Александр Хинштейн - Подземелья Лубянки
Зато мы с уверенностью можем сказать, с чего все началось:
11 февраля 1921 года. Китайская крепость Суйдун. Именно в тот день агенты советских спецслужб провели первую в истории ВЧК-КГБ закордонную операцию.
В феврале 1917-го, когда лавочники и всякая жидовня понацепляли красные банты, загорелась над Россией звезда атамана Дутова. Потом, уже за кордоном, он часто будет вспоминать эти лихие дни, которые вихрем пронеслись над страной, закрутили ее, завертели, вынесли на поверхность новых вождей. Вновь и вновь будут всплывать в памяти какие-то обрывки былого: шлепающие по весенним лужам солдатики в обмотках… разбрасывающие цветы пьяные бабы у Варшавского вокзала… маленькая собачонка, обалдело снующая внутри радостно-возбужденной толпы…
Дутов закрывает глаза. Он снова стоит на трибуне в подполковничьих погонах и видит зал набитый, как бочка с солеными огурцами (кажется, полжизни отдал бы сейчас за такой огурец – тугой, словно титьки у казачек его станицы). Лица казаков пьяных от свободы и самогона. Крик «любо!», который вбирает в себя все пространство вокруг.
От воспоминаний этих еще сильнее сжимаются зубы. Еще крепче начинает ненавидеть он комиссаров, которые отняли у него славу, триумф, могущество… Которые превратили его – легендарного атамана Дутова – в беглого, загнанного зверя.
… Он приехал в Петроград прямо с фронта. Шел по слякотной мартовской столице и краем глаза ловил взгляды встречных прохожих. Гордо ему было – за свой бравый вид, за статную походку, за лихо закрученные кверху усы. За то, что он, командир 1-го Оренбургского казачьего полка, делегирован на Всероссийский казачий съезд.
А потом – пошло-поехало, замелькала жизнь, как шикарная фильма. Дни, месяцы летели с немыслимой быстротой; иной раз невозможно было понять, где сон, а где явь.
Председатель казачьего круга. Председатель Союза казачьих войск. Член Совета Республики. Член Учредительного собрания. Представитель Союза казачьих войск на переговорах глав Антанты в Париже. Участник заседаний Совета Министров, государственных совещаний. Думал ли Дутов, сидя в промозглых, липких окопах, до каких высот подымется. Что будет спорить с самим Керенским – хотя ни о каком Керенском там, в окопах, он и ведать не ведал.
В октябре 1917-го, сразу после корниловского мятежа, Дутов уезжает домой – в Оренбург. Встречали его казачки как героя: от вокзала пронесли на руках. Избрали Войсковым атаманом. Тут и Керенский подоспел. Облагодетельствовал – назначил уполномоченным по продовольствию в губернии, наделил правами министра. И то верно: Дутов – самый популярный в Оренбуржье политик. Нравится это Керенскому, не нравится, но выхода нет: приходится считаться.
А потом наступил октябрьский переворот. В первый же день, 25 октября, Ленин прислал ему телеграмму, требовал, подлюга, признать Советскую власть. Дуля с маслом!
Войсковой круг полностью со своим атаманом согласился. Большевиков в Оренбурге объявили вне закона. Ввели военное положение.
«Мы видим в сумраке очертания царизма, Вильгельма и его сторонников, – гневно бросал атаман в зал рубленые фразы. Говорил он хорошо – четко, красиво, смачно, и толпа от восторга возбужденно срывала с голов картузы и фуражки. – Ясно, определенно стоит перед нами провокаторская фигура Владимира Ленина. Россия умирает. Мы присутствуем при последнем ее вздохе».
Ой, рано радуешься, атаман. Не так проста Советская власть, не так легко ее задушить. Хоть и разоружил ты все революционные части – 32 тысячи человек… Хоть и разогнал Военно-революционный штаб… Хоть и арестовал членов Совета – всяких там большевичков и жидовствующих… Только стоит уже у ворот Красная гвардия, и кончаются у тебя патроны и снаряды…
В январе 1918-го Дутов покидает Оренбург. Словно загнанный волк, мечется он по станицам, дерет горло на казачьих сходах, агитирует против большевизма. Люди слушают его, внимают, верят.
В губернии вспыхивает мятеж. Но в апреле 1918-го красные подавляют его, однако схватить Дутова не могут: целым и невредимым он уходит из города в степи, чтобы в июле вернуться обратно. Летом казаки и мятежные белочехи отбивают Оренбург. И вновь – ненадолго.
Судьба Дутова предрешена. Порой, правда, кажется ему, что пружина начинает разворачиваться в обратную сторону, что победа уже близко – до нее можно даже дотронуться рукой – только все это обман. Иллюзия.
