Вольдемар Балязин - Тысяча и одна ночь князя Таврического и его смерть (Браки Романовых)

Балязин Вольдемар

Тысяча и одна ночь князя Таврического и его смерть (Браки Романовых)

Вольдемар Балязин

Браки Романовых с немецкими династиями в XVIII - начале XX вв.

Тысяча и одна ночь князя Таврического и его смерть.

Потемкин скоро доехал до Петербурга и был встречен с прежними почестями. Его поселили в Зимнем дворце, а Екатерина подарила Григорию Александровичу фельдмаршалский мундир, украшенный по шитью алмазами и драгоценными камнями, стоимостью в 200 тысяч рублей и еще подарила дворец, ранее уже однажды принадлежавший ему, но проданный им в казну, названный по его титулу "Таврическим", и прилегающий к дворцу, большой парк.

И вот здесь, мешая хандру и меланхолию с деятельным участием в отделке дворца, Потемкин задумал учинить такой праздник, который затмил бы и его собственные самые пышные пиры и приемы.

Подготовка к празднику началась ранней весной. Десятки художников и декораторов работали в залах, готовя нечто дотоле невиданное. Множество молодых кавалеров и дам являлись во дворец на репетиции, задуманных князем "живых картин". На площади перед дворцом были построены качели и карусели, рядами стояли лавки, забитые разными вещами - платками, шалями, юбками, кофтами, ботинками и сапогами, штанами и рубахами, шляпами и шапками, которые безвозмездно должны были раздавать простолюдинам, собравшимся на площади задолго до начала праздника собравшимся на площади.

Здесь же для них были поставлены и столы с напитками и яствами.

9 мая 1791 года три тысячи приглашенных господ и дам явились в Таврический дворец. Все они были одеты в маскