Ричард Бернстайн - Восток, Запад и секс. История опасных связей
чтобы понять, какой манящей притягательной силой обладал Восток в глазах десятков тысяч жаждавших приключений европейцев, которым тоже хотелось услышать (подобный “раскатам грома”) звон храмового колокольчика на рассвете и увидеть ждущую девушку с кожей орехового цвета. А еще можно вспомнить “Александрийский квартет” Лоренса Даррелла с его описаниями роскошного, томного египетского зноя, который писатель противопоставлял холодной, безрадостной серости страны, полной самоограничений, – родной Англии.
В значительной степени эксплуатация туземных женщин колониальными солдатами, торговцами и чиновниками являлась всего лишь воплощением в жизнь двух неизменных законов, определяющих человеческие отношения. Первый закон: потребность в сексе очень велика и способна быть главенствующей. Второй закон: наслаждение сексуальными привилегиями часто становится наградой для богатых и знатных, а также делается целью приключенческих поисков. В случае Британской империи повсеместная доступность туземных женщин явилась простым следствием богатства и военного превосходства британцев. Кроме того, британцы установили связь между империей и мужественностью, или, по-другому, между колонией и женственностью. Это была та осуществленная в постколониальном мире связь, о которой напоминал Китайский Прощелыга: он беззастенчиво отождествлял Запад с мужским началом, а Восток, включая более слабосильных, по его мнению, мужчин, – с женским. Подобно тому как страна-колонизатор превосходила колонизированные страны военной мощью, богатством и могуществом, западный искатель сексуальных приключений в Азии рисовался мужчиной, которому любая разумная туземная женщина охотно поклянется в верности и преданности. Представление о том, что Восток предлагал западному мужчине эротическую свободу, немыслимую на родине, обретало множество художественных воплощений на Западе, начиная с “Персидских писем” Монтескье и заканчивая бродвейским мюзиклом “Юг Тихого океана”. Пожалуй, самым знаменитым и символичным произведением, напрямую затрагивавшим тему превосходства западного человека, стала история японской гейши Чио-Чио-сан и американского морского офицера Пинкертона из оперы Джакомо Пуччини “Мадам Баттерфляй”.
Сюжет оперы хорошо известен. В конце XIX века Пинкертон, приписанный к порту Нагасаки, договаривается с местным посредником о женитьбе на Чио-Чио-сан, бедной пятнадцатилетней японке. Пинкертон намерен срывать цветы удовольствия, оставаясь в Нагасаки, а когда придет пора, вернуться на родину. Так он и поступает. Однако перед возвращением в Америку он обнадеживает Чио-Чио-сан, которая бросила свою семью, чтобы выйти за него замуж, и поверила, что, сделав это, сама стала американкой, – он дает ей обещание вернуться спустя год. Чио-Чио-сан терпеливо ждет его в течение трех лет, живя в “бумажном домике” Пинкертона, откуда открывается вид на залив Нагасаки, и не слушает ничьих уговоров забыть его, даже презрительно отвергает ухаживания нового поклонника – богатого и знатного принца Ямадори. Когда наконец Пинкертон все-таки возвращается в Нагасаки, его сопровождает новая жена – американка. Он узнает, что во время его отсутствия Чио-Чио-сан родила ему сына, и сообщает ей, что он и его “настоящая” жена хотят забрать ребенка. Убитая горем Чио-Чио-сан перерезает себе горло, а сына, сжимающего в руке американский флаг, оставляет Пинкертону и его жене.
К этой печальной, горькой и по-своему сложной истории мы еще вернемся. Пока же мы обратились к ней просто как к символу преимущественно неравноправных эротических отношений между цивилизациями – драм, многократно разыгрывавшихся в самых различных костюмах и декорациях на протяжении сотен лет. На Восток ехали зарабатывать деньги и удовлетворять имперские амбиции. Вдобавок внебрачные сексуальные удовольствия были там легкодоступными, недорогими и разрешенными, что контрастировало с обстановкой, господствовавшей на родине, где сексуальные удовольствия либо сопрягались с ответственностью, либо, если речь шла о продажных услугах, считались запретными и осуждались как греховные с точки зрения и закона, и нравственности.
Люди с Запада отправлялись в Азию главным образом для личного обогащения или для укрепления славы своей родины. Еще они ездили туда для того, чтобы обращать язычников в христианство. И все же одним из рядовых и важных побудительных мотивов было обыкновенное любопытство. Запад страстно желал узнать Восток, тогда как Восток почти не испытывал стремления узнавать Запад. Антропология, археология, сравнительное языкознание и прочие научные дисциплины отражали западные, а отнюдь не восточные предпочтения. Китайцы, индийцы и малайцы не выказывали никакого желания, скажем, обнаружить истоки Дуная, тогда как для англичан XIX столетия поиски истоков Нила сделались настоящим наваждением, целью фантастических экспедиций и причиной великого соперничества, сопоставимого с соперничеством из-за того, кто первым откроет Южный полюс или полетит на Луну. Как мы еще увидим, исследование Нила и исследование восточной сексуальности неразрывно соединились в судьбе замечательной личности – англичанина Ричарда Фрэнсиса Бёртона.
