Иван Папанин - Лед и пламень
По бухте замелькали баркасы и катера - матросы получали на складах запас провизии.
Но дорогое время было упущено: немцы уже заняли Северную сторону и били по судам прямой наводкой. А суда безмолвствовали. Комендоры стояли у заряженных орудий и не стреляли. Лишь раза два огрызнулись орудия "Свободной России", но тут же был получен приказ Саблина прекратить пальбу.
Все-таки основная масса судов успела уйти, врагу досталось лишь старье да легкие крейсеры "Кагул" (он ремонтировался в доке), "Память Меркурия" и бывший "Очаков" (не помню его нового названия), что стояли у стенки около доков.
В Севастополь вошли враги.
Друг детства, рабочий судостроительного завода Ваня Крысен-ко, предупредил меня:
- Ваня, таись, а то веревочный галстук обеспечен.
И я затаился, как мог, домой не показывался. Жил у рабочего порта Григория Папушина, которому одному только все рассказал и который устроил меня к своим друзьям-рыбакам. С ними я ходил на лов рыбы, большую часть времени проводил в море. Они же рассказывали мне, что происходит в мире. Новости были скверные.
Немцы потребовали себе весь флот - и тот, что базировался в Новороссийске,- предъявили ультиматум: или флот вернется в Севастополь, или германские войска двинутся на Новороссийск.
Владимир Ильич Ленин наложил резолюцию на докладной записке начальника Морского генерального штаба: "Ввиду безвыходности положения, доказанной высшими военными авторитетами, флот уничтожить немедленно".
Было это 24 мая. А четыре дня спустя была отправлена директива командующему и главному комиссару флота; "Ввиду явных намерений Германии захватить суда Черноморского флота, находящиеся в Новороссийске, и невозможности обеспечить Новороссийск с сухого пути или перевода в другой порт, Совет Народных Комиссаров, по представлению Высшего Военного Совета, приказывает Вам с получением сего уничтожить все суда Черноморского флота и коммерческие пароходы, находящиеся в Новороссийске. Ленин".
Приказ Советского правительства стали саботировать исполнявший обязанности командующего флотом бывший капитан первого ранга Тихменев и главный комиссар Н. П. Глебов-Авилов.
Линкор "Воля" и шесть эсминцев отказались выполнить приказ. Когда они уходили из Новороссийска, оставшиеся корабли сигналили: "Судам, идущим в Севастополь: "Позор изменникам России"".
18 июня население Новороссийска обнажило головы: началось потопление флота. Матросы, не умевшие плакать, бескозырками вытирали глаза. Первыми погибли эсминцы "Пронзительный", "Гаджибей", "Фидониси", "Калиакрия", "Сметливый", "Стремительный", "Капитан-лейтенант Баранов", крупнейший дредноут "Свободная Россия". Суда уходили в морскую пучину, сигналя: "Погибаю, но не сдаюсь!" Последним это сделал эсминец "Керчь" на траверсе Кадашского маяка.
Слухи о событиях в Новороссийске каждый из моих друзей и знакомых воспринял как большую трагедию: все мы были связаны с флотом. Не давала покоя мысль; что будут делать немцы с оставшимися кораблями? Пусть крейсеры "Иоанн Златоуст", "Кагул" стары, неисправны. Но ведь их отремонтировать можно, неспроста они поставлены в доки.
Меня разыскал Федор Иванович Перфилетов, которого я знал много лет. Он работал начальником инструментального цеха и взял меня на работу. В мастерских ремонтировался "Очаков".
Встретил я нескольких старых друзей. После обстоятельных разговоров пришли мы к выводу: надо вредить как можно активнее, но внешне чтобы все было в порядке. К нам присоединились и другие ремонтники. Вроде бы все обстояло нормально: корабли хотя и медленно, а ремонтировались. Но как? Об этом знали только мы. Наиболее опытных ремонтников я позднее взял с собой в бригаду бронепоездов. Забегая вперед, скажу, что очень пригодились ремонтники на бронепоездах 58-й дивизии, которую возглавлял Павел Ефимович Дыбенко, а после него - Иван Федорович Федько. Поезда имели каждый свое имя - "Память Иванова", "Спартак", "Урицкий" и т. д. Бригадой бронепоездов командовал Иван Лепе-тенко. О том, как воевала дивизия, о ее славном боевом пути свидетельствуют два ордена Красного Знамени. Дважды Краснознаменная - редкая дивизия удостаивалась чести так именоваться. Я горжусь тем, что находился в ее рядах и был бойцом подрывного отряда, впоследствии влившегося в Заднепровскую бригаду бронепоездов, громившую банды Григорьева, потом - заместителем начальника головных ремонтных мастерских.
