Леонид Васильев - Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.)
Комментарии к «Чуньцю», составленные несколькими веками после основного текста (если принять, что текст «Чуньцю» в готовом виде все же вышел из-под кисти Конфуция, т.е. должен быть датированным не позже, чем началом V в. до н.э.), различны по значению. Два из них, «Ту-лян» и «Гун-ян», второстепенны и используются сравнительно редко. Зато третий, наиболее ранний и полный, «Цзо-чжуань», составленный, видимо, в III в. до н.э., принадлежит к числу наиболее важных древнекитайских сочинений и является главным из исторических текстов после «Шуцзина».
«Цзо-чжуань» — одно из наиболее ярких и интересных сочинений древнего Китая. Если же принять во внимание его объем и характер материала, учесть насыщенное яркими красками и точными зарисовками изложение событий, то окажется, что перед нами единственное в своем роде эпическое полотно древнего Китая. Не будь этот комментарий столь тесно привязан к «Чуньцю», его по праву можно было бы считать самостоятельным произведением. Не вполне эпос (эпоса в собственном смысле слова Китай не знал), но весьма достойный его эквивалент, некоторое приближение к нему, комментарий «Цзо-чжуань» как бы наполнил жизнью сухие, бесстрастно-скудные строчки маловыразительной летописи. В нем отражена, даже в некоторых эпизодах буквально бьет ключом история — причем живая история, с интригами и борьбой, со страстями и подвигами, заговорами и войнами, победами и поражениями, с описаниями семейных неурядиц (разумеется, в высокопоставленных семьях), любовных приключений, с рассказами о благородстве рыцарей, о доблестях верных вассалов, о коварстве подлых царедворцев, наконец, о налогах, повинностях и прочей прозе жизни. Есть в «Цзо-чжуань» и дидактивные поучения, и спекулятивные конструкции, и непременно осуществляющиеся (т.е. вставленные в текст задним числом) предсказания и предостережения, да и многое-многое другое [141а].
Текст «Цзо-чжуань» по всем показателям достаточно поздний. Зрелый повествовательный стиль, длинная фраза, подробное изложение и иные моменты свидетельствуют об этом. Но сложность ситуации в том, что конкретный материал комментария, привязанный к той или иной фразе «Чуньцю», относится соответственно к тому веку, о котором в ней повествуется. Значит, материал составители «Цзо-чжуань» должны были черпать из архивов, имевших отношение к событиям давних времен, начиная с VIII в. до н.э. Такие материалы, безусловно, существовали — их накапливали чжоуские историографы- ши при дворах вана и правителей царств.
Данные историографов перерабатывались составителями «Цзо-чжуань», причем не только для того, чтобы лучше пояснить ту или иную фразу хроникальной летописи, но также и с тем, дабы читатель понял и справедливо оценил ход истории. А так как эта история уже была известна составлявшим комментарий историографам IV—III вв. до н.э. (можно предположить, что процесс написания и редактирования комментария, а также сведения различных версий, если они были, воедино занял ряд десятилетий), то неудивительно, что в окончательный текст вошли и сбывшиеся предсказания, и некоторые необходимые, с точки зрения составителей, оценки и акценты.
Ситуация достаточно сложная для современных исследователей. С одной стороны, практически нет сомнений в том, что перед нами в виде объемистых комментариев «Цзо-чжуань» уникальный материал конкретной истории, в таком виде нище более не имеющийся. С другой стороны, столь же очевидно, что материал не нейтрален и не аутентичен (если иметь в виду дату, к которой он привязан). Это переинтерпретированная история предшествующих веков и хорошо, если не фальсифицированная. Как правило, о фальсификациях применительно к «Цзо-чжуань» исследователи не говорят — эпизоды со сбывшимися задним числом предсказаниями просто не принимаются всерьез. Но работая с «Цзо-чжуань», специалист обязан быть все время как бы настороже. Впрочем, со временем — а текст комментария огромен (два пухлых тома в переводе на английский, три — в переводе на французский [255, т. 5; 191]) — вырабатывается некоторая интуиция, позволяющая трезво оценивать реалии. Впрочем, здесь играют свою роль и косвенные данные, в частности материалы «Го юя».
«Го юй» формально не считается комментарием к «Чуньцю», что вполне справедливо, ибо повествования этого сочинения (его заголовок трудно перевести; букв. — «Речи царств», по содержанию — «Речи в царствах») не связаны с хроникальными заметками летописи и тем более с какими-либо датами. Но по существу, скомпонованные в выступления либо поучения эпизоды, включенные в «Го юй», не только связаны с общей канвой повествования в «Чуньцю» и «Цзо-чжуань», но и кое в чем почти целиком соответствуют ему, являя собой чуть видоизмененную версию тех же событий (см. [105а]). Неудивительно, что порой «Го юй» называют «внешним» (т.е. не связанным с датами летописания) комментарием к «Чуньцю».
