считают сов. власть очень прочной и не хотят себе представить власть, котор. могла бы ее заменить. Мне кажется необходимым будет произвести сильный толчок и своевременно выдвинуть имя Вел. Кн. - тогда успех будет. В общем жалкое впечатление производят здесь наши русские - в полном порабощении, а в то же время ничего не хотят делать. Мое положение тут очень тяжелое, ибо я беспомощен, что очень усложняет ведение дела и трудно наладить вопрос к отправлению. В Кронштадт въезд был воспрещен, там был взрыв".
--
{45} Первое донесение Захарченко и Радковича приведено в документе без указания даты и, притом, в очень сокращенном виде. Выдержки состоят из отдельных слов и немногих фраз, разделенных длинными многоточиями:
"1-го (октября 1923 года) приехали в Лугу...... границу, 3-го.......... за плату........ благополучно........... река......... Путь очень............трудно..........на лодке............ночевали............6-г о прошли еще станцию, где ночевали (у) знакомых, пользуясь хорошими условиями. Делали дневку. Сегодня ночью, разменяв деньги, уедем в Пет., оттуда в Москву. Из Ревеля.............спутник Бурхановского, кап. ............. болоте выбился из сил и от нас отделился. Судьбу его не знаем".
--
Второе письмо помечено 12-м октября. Часть не содержит пропусков, но другая часть исключена полностью и заменена несколькими рядами многоточий:
"Прибыли в Петроград 9-го утром. А. В. не нашли, на его квартире сообщили, что он ушел менять деньги 27-го сентября, оставив дома все вещи и не отправленное письмо в Париж и больше не вернулся. В настоящее время там идут облавы, многие пойманы, город терроризирован. Выехали в три часа в Москву. Попали в воинский вагон, занятый матросами, комсомольцами. Впечатление от разговоров самое отрицательное. Эта молодежь ими воспитана и настроена сейчас воинственно. В Москве по данному Щ. (представителем генерала Врангеля в Ревело Щелгачевым) адресу были приняты с большой заботливостью, помещены временно на квартиру и обеспечены необходимыми документами. На этих днях нас отправляют на дачу, где мы пробудем недели две для ознакомления с местными условиями. После этого нас обещают устроить на службу вначале под Москвой с тем, чтобы по возможности перевести сюда. Впечатление от этой группы лиц самое благоприятное: чувствуется большая спайка, сила и уверенность в себе. Несомненно, что у них имеются большие возможности, прочная связь с иностранцами, смелость в работе и умение держаться. Отправили Вам с дороги описание перехода, на всякий случай повторяем еще раз.
Большим препятствием явилась невозможность достать советские деньги, мы получили на торговом пункте (на эстонской пограничной заставе) только три тысячи, этого недостаточно даже для проезда в Пет. и доставило нам дальше массу неудобств. В Юрьеве нам {46} дали проводника, доехавшего с нами до Изборска. Вечером он перевел нас через проволоку в середине между шоссе и жел. дорогой на Псков у торгового пункта, объяснил направление по звездам и обставил самый переход возможно тщательнее. На наше счастье ночь была довольно звездная, вообще же едущим надо иметь светящийся компас. От проволоки пошли одни. Пересекли шоссе, как нам указали, в одной версте от границы и дальше шли по болоту от 9 вечера до 4 1/2 утра. Путь очень тяжелый, все время в воде, доходящей временами выше пояса. С нами был еще один спутник, присоединенный к нам из Ревеля, гардемарин Буркановский. Он выбился из сил в этом болоте и от нас отделился. Судьбу его мы не знаем. После рассвета передохнули часа четыре в лесу и обсушились на солнце. Потом вышли на дорогу и шли по направлению к Великой, через которую переправились на лодке и заночевали в деревне в 12 верстах от Пскова. Утром около Пскова нам удалось подсесть на подводы, с расплатой вещами, которые довезли нас к себе на хутора верстах в 50-ти от Пскова под станцию Новоселье. У них заночевали. На следующий день на станции узнали, что расценка билетов меняется ежедневно, сообразно курсу золотого рубля и потому денег до Петрог. опять не хватало. Пройдя до станции Лапино, сели в поезд и добрались до Луги, где остановились у знакомых и разменяли деньги. И так как фактически с болота мы еще не обсохли, то сделали там дневку и 9-го на заре выехали в Петроград.......
