Вольдемар Балязин - Последний император
Конечно же, Алиса вписывала в его дневник эти пылкие и нежные признания, зная, что он будет перечитывать их, когда вернется без нее в Россию, и они станут ее поддержкой и постоянным напоминанием о ней и ее любви.
До отхода «Полярной звезды» оставалось три дня.
И за эти дни Аликс написала:
«Бьют часы на крепостной башне и напоминают нам о каждом преходящем часе, но время, вдаль уходящее, пусть не смущает нас, ибо время может уходить безвозвратно, но любовь остается; я ощущаю, как ее поцелуи горят на моем разгоряченном лбу. Если нам суждена разлука, о, зачем же сейчас? Не сон ли это? Тогда пробужденье будет страданьем, не буди меня, дай мне дальше дремать».
В последний вечер, перед предстоящей назавтра разлукой, 10 июля, Аликс написала:
«Всегда верная и любящая, преданная, чистая и сильная, как смерть».
А когда 11 июля они в последний раз плыли через реку на пароме и Николай стал записывать о том, что случилось с ними в этот день, Аликс написала последние фразы:
«Любовь поймана, я связала ее крылья. Она больше не улетит. В наших сердцах всегда будет петь любовь».
Потом, став уже женой и императрицей Александрой Федоровной, она также будет вписывать в его дневник короткие признания в любви, а когда они будут в разлуке, то Николай станет вписывать в дневник слова из ее писем к нему. И так будет всю их жизнь.
Через три дня «Полярная звезда» пришла в Копенгаген, где Николая встретили дед и бабушка – родители его матери, и после трех дней, проведенных в объятиях датских родственников, тихим воскресным вечером, цесаревич отправился домой.
19 июля он высадился в Петергофе и поселился в уютном коттедже на берегу моря.
* * *И в это же самое время в семье императора произошло еще одно событие: 19-летняя великая княжна Ксения Александровна была выдана за своего двоюродного дядю – 28-летнего великого князя Александра Михайловича…
Их любовная история началась за восемь лет перед тем.
…В 1886 году 20-летний мичман, великий князь Александр Михайлович отправился в трехлетнее кругосветное плавание на корвете «Рында». Оказавшись впервые у себя в каюте, он достал из кармана маленький конверт и вынул из него фотографию 11-летней девочки. Полюбовавшись на ее изображение, он перевернул фото и прочел надпись: «Лучшие пожелания и скорейшее возвращение. Твой моряк Ксения». Это была дочь императора Александра III – его двоюродная племянница, которая, несмотря на весьма юный возраст, уже испытывала к нему очень нежные и настолько же чистые чувства. Дядя отвечал ей полной взаимностью. Когда он в 1889 году вернулся в Петербург, Ксении было уже 14 лет и ее чувство стало более осознанным и еще более прочным.
В это же время Александр Михайлович сделал и первые крупные успехи в службе – от командира миноносца «Ревель» до командира отряда в двенадцать миноносцев. Причем успехи его пришли к нему не в Гвардейском экипаже и не в Главном морском штабе, а на службе в открытом море.
В январе 1893 года один из самых современных русских крейсеров «Дмитрий Донской» должен был идти в Соединенные Штаты, – «страну моей мечты», как писал потом Александр Михайлович, – и Великий князь решил попросить у Александра III перевода на этот корабль. Во время этой аудиенции он заодно попросил у императора-отца и руки Ксении.
Александр III неожиданно быстро согласился, попросив только подождать еще один год, так как Ксении было всего 17 лет. Молодые были счастливы, и жених отправился в Америку со спокойным сердцем.
Возвратившись из США, где он провел около года, великий князь получил согласие на женитьбу, и в июле 1894 года в Петергофском дворце молодые сыграли свадьбу.
А на третий день они поехали в Крым, где на мысе Ай-Тодор, неподалеку от Ялты, их ждал сверкающий чисто промытыми окнами, заново отреставрированный, вычищенный и вылизанный, забитый винами и яствами дворец Александра Михайловича, в котором им предстояло провести медовый месяц.
Болезнь и смерть Александра III
Первое, о чем очень хотел узнать Николай, вернувшись из Англии, было здоровье отца. Сначала он испугался, не увидев его среди встречавших, и подумал, что отец лежит в постели, но оказалось, что все не так страшно – император уехал на утиную охоту и успел вернуться к ужину. Однако вскоре состояние Александра III настолько ухудшилось, что из Москвы вызвали для консультации профессора Г. А. Захарьина – одного из лучших терапевтов-диагностов России, возглавлявшего клинику медицинского факультета Московского университета. На сей раз старик Захарьин оказался не на высоте – он сказал, что ничего серьезного нет и улучшению состояния поможет сухой климат Крыма.
Успокоенный император, к тому же никогда не придававший значения советам врачей, решил вместо Крыма отправиться в любимые свои охотничьи места – Беловежье и Спаду. Не трудно догадаться, что царские охоты отличались от санаторного режима Ливадии – и загонщики, и егеря, и свита, и августейшие охотники вставали ни свет ни заря и в любую погоду выходили в лес или в поле. Охота на зайцев сменялась охотой на оленей, а гон на кабанов и косуль перемежался засадами на куропаток, уток, фазанов и гусей. Обеды у костров, купание коней, многочасовые походы под солнцем и дождем требовали отличного здоровья.
