Гай Крисп - Письма к Гаю Юлию Цезарю о государственных делах

Гай Саллюстий Крисп

Письма к Гаю Юлию Цезарю о государственных делах

(сентябрь 50 г.)

Первое письмо

1. (1) Я прекрасно знаю, сколь трудное и неблагодарное дело давать советы царю или полководцу, вообще всякому, кто занимает самое высокое положение, ибо, хотя советчиков у таких людей и очень много, все-таки, когда речь заходит о будущем, не находится ни достаточно умного, ни достаточно дальновидного; (2) более того, дурные советы часто находят больший отклик, чем добрые, потому что в большинстве случаев события зависят от произвола Фортуны. (3) Правда, в юности я стремился к тому, чтобы заняться государственными делами, и изучал я их очень старательно — и не для того, чтобы просто добиться магистратуры, чего неблаговидными путями достигали многие, а чтобы твердо знать, насколько государство во времена мира и войны сильно оружием, людьми, деньгами. (4) И вот после долгих размышлений я решил молве обо мне и о моей умеренности придавать меньшее значение, чем твоему высокому положению, и подвергнуться любым испытаниям, лишь бы это тебе принесло хоть самую малую славу. (5) И решил я так не опрометчиво и не из-за твоей счастливой судьбы, а потому, что усмотрел в тебе, помимо других качеств, еще одно, на редкость изумительное: в несчастье[1] ты всегда проявляешь большее величие духа, чем в счастье. (6) Во всяком случае, если сравнить тебя с другими смертными, очевидно одно: восхваляя твое великодушие и изумляясь ему, люди уставали скорее, чем ты, совершая дела, достойные славы.

2. (1) Я, со своей стороны, твердо убежден в том, что не существует ничего такого, чего бы ты собственным разумением не смог постичь. (2) И я написал тебе о своих мыслях о состоянии государства не потому, что я был чересчур высокого мнения о своей способности давать советы и о своем уме, — я просто решил напомнить тебе, занятому походами, сражениями, победами, делами командования, о положении в Городе. (3) Ибо, если ты в глубине души думаешь только о том, как тебе отражать нападения недругов и каким образом сохранить милости народа[2] наперекор враждебному тебе консулу[3], то ты думаешь о вещах, недостойных твоей доблести. (4) Но если у тебя есть то присутствие духа, которое уже в начале твоей деятельности позволило рассеять клику знатных[4], возвратить римскому плебсу, находившемуся в тяжком рабстве, свободу, во время твоей претуры[5] сломить оружие недругов, при том, что ты был безоружным, во времена мира и войны совершить столь значительные и столь славные деяния, что даже враги не осмеливаются сетовать ни на что, кроме твоего великодушия, то тебе тем более следует знать, что я тебе скажу о высших интересах государства. Ты, несомненно, признаешь это либо правильным, либо, во всяком случае, близким к этому.

3. (1) Но так как Гней Помпей либо из-за своих дурных наклонностей, либо потому, что больше всего отдавал предпочтение тому, что могло бы повредить тебе, пал так низко, что вкладывал оружие в руки врагов[6], то теми же средствами, какими он нарушил порядок в государстве, тебе следует его восстановить. (2) Прежде всего он предоставил нескольким сенаторам возможность полностью распоряжаться податями, расходами, правосудием;[7] римский народ, ранее обладавший высшей властью, он, издав даже не равные для всех законы, оставил в рабстве[8]. (3) Правосудие, впрочем, как и прежде, было вверено трем сословиям[9], но те же властолюбивые люди правят, дают, отнимают все, что им угодно, бескорыстных людей губят, возвышают своих до почетных должностей. (4) Неблаговидные дела, подлый или гнусный поступок не мешают им достигать магистратур. Кого им выгодно, тех они хватают, грабят; короче говоря, законами им служит произвол, словно они захватили Город[10]. (5) Сам я, правда, огорчался бы меньше, если бы доблестью достигнутую победу они, по своему обыкновению, использовали для порабощения других. (6) Но эти ни на что не способные люди, вся сила и доблесть которых — в их языке, в своем господстве, доставшемся им случайно и по мягкости другого человека[11], проявляют надменность. (7) И право, какой мятеж, какие гражданские распри[12] приводили к полному истреблению стольких знаменитых ветвей родов? Какой победитель был когда-либо столь необуздан и неумерен?