Сексуальные преимущества западного человека на Востоке являлись одной из сторон западной динамичности, европейского пытливого духа, если сравнивать его с относительной пассивностью азиатов в подобных вещах. Этому можно найти параллель и в области секса – еще одной мощной (и часто замалчиваемой) силы притяжения, которая манила западных мужчин на Восток. Например, в Европе на протяжении веков постоянным предметом наваждения являлся гарем султана Османской империи. Это наваждение породило целую библиотеку книг и ученых трактатов, в основном на английском и французском языках. На страницах сочинений многочисленные путешественники похвалялись тем, что им якобы удалось проникнуть в запретный мир гарема.
Эти сочинения носили в основном умозрительный характер. Трудно поверить, что кто-то из авторов, писавших об османском гареме, действительно мог познакомиться с ним так близко, как сам султан. В самом деле, никто из них, за вычетом пары исключений, даже не видел гарема. Однако пристальный взгляд наблюдательного Запада устремился на Восток еще до того, как западные люди начали массово селиться там и получили возможность знакомиться с Востоком в повседневной жизни. А ведь превращение в объект чужого любопытства, как правило, сопряжено с элементом эротики. Сама собой напрашивается аналогия: Восток был женщиной, за фигурой и телодвижениями которой веками пристально наблюдал Запад. Затем, с расцветом колониализма и участившимися поездками западных людей на Восток, на смену умозрениям пришел опыт. Уже в начале XVI века португальские моряки сожительствовали с туземными женщинами в Гоа, в Малакке, на Суматре и в Японии. Британцы искали плотских утех в Индии с XVII века до XX, тем же самым занимались французы в Индокитае и Северной Африке с 1870-х до 1930-х годов. После Второй мировой войны сотни тысяч американцев “унаследовали” не только внешнюю имперскую оболочку, оставшуюся после британского и французского владычества, но и нечто вроде сексуальной империи, а затем сами наделили ее еще более приземленными, вульгарными, продажными чертами, чем когда-либо ранее. Целые кварталы в Токио, Сеуле, Сайгоне и Бангкоке превратились в сексуальные торговые центры, “тематические парки”, где единственными клиентами стали молодые (и не очень молодые) мужчины, а единственной разновидностью товара или приманки – молодые, иногда чересчур молодые, азиатские девушки (и конечно же, юноши и мальчики).
На протяжении этих веков секс определял более обширную, не такую сокровенную область совместной истории Запада и Востока. Он отражал материальное превосходство Запада. Он становился возможным благодаря завоеваниям Запада, которые влекли за собой личную власть и привилегии. Но нельзя забывать и об исконно восточной составляющей, а именно о чуждой всякого викторианства эротической культуре, которая охотно шла навстречу западным желаниям. Если западный мужчина становился на Востоке сексуальным владыкой, это происходило оттого, что он быстро усваивал восточную эротическую культуру, которая всегда относилась к половым потребностям человека более откровенно и менее брезгливо, чем западная христианская, ставившая выше всего верность единственному партнеру на протяжении всей жизни и связывавшая с грехом понятие секса для наслаждения. Это довольно сложная сторона дела, потому что в большинстве стран Востока на секс смотрели почти по-викториански, а именно как на стихию, которую необходимо обуздывать строгими моральными правилами и родительскими ограничениями. В самом деле, на Востоке никогда не относились к сексу с таким же легкомыслием, как, скажем, в Швеции или в Кембридже, штат Массачусетс, в конце XX века. В далеких от Запада частях земного шара не было маринадов “Кросс энд Блекуэлл”, однако почти повсюду там существовала гаремная культура, разительно отличавшаяся от сексуальной культуры христианского мира. На Востоке считалось, что некоторые женщины, особенно записные красавицы, воспитанные, утонченные и очаровательные, должны занимать определенное место в жизни – доставлять плотские утехи мужчинам. Другой посылкой гаремной культуры было представление о том, что могущественные и состоятельные мужчины вправе пользоваться ласками таких женщин вне брака. Существование гаремной культуры, конечно, не являлось главным побудительным мотивом, заставлявшим западных мужчин претерпевать опасности и лишения, какими часто сопровождалась их служба в Азии на благо родины. Их непосредственной и главной целью оставалось обретение богатства и власти, а также обращение язычников в христианскую веру. Тем не менее сексуальные удовольствия составляли непременную, но обычно обходимую молчанием часть общей истории Востока и Запада.