15 сентября по настоянию родных в район охоты приехал знаменитый берлинский профессор Лейден и тотчас же констатировал у императора острое воспаление почек – нефрит. Лейден категорически настоял на перемене климата, и вся семья – а на охоте были и все женщины – отправилась в Крым.
21 сентября приехали в Севастополь и, перейдя на яхту «Орел», в тот же день высадились в Ялте. В Ливадии Александр сразу же занялся интенсивным лечением. Однако уже через неделю у больного появились сильные отеки на ногах, днем он подолгу спал, часто принимал соленые ванны, а когда процедуры прерывались, то у его постели появлялись все новые и новые доктора.
Вскоре их было уже полдюжины.
В начале октября царь уже не всегда выходил к завтраку, его все чаще одолевала сонливость, и он поручил чтение бумаг цесаревичу.
А цесаревич, окунувшись в государственные дела, более чем об этой, внезапно свалившейся на него докуке, думал о своей Аликс, с нетерпением ждал от нее писем и, хотя получал их почти каждый день а то и по два-три в сутки, разрывался между жалостью к больному отцу и непреоборимым страстным желанием видеть свою невесту.
8 октября в Ливадию прибыл отец Иоанн Кронштадтский – известнейший в России «молитвенник за больных», слывший чудотворцем-исцелителем. Приезд его дал понять, что дела Александра обстоят плохо и уповать на медицину уже нельзя – требуется вмешательство не земных сил, но небесных. Вместе с отцом Иоанном приехали братья царя – Сергей и Павел, Великие княгини Александра Иосифовна и Мария Георгиевна, сын Ольги Константиновны – греческий принц Христофор.
На следующий день протоиерей Янышев причастил больного, и тогда же в Ливадию пожаловали брат царя Владимир и Великая княгиня Мария Павловна младшая – жена шведского принца Вильгельма.
Все эти гости ни у кого из обитателей Ливадии не вызывали никакой радости. Не на праздник они ехали – на поминки. И хотя Александр был еще жив, но тень смерти уже витала над Ливадией.
Утром 10 октября Николай поехал в Алушту, куда вскоре же приехали из Симферополя его любимая тетка Элла и с нею Аликс. Ее приезд внес оживление и радость в печальную атмосферу Ливадии, а Николай почувствовал, что рядом появился человек, который готов разделить надвигающееся на него страшное горе.
15 октября Аликс написала ему в дневник: «Дорогое дитя! Молись Богу, Он поможет тебе не падать духом, Он утешит тебя в твоем горе. Твое Солнышко молится за тебя и за любимого больного». А чуть ниже, в тот же день, следовала другая запись: «Дорогой мальчик! Люблю тебя, о, так нежно и глубоко. Будь стойким и прикажи доктору Лейдену и другому – Г. (Имеется в виду еще один врач – Грубе. – В. Б.) приходить к тебе ежедневно и сообщать, в каком состоянии они его находят, а также все подробности относительно того, что они находят нужным для него сделать. Таким образом, ты обо всем всегда будешь знать первым. Ты тогда сможешь помочь убедить его делать то, что нужно. И если доктору что-либо нужно, пусть приходит прямо к тебе. Не позволяй другим быть первыми и обходить тебя. Ты – любимый сын Отца, и тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всем. Выяви твою личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты. Прости меня, дорогой!»
Эта запись в дневнике Николая не просто многозначительна. Она – символична. В ней – то направление, та тональность и та позиция, которая на долгие годы впредь будет характерной для их взаимоотношений: забота о нем и его делах и тревога за него будут постоянными спутниками жизни Аликс, главным смыслом и доминантой ее существования. Власти для себя она никогда не хотела, хотя и обладала достаточно сильным характером. Но не только сила характера была присуща Аликс. Появившись на свет в Дармштадтском захолустье и выросши в блистательном имперском Виндзоре, Аликс на всю жизнь сохранила двойственность натуры: она была до болезненности застенчива, но статус императрицы в целом ряде случаев не позволял ей выявлять это качество, принимаемое за робость и нерешительность, а то и трусость; она очень трудно сходилась с незнакомыми людьми, а придворные церемонии чуть ли не всякий раз обязывали ее представляться многочисленным визитерам – иноземным министрам, дипломатам, дальним и не очень дальним, но почему-либо еще незнакомым ей родственникам, знаменитостям разного рода – от выдающихся ученых до знаменитых гастролеров – и каждый из них мог расценивать это как чопорность, холодность или даже оскорбительное невнимание. Она была домоседка и истая затворница, и оттого круг ее друзей был очень узок, а при дворе воспринимали это как непомерную гордыню, чуть ли не манию самовлюбленности. Эти же качества превращали, – особенно на первых порах – ее будущего мужа не просто в самого близкого ей человека, но почти в единственного своего, по-настоящему родного, хотя рядом с ней была и любимая ею сестра Элла, тянувшаяся к младшей своей сестре еще и потому, что у нее не было детей, а отношения с мужем тоже были более чем своеобразными, ибо ее муж был гомосексуалистом.