4. (1) Луций Сулла, которому по праву войны как победителю было дозволено все, хотя и понимал, что уничтожение врагов укрепляет лагерь его сторонников, все-таки после убийства немногих из них предпочел удерживать остальных не столько страхом, сколько своей милостью[13]. (2) Но вот, клянусь Геркулесом, в угоду Марку Катону, Луцию Домицию[14] и другим из той же клики, заклали — словно жертвенных животных — сорок сенаторов[15], кроме того, многих молодых людей, подававших лучшие надежды, и наглейшее отродье не могло насытиться кровью стольких несчастных граждан: ни сиротство детей, ни преклонный возраст родителей, ни плач и стенания мужчин и женщин не смягчили их, более того, изо дня в день с еще большей жестокостью они своими злодеяниями и злоречьем старались лишить высокого положения одних[16], гражданских прав — других[17].

(3) Но что мне сказать о тебе? Ведь за возможность тебя оскорбить трусливейшие люди, если бы им позволили, готовы заплатить даже жизнью. И они не столько наслаждаются своим господством (хотя оно неожиданно выпало на их долю), сколько печалятся из-за твоего высокого положения; более того, ради того, чтобы тебя погубить, они предпочли бы рискнуть свободой, а не чтобы благодаря тебе держава римского народа из великой стала величайшей. (4) Тем тщательнее должен ты обдумать, каким образом тебе упрочить и укрепить государственный строй[18]. (5) Я же все, что мне приходит в голову, выскажу тебе без колебаний; дело твоего ума — одобрить то, что ты признаешь правильным и полезным.

5. (1) Гражданская община (как я узнал от предков) делилась на две части: на патрициев и плебеев[19]. В прошлом патриции обладали высшей властью, плебеи — гораздо большей силой. (2) Поэтому не раз происходила сецессия, после чего силы знати уменьшались, права народа — возрастали. (3) Но плебс пользовался свободой потому, что никто не ставил свое могущество выше законов, и знатный старался превзойти незнатного не богатством или надменностью, а доброй славой и отважными поступками. Каждый человек, даже самого низкого положения, на своем поле и на военной службе достигая всего, что приносит почет, делал достаточно для себя и для отечества. (4) Но когда плебеев, мало-помалу согнанных с их земель, праздность и бедность лишили постоянного жилья, они начали посягать на чужое имущество, торговать своей свободой, а вместе с ней и интересами государства. (5) Так постепенно народ, бывший властелином и повелевавший всеми племенами, раскололся, и вместо всеобщего достояния — державы — каждый в отдельности обрек себя на рабство. (6) Это множество людей, во-первых, усвоившее дурные нравы, во-вторых, обратившееся к разным ремеслам и избравшее разный образ жизни, лишенное какого-либо взаимного согласия, мне, во всяком случае, кажется малоспособным управлять государством. (7) Впрочем, я очень надеюсь на то, что с присоединением новых граждан[20] все воодушевятся для защиты свободы: у одних возникнет стремление сохранить свободу, у других — избавиться от рабства. (8) Последних тебе, по моему мнению, следует поселить в колониях, соединив новых жителей со старыми. Так и военная мощь усилится, и плебс, отвлеченный полезными занятиями, перестанет причинять зло общине.

6. (1) Но я хорошо знаю и предвижу, как будут недовольны знатные люди, когда это случится, и какие разразятся бури, когда они станут негодовать на то, что все рушится, что исконные граждане становятся рабами, короче говоря, что в свободной гражданской общине рождается царская власть, как только множество людей милостью одного[21] получат гражданские права. (2) Сам я в душе твердо убежден в следующем: преступление по отношению к себе совершает тот, кто во вред государству станет приобретать влияние; но в том случае, когда служение общественному благу приносит пользу и частным лицам, колебаться в своем решении означает нерадивость и трусость. (3) Марк Друс, будучи трибуном, всегда старался действовать в пользу знати[22] и сначала взял себе за правило ничего не предпринимать без ее одобрения. (4) Но как только властолюбцы, которым их злой умысел и коварство были дороже их честного слова, поняли, что один человек оказывает величайшие благодеяния многим, то каждый из них, очевидно сознавая, что сам он в душе зол и бесчестен, стал судить по себе и о Марке Друсе. (5) Поэтому из опасения, как бы он благодаря столь большому влиянию не достиг единоличной власти, они, направив все усилия против этого влияния, расстроили и свои, и его замыслы. (6) Тем тщательней тебе, император, следует приобретать и верных друзей, и многочисленную опору.