Впрочем, «Го юй» принципиально отличен от «Цзо-чжуань» не только потому, что его текст не увязан с хроникой, но также и по стилю. Написанное практически одновременно с «Цзо-чжуань», это сочинение именно в силу своей автономности от хроники стало обрастать многочисленными самостоятельными эпизодами и повествованиями, рассуждениями и притчами, назидательными поучениями и т.п. Разумеется, немало такого материала есть и в «Цзо-чжуань». Но там он все же ограничен в объеме и, будучи привязанным к конкретной дате, является как бы служебным. В тексте же «Го юя» материал обрел самостоятельное звучание и значение, о чем нам легко судить потому, что единственный пока полный перевод книги издан именно на русском [28], хотя частичные переводы есть также на французском и английском [234; 225; 226]. Хорошее знакомство с текстом дает основание заключить, что повествование «Го юя» сродни исторической беллетристике. Канва вроде бы достоверна, реально существовали описанные в тексте исторические деятели, происходили упомянутые в книге события, но вот насколько точно передается то, что происходило, и тем более то, что люди думали и о чем говорили, — большой вопрос. А именно мысли и речи разного рода исторических деятелей в книге преобладают.
Снова сложность ситуации для исследователя очевидна. С одной стороны, в ряде случаев — уникальный материал, так что его нельзя не использовать, особенно тоща, когда ничего подобного нет в других источниках. С другой — совершенно очевидна во многих случаях заданность текста, его искусственная назидательность и дидактическая беллетризация.
Логическим следствием интенций, заложенных в сочинениях жанра «Го юй», можно считать появление позже, спустя век-два, на рубеже нашей эры, сочинения в жанре политической публицистики «Чжаньго-цэ» [145а]. Его переводчик и исследователь Д.Крамп [197] считает, что это даже не историческая беллетристика — просто некий исторический фон, использованный в качестве материала для составления полемически заостренных речей, иногда даже для оттачивания искусства дипломатической риторики. И хотя эта точка зрения оспаривается другими исследователями этого текста [12, с. 163], не считающими историческую канву лишь безразличным фоном (можно добавить, что и сами по себе рассказанные в книге эпизоды ценны как важный для историка материал), факт остается фактом: в книгах типа «Го юй» и еще более типа «Чжаньго-цэ» история, исторический факт, исторический документ не были основным. Главным было умение препарировать исторический материал для тех либо иных нужд, что, естественно, всегда оставляет открытым вопрос, насколько приведенный в соответствующих текстах факт — к слову, то же относится к трактатам, где нередки апелляции к историческим событиям и деятелям, — соответствует исторической реальности.
Завершая обзор текстов исторического содержания, обратимся в заключение к самому известному и в некотором смысле наиболее значительному из них — к «Шицзи» («Записям историка», «Историческим запискам») Сыма Цяня. «Шицзи» — колоссальный по объему и значимости исторический источник сводно-обобщающего и во многом аналитического характера, его создание — своего рода подвиг автора, предки которого из поколения в поколение служили придворными историографами. Текст этого многотомного памятника переведен на европейские языки, включая и русский [85; 86; 179; 304а], а посвященная ему историография богата и в общем хорошо известна специалистам.
Составлялось сочинение Сыма Цяня в конце II и начале I в. до н.э. в период, когда в ханьском Китае протекал непростой процесс интеллектуального синтеза, ознаменованный, в частности, появлением сочинений Сюнь-цзы, Хань Фэй-цзы и ряда текстов сводно-систематизированного характера, о которых речь пойдет ниже. Идея синтеза витала в воздухе, ибо, хотя уже со времен ханьского императора Вэнь-ди конфуцианство очевидно лидировало, а в произведениях современника Сыма Цяня Дун Чжун-шу его преобладание было идеологически оформлено, оно еще не стало декретированной нормой (хотя дело шло именно к этому). Сыма Цянь — хотя он, как историограф, был буквально пропитан конфуцианским отношением к истории и историческому процессу, формально был свободен от слепого почтения ко всему конфуцианскому, а субъективно, по некоторым данным, был, как упоминалось, даже склонен к даосизму — учению, расцветшему именно в III—II вв. до н.э. Отсюда и некоторая идеологическая раскованность, независимость Сыма Цяня — фактор, сыгравший важную и позитивную роль при написании его труда. Но значимость такого фактора тем не менее преувеличивать не стоит, ибо никакие идеологические «вольности» не могли кардинально изменить веками накопленные методы и приемы ремесла историографа. Это относится, в частности, к проблеме интерпретации исторического факта.
