Симон Тер-Петросян - Сталин. Мой товарищ и наставник
– Почему – нам? – снова удивился я. – Это хозяевам она встает в копеечку, а нам-то что?
– Когда я смотрю на тебя, Камо, то иногда вижу взрослого мужчину, а иногда – ребенка, – просто и необидно сказал Иосиф. – Сейчас ты рассуждаешь, как ребенок. Подумай сам: а на что живут бастующие рабочие и их семьи? У пролетариев нет счетов в банках, и сбережения их, если они вообще имеются, весьма скромны. Хорошо, если на неделю хватит. А что дальше? От бедности снова совать шею в ярмо, так ничего и не добившись? Нет, Камо, если уж начинать дело, то нужно доводить его до конца. Бастовать нужно до тех пор, пока требования бастующих не будут удовлетворены. Мы помогаем бастующим, чтобы они не голодали. В августе прошлого года на помощь одним только рабочим железнодорожных мастерских мы потратили две с половиной тысячи рублей. Две с половиной, Камо! Только на железнодорожные мастерские! Забастовка – дорогое «удовольствие». Но толк был – пусть не наполовину, а на треть рабочим мастерских увеличили плату!
Подумав, я признал, что Сталин прав. Действительно, все, что идет делу на пользу, – хорошо.
– Я хочу поручить тебе организацию сбора «налога» с капиталистов, – сказал Сталин. – Работать будешь вместе с Бочоридзе. Он будет вести бухгалтерию. Церковники брали десятину, а мы станем брать пять или семь процентов от прибыли. Это немного. Для капиталиста проще заплатить, чем иметь неприятности. Но если обложить «налогом» весь Тифлис, то в сумме получится много. Что скажешь? По силам тебе такое дело?
– Мне по силам все, что поручит мне партия! – горячо ответил я.
– Вот и хорошо! – Иосиф похлопал меня по плечу. – «Эксами» тоже будешь заниматься, но уже по-крупному. Кое-какой опыт ты приобрел, пора начинать делать серьезные дела.
Я понял, что прежние поручения достать небольшие суммы денег были для меня испытанием и практикой. Серьезные дела – впереди.
В тот день я вернулся домой в столь радостном настроении, что тетка моя решила, будто я влюбился, и пристала ко мне с расспросами. Она уже не раз пыталась заводить со мной разговоры о женитьбе, нахваливала каких-то девушек из числа своих знакомых. Я на это всегда отвечал одно и то же: «Рано мне пока жениться». И в тот раз сказал то же самое. Об этом факте, не имеющем никакого исторического значения, я упоминаю только для того, чтобы перейти к нашему разговору с Иосифом о месте любви в жизни революционера. Кому-то это может показаться маловажным, но для девятнадцатилетнего юноши вопрос любви был очень и очень серьезным.
Любовь и революция
Этот разговор состоялся в мае 1901 года. Толчком к нему послужил трагический случай с одним нашим товарищем, членом партии. Он влюбился в дочь богатого авлабарского купца, та ответила ему взаимностью, но отец о бедном женихе и слышать не хотел. У него на примете был «достойный» жених, тоже купец, почти его ровесник. В отчаянии несчастная девушка отравилась, а ее возлюбленный повесился на следующий день после ее похорон. Этот случай наделал много шуму в городе, долго его обсуждали. Большинство сочувствовало несчастным влюбленным, но были и такие, кто их осуждал – вай-вай, причинили такое горе несчастному отцу, опозорили его. Даже от некоторых наших товарищей, тех, кто постарше, приходилось слышать: «Опозорила, нехорошо поступила». Я, когда так говорили, очень сердился. Как «опозорила»? Почему? Если бы тиран-отец не мешал счастью дочери, то она бы честь по чести вышла замуж за достойного, пусть и бедного человека и была бы с ним счастлива. Отец – виновник трагедии, и это он сам себя опозорил. Я очень болезненно воспринял эту трагедию, потому что сам вырос в доме отца-тирана. Среди тех, с кем я спорил, был и Михо Чодришвили[55]. Михо на меня за это обиделся. Сказал, что мне, совсем еще мальчишке, не годится спорить с пятидесятилетним, умудренным жизнью человеком. Однажды, когда мы со Сталиным встречались в мастерской Михо, Сталин спросил меня:
– Что это Михо на тебя так сердито смотрит? Чем ты его обидел?
Сталин всегда обращал внимание на отношения между товарищами. Если между ними были какие-то обиды, то он старался примирить их. Правило было такое – нас мало, мы делаем большое трудное дело и должны быть вместе, как пальцы в кулаке. Иначе нам дела не сделать.