Вскоре после гражданской войны, во время работы в Крымской Ч К, я познакомился с Константином Треневым. Мы с ним часто встречались в домашней обстановке, беседовали о самых разных делах. Была у него не очень приятная для собеседников привычка: слушает, слушает, а потом раз - и что-то запишет на спичечном коробке, на клочке газеты. И опять слушает.
- Костя, ты что?
- Просто слово одно вспомнил. Ты давай рассказывай.
Я и старался: выкладывал ему всевозможные побасенки из партизанской матросской жизни - знал их много.
Прошли годы, я жил уже в Москве. Знакомства мы не прерывали. Тренев познакомил меня с артистом Малого театра - таким знаменитым, что, несмотря на общительный характер, я при нем и говорить стеснялся.
Это был народный артист республики Степан Леонидович Кузнецов, любимец публики, в совершенстве владевший даром сценического перевоплощения. С. Л. Кузнецов играл в пьесах Гоголя, Чехова, Островского, Сухово-Кобылина, Шоу, Погодина.
Каждый раз, увидев Кузнецова, я замолкал. Это сердило Тренева. И он однажды сказал:
- Ваня, не стесняйся, это же парень свой в доску.
Слова эти он произнес с моей интонацией и настолько похоже, что все рассмеялись - очень уж несвойственна была такая фраза самому Треневу мягкому, интеллигентному.
Пришел день, когда Тренев прислал мне билеты в театр:
- Приходи на премьеру моей пьесы.
Пришел - и увидел: знакомый артист Швандю играл. И услышал я свои словечки. Очень смеялся. Тренев потом как-то обмолвился:
- Швандю писал с тебя,- и улыбнулся.- Признайся, очень он похож на тебя, каким ты был в гражданскую...
Тренев приохотил меня к театру, я старался теперь не пропускать премьер. Ну, а кино все мы любили и каждый новый фильм воспринимали как событие. Их тогда немного выпускалось. А однажды я и сам был киноартистом. Когда шли съемки фильма "Клятва", режиссер Михаил Чиаурели обратился ко мне;
- Иван Дмитриевич, выручите! На все роли артисты подоб" раны - на вашу не можем найти.
Пришлось сыграть самого себя.
Больше я с кино не сталкивался так непосредственно, хотя и есть у меня там друг - Марк Донской. Думал ли я в 1920 году, когда в партизанской Крымской повстанческой армии встретил не по летам серьезного и отважного паренька, что пройдут годы и весь мир узнает его - народного артиста СССР, лауреата Государственной премии, Героя Социалистического Труда коммуниста Марка Донского! Броского внешне в нем ничего не было, разве только густая копна волос, да в глазах неиссякаемое любопытство к жизни.
Но Марку были свойственны обстоятельность, не по годам зрелая рассудительность. Партизанское житье известное, дисциплина была не армейская, во время гражданской войны партизаны, бывало, и митинговали. Донской никогда лишнего слова не скажет. Человек редкой целеустремленности и организованности, он словно с пеленок усвоил правило: приказ начальника - закон для подчиненного. Телосложения Марк был явно не богатырского, но ни разу не пожаловался, все старался другим помочь. Таким и остался Марк Семенович, скромным, очень простым, выдержал испытание славой.
Очень я рад, что есть у меня такие друзья, как Марк Донской.
В ПАРТИЗАНСКОМ КРЫМУ
Работая в мастерских порта, я потихоньку разыскивал старых друзей, обретал новых.
Но пришел день, когда мне надоело жить с постоянной оглядкой. Хотелось воевать с белогвардейцами с оружием в руках. Я тайком сел в товарняк и скоро был в Джанкое, а оттуда пробрался к своим и стал бойцом, а затем начальником ремонтных мастерских. Когда наша армия отступала под напором белогвардейских полчищ, Иван Лепетенко поручил отряду моряков, и мне в том числе, взять на заводе "Анатра" в Александровске (ныне Запорожье) лучшие станки и установить их в 12 вагонах типа "пульман". В этом деле очень помогли нам рабочие местного железнодорожного депо. Часть из них уехала с нами. Во время отступления наших войск начальник бронесил 12-й армии Чугуни-кин выпросил наши мастерские у Лепетенко. Мы остались в Злыя-ке, штаб 12-й армии дислоцировался в Новозыбкове. Я поехал в Гомель за орудиями для прикрытия наших мастерских. Мы срезали лафеты и приспосабливали орудия к вагонам. Так наш "завод на колесах" получил солидное подкрепление. А сам я подхватил там тиф. Едва встав на ноги, удрал из больницы в свои мастерские. Военный комендант Гомеля на паровозе отправил меня в Злынку. В общей сложности я проработал в мастерских - 12-й и 14-й армиях - около двух лет.
Мои друзья-подпольщики оставались на своих местах.
