Израиль Меттер - Мухтар
- Что-то, братцы, я не понимаю, - обернулся Глазычев к остальным проводникам.
- К вашему сведению, - сказал Дуговец, - кино снимается для народа.
- А я кто? - спросил Глазычев.
- А вы младший лейтенант милиции Глазычев.
Ларионов захохотал.
- Вот дает, вот дает! - восхищенно сказал он про Дуговца.
Пожилой проводник, трижды стрелянный бандитами в тридцатых годах, угрюмо посмотрел на Ларионова.
- Брехни в кинофильме хватает, - сказал пожилой проводник. - Я не специалист, может, она и полезная...
- А в чем, конкретно, вранье? - запальчиво спросил Ларионов, косясь на Дуговца.
- Скажу, - ответил пожилой проводник. - Нашего брата, работника милиции, так нарисовали, что на колени хочется пасть и бить поклоны. Не пьем, не курим, баб своих не обижаем. Исключительно круглые сутки ловим жулье. Непонятно даже, отчего у нас другой раз гауптвахта полная бывает... Я не специалист, - повторил вдруг пожилой проводник. - И года мои вышли. Не знаю. Может, оно и полезно...
- А тебе надо на экране показать гауптвахту? - спросил Дуговец.
- Или как мы сейчас в пивной сидим, - рассмеялся Ларионов. - Верно, Иван Тимофеевич?
Иваном Тимофеевичем звали пожилого проводника. Он устало взглянул на Ларионова.
- Щенок ты надо мной смеяться... Гауптвахта мне, между прочим, на экране ни к чему, - обратился он к Дуговцу. - Я на ней не сиживал. А твоего подлипалу Ларионова хорошо бы нарисовать в комедии. Только, я так полагаю, невеселая бы это получилась комедия.
- Да бросьте, ребята! - загудели остальные проводники. - Охота было ругаться. Плати, Глазычев! Пошли.
И все разом заговорили о другом, чтобы загасить неинтересный спор. Ивана Тимофеевича они уважали за честность и прямоту. Дуговца же опасались не столько потому, что он был старшим инструктором, сколько оттого, что у него "хорошо подвешен язык". Он так вывернет и подведет, говорили проводники, что всегда будет его верх.
- Завелся! - тихо сказал один из них Глазычеву. - Тебе что, больше всех надо?
Но Глазычев уже и сам жалел, что завелся: до кино ему, в сущности, никакого дела не было.
Неприятности поджидали его в эту зиму совсем с другой стороны.
Морозы стояли под тридцать градусов, даже тренировочные занятия порой приходилось отменять. Глазычева с Мухтаром прикрепили к одному из райотделов милиции для патрулирования на беспокойных улицах.
На Лиговке и Обводном вечерами участились случаи хулиганства и уличных грабежей. Постовые милиционеры, дворники, ночные сторожа далеко не всегда могли справиться с этим. Глазычеву вручили план оперативных мероприятий, в котором было указано: "Произвести обходы по Курской, Боровой, Воронежской улицам с целью профилактики и по изъятию преступного элемента".
Работа для Мухтара была живая. Вместо одинокого сидения взаперти он гулял теперь рядом с Глазычевым по малолюдным тротуарам и мостовым. Проводник, как всегда, ходил в штатском пальтишке и никакого подозрения у хулиганья не вызывал.
Бродить приходилось подолгу, ночью. Заходили в парадные подъезды к дворникам греться. Осматривали подвалы. Глазычев впускал туда Мухтара, шепнув ему на ухо:
- Ищи!
А сам стоял у входа с электрическим фонариком.
Иногда из подвала раздавался лай и тотчас же чей-нибудь сиплый крик:
- Убери свою паршивую собаку. Сейчас выйдем.
И появлялись вскоре на пороге конвоируемые сзади Мухтаром двое-трое бродяг. Проводник их тут же останавливал, быстро и ловко ощупывая карманы в поисках оружия. Мухтар садился рядом, следя за тем, прилично ли ведут себя люди. По его понятиям, достойное, нормальное поведение человека заключалось в том, чтобы он стоял не шевелясь и задрав руки кверху. А на то, что обыскиваемый человек иногда шипел при этом Глазычеву: "Лягавый! Сволочь!", Мухтар внимания не обращал.
Было однажды и так. Покуда Глазычев обшаривал костюм одного бродяги, второй стукнул проводника ногой в живот. Глазычев упал. Бродяги метнулись в переулок.
Первого из них Мухтар достал сразу. Молча - теперь-то он это умел он прыгнул с маху ему на спину всеми своими пятьюдесятью килограммами, опрокинул: оба они, и человек и собака, перекатились через голову. Особо не задерживаясь, словно бы предполагая, что человек этот не скоро подымется, Мухтар ринулся за вторым. С этим вторым у него были отдельные счеты, ибо он видел, что именно второй ударил проводника.