Сейчас, когда самое трудное уже позади, я поражаюсь тому, что мы, коммунисты, смогли сделать. Начав с демонстраций и рабочих кружков, мы расшатали опоры самодержавия, свергли его и сумели отбить все империалистические атаки. Без хвастовства скажу – большое дело мы сделали. И если бы мы не были едины, ничего у нас не получилось бы.
– Поспорили мы немного, – сказал я, не желая тратить время на пустые разговоры, нам нужно было обсудить много дел.
Но от Сталина уклончивым ответом не отделаться. Если он спросил, значит, это для него важно. Я рассказал, в чем дело.
– Некому в этой истории сочувствовать, – неожиданно сказал Сталин. – Отец – бессердечный тиран, дочь – истеричная дура, наш товарищ – слабовольный трус. Никто из них не достоин сочувствия. Почему она не сбежала из отцовского дома с любимым мужчиной? Почему он ее не «украл»? Уехали бы из Тифлиса куда-нибудь и жили спокойно. А может, и уезжать не пришлось бы. Когда дочери из дома сбегают, отцы сразу как шелковые становятся, хоть веревки из них вей. Неужели отравиться лучше, чем сбежать с любимым? Или он ей этого не предлагал? Почему? А зачем он повесился?
– С горя, – сказал я.
– Трусость это! – жестко сказал Сталин. – Понимаю, горе, но если каждый с горя вешаться начнет, то скоро людей на свете не останется. У моей матери двое сыновей, моих старших братьев, умерли в младенчестве, это ли не горе? У каждого свое горе…
Я в этот момент вспомнил о моей несчастной матери.
– А о нашем деле он подумал? – продолжал Сталин. – Ему важное поручение дали – поддерживать связь с товарищами в Рустави и Телави. А он взял и повесился. Все равно, что дезертировал! Подумай и скажи, нужно ли ему сочувствовать?
– У него от любви рассудок помутился, – не сдавался я.
– Крепкий рассудок помутиться не может! – возразил Сталин и пристукнул кулаком по столу, давая понять, что этот разговор окончен, пора возвращаться к делам.
Когда с делами было закончено, я встал, чтобы уйти. Мне полагалось уходить первым..Сталин сделал мне знак, чтобы я остался[56], и попросил Михо принести вина, сказал, что в горле пересохло. Я догадался, что он хочет помирить нас с Михо. Так оно и было. Но оказалось, что у Сталина была еще одна цель – поговорить по душам со мной.
– Вот ты говоришь – от любви рассудок помутился, – вдруг начал он. – Такая любовь вредна. Любовь должна не с ума сводить, а сил человеку придавать. Вспомни Тариэла и Автандила[57]. Я так считаю, что революционеру лучше воздерживаться от любви, чтобы все силы отдавать нашему общему делу. Семьями лучше обзаводиться после того, как будет свергнуто самодержавие. Пока что лучше быть без семьи, революционеру так лучше. Легче идти на риск, когда знаешь, что ты один и в случае чего твоя гибель никого не осиротит. Опять же – какая семейная жизнь может быть у революционера, который то на нелегальном положении, то в тюрьме, то в ссылке? Так, одно название. Мы ведем борьбу, считай, что мы – мобилизованные солдаты революции. Солдаты не берут с собой на войну жен и детей и не женятся во время службы. Правда, есть одно исключение: если революционер полюбит революционерку, которая живет той же жизнью, что и он, то им можно и не дожидаться свержения самодержавия. Так что, Камо, у тебя два пути – или влюбляйся в революционерку, или подожди пока влюбляться.
Сталин улыбнулся и подмигнул мне, а потом снова стал серьезным и сказал:
– Попроси у товарищей «Что делать?» Чернышевского. Хорошая книга. («Хорошая» означало «полезная для дела, для воспитания революционного коммунистического характера».) Прочитай и скажи свое мнение.
Я слышал об этой книге, только руки все никак не доходили до чтения книг. Дел было много, а в свободное время я читал нелегальные газеты, чтобы разбираться в политической обстановке. Этого требовал, вернее, к этому приучил меня Сталин. Он говорил, что человек, интересующийся только тем, что происходит в его городе, похож на курицу, никогда не покидающую курятника. Поскольку в училище я учился плохо, мне не хватало самых элементарных знаний – по истории, по географии. Какое-то время я мучился-мучился, пытался заниматься самообразованием, но скоро понял, что так ничего не добьюсь, мне нужен учитель. Товарищи познакомили меня с одной девушкой, учительницей, тоже членом партии, товарищем Татьяной. Она сильно мне помогла. Красивая, молодая, но держалась очень строго и заставила меня сделать то, чего сам я не мог сделать – заниматься регулярно. Бывало, приду домой под утро, ноги не держат, глаза слипаются, все мечты о том, чтобы лечь спать. Но только подумаю, что товарищ Татьяна станет сердиться и ругать меня за невыученный урок, и сон сразу проходит – начинаю учить.