На каких только фронтах не воевала его Оренбургская армия – самая верная, самая надежная армия Верховного правителя Колчака[22]; сколько сражений не выигрывала – и все без толку. Белое движение обречено.
Дутов бежит из России в 20-м. Генерал-лейтенант. Походный атаман всех казачьих войск России. Самый популярный среди казаков человек.
Пепельница – бывшая шкатулка из какого-то барского дома – была уже набита окурками до краев, только Пятницкий этого не замечал. Начальник Верненского отделения Регистрода РВС Туркфронта судорожно расхаживал по кабинету, прикуривая одну папиросу от другой. Он всегда курил без передышки, когда нервничал. Потом, правда, просыпался среди ночи от кашля, захлебывался, хрипел, обещал сам себе, что навсегда бросит эту поганую привычку, но… наступал новый день, и вновь рука тянулась за папиросой.
Регистрационные отделения ведали военной закордонной разведкой. Никаких нервов на этой работе не хватит. Тем более, в Туркестане, где совсем рядом – рукой подать – китайская граница…
Подать-то подать, только коротки, оказываются у Пятницкого руки. Ничего не может он поделать с атаманом Дутовым – злейшим врагом Советской власти.
Который месяц нет от атамана житья. То поднимет восстание на приграничной территории. То разбросает листовки и подметные письма.
А совсем недавно, в ноябре, командир 1-го пограничного батальона Кирьянов, бывший офицер и дутовский агент, вместе со своими солдатами целиком захватил власть в городе Нарыне. Расстрелял всех коммунистов. Открыл границу с Китаем. Пошел на Пишпек и Токмак…
Хорошо еще, через две недели полк особого назначения разгромил бунтовщиков. Хорошо, что двумя месяцами раньше, чекисты сумели обезвредить дутовское подполье в Верном. Заговорщики собирались захватить крепость, разоружить воинские части. А тем временем отряд Дутова двинулся бы им из Китая на подмогу.
Денег у Дутова, слава Богу, хватает: и китайцы помогают, и японцы, не говоря уже о французах с англичанами. Всем им задурил голову Дутов. Всем наобещал вернуть долги сторицей, когда свернет шею Совдепии. Собирает под свои знамена всю контру – и с басмачами сговорился, и с Врангелем…
– Что будем делать с этой сволочью? – от курева голос Пятницкого срывается на сип. – Центр велит пускать его в расход.
– Им-то легко рассуждать, – Перветинский, помощник Пятницкого, понимающе кивает головой. – Только как к нему подобраться?
– Вот именно: как? – Пятницкий с ожесточением затушил бычок, перенеся на него всю ненависть к Дутову. Он даже представил, что бычок – это и есть неуловимый атаман, которого точно так же надо прижать к ногтю – и еще сильнее вдавил окурок в шкатулку. – Неужели у нас нет подходящего человечка?
Он вперился глазами в помощника и под пристальным взглядом этого вечно невысыпающегося, не щадящего ни себя ни подчиненных человека, Перветинскому стало неуютно. Он мысленно перебирал всех, кто смог бы отправиться за кордон. Кто сумел бы выполнить приказ Москвы.
Помнач отделения любил и одновременно ненавидел такие минуты, когда в авральном порядке надо было что-то придумывать. Он уже заранее знал, что поначалу будет ругать себя за бездарность, испытывать чувство безысходности, утыкаться в железный забор. Но потом забрезжит, наконец, спасительная мысль, и он ухватится за нее, как за веревочку, шаг за шагом начнет выбираться из тупика и испытает в итоге ни с чем не сравнимое счастье победы.
Вот и искомая фамилия всплыла в голове Перветинского тогда, когда, казалось, все варианты были уже исчерпаны.
«Конечно, Касымхан Чанышев, – радостно подумал он, – именно Чанышев».
И громко сказал:
– По-моему, товарищ начальник, я нашел то, что нам нужно…
С неспокойной душой начальник уездной милиции города Джаркента[23], Касымхан Чанышев уходил на службу. Ночью ему приснился нехороший сон: Чанышева нюхала сверхъестественных размеров черная крыса. От отвратительного зрелища начальник милиции проснулся в дурном настроении.
В приметы, правда, он не верил и на слова жены, что крыса, виденная во сне, означает, дескать, скорые неприятности – не среагировал. Но все равно – неприятный осадок остался.
Чанышев уже сидел в кабинете, а омерзительная крыса по-прежнему стояла у него перед глазами, и чем сильнее он гнал видение прочь, тем явственней виделась ему эта злобная тварь. А потом прибежал запыхавшийся курьер и срочно вызвал в райком.