Когда Мухтар нагнал его, тот прислонился к стене дома и рванул из кармана нож. Ноги его были обуты в тяжело подкованные сапоги. Он размахнулся сапогом, целясь собаке в голову, но Мухтар проходил это в школе. В ногу он вцепляться не стал, а, тяжело вскинувшись в воздух, хватил всей пастью ту руку, в которой блеснул нож.
Хорошая собака умеет брать преступника "с перехватом". Это значит, что она не держит его только за одну часть тела, а перехватывает клыками разные места, в зависимости от того, чем он собирается от нее защищаться.
Однако Мухтар был сейчас так зол, что не стал дожидаться намерений врага, а принялся рвать его, как это удавалось ему делать только во сне в самом лучшем своем собачьем сне.
Согнувшись и держась за живот, подошел Глазычев. Ему трижды пришлось скомандовать: "Фу, Мухтар!", прежде чем собака отпустила наконец человека.
Уже свистели вовсю дворники; примчалась милицейская "раковая шейка"; двоих бродяг навалом погрузили в машину.
В райотделе при тщательном обыске оказалось, что у покусанного парня нет никаких документов. На первом же допросе он сообщил, что родился в Калининской области, село Задворье, Грачевского сельсовета. Отец погиб в войну, мать угнал немец...
- А тебя сдали в детдом? - зевнув, спросил оперативник.
- Точно, - сказал покусанный.
- Из детдома, наверно, бежал, голодно было?
- Ага.
Оперативник отложил в сторону перо, которым вел протокол.
- Ну и куда ж ты завербовался? На лесозаготовки или на торфоразработки?
- В лесхоз, - сказал покусанный.
- И вербовщик отобрал паспорт?
- Отобрал.
- А военный билет у тебя украли в поезде?
- Точно. Вы откуда знаете?
- Да все так врут, - сказал оперативник. - Придумал бы чего-нибудь поинтереснее.
- Истинный бог, - сказал покусанный. - Провалиться на этом месте.
- Ну что ж, - сказал оперативник. - Сейчас первым делом сыграешь на рояле.
У парня взяли отпечатки пальцев левой и правой руки. Отправили их в научно-технический отдел. Запросили село Задворье, Грачевского сельсовета, Калининской области.
Ответ пришел быстро: человека с такой фамилией в Задворье не бывало. Одновременно из министерства сообщили, что, согласно дактилоскопическим картам, фамилия задержанного - Баранцев, Семен Ильич, кличка Рыба, судился три раза за разбои. Освобожден по амнистии.
Рыба не стал спорить со следователем, он только говорил, что никакого свежего дела у него нет. Ногой он сгоряча проводника ударил; за это готов взять семьдесят четвертую; можно еще довесить ему сто девяносто вторую "а", поскольку он нарушил паспортный режим.
- Это я и так по-божески беру на себя, - сказал Рыба, которого уголовники окрестили Рыбой за чрезмерную болтливость. - Другой бы на моем месте попросился на поруки.
- А кто б тебя взял на поруки? - спросил следователь. - С тремя судимостями?
- Народ у нас добрый, - сказал Рыба. - Да и каждому коллективу охота отличиться. Я бы исправился, а про них в газетке бы написали. Так на так и получилось бы...
У второго задержанного документы имелись, но фамилия на паспорте была сведена и заменена другой, а фотокарточка переклеенная.
Следователь бился с ними не зря. Оказалось, что оба они водились с неким Фроловым, у которого было еще с пяток фамилий. Фролов гулял на воле. Узкой специальности у него не было: брал он и магазины, и квартиры, а при случае занимался уличными грабежами - срезал часы у прохожих, раздевал их догола.
Фроловым занялся городской угрозыск. Было организовано несколько оперативных групп.
Кропотливо, шаг за шагом "выходя в цвет на Фролова", оперативники установили, что бандит этот необыкновенно жесток, недоверчив к своим, ходит всегда с двумя пистолетами во внутренних карманах пальто, стреляет мгновенно и редко мажет мимо.
Определенного места жительства у Фролова не было. Однако Пороховые и Охта - его любимые районы. Здесь ему порой удавалось заночевать, обманув какую-нибудь сердобольную старуху, для которой у него было заготовлено с десяток жалостливых легенд; ночевал он и по сараям или в подвалах.
Глазычев с Мухтаром включились в работу напоследок.
В пригородной деревне Жерновке, куда из города доходил трамвай, однажды ночью в колхозную конюшню пришел Фролов. В конюшне было тепло. Семидесятилетний старик конюх убирал вилами навоз к дверям. Фролов попросился ночевать. Конюх не пустил его. Тогда Фролов заколол старика вилами.
Глазычев с Мухтаром оказались в Жерновке через три часа после убийства.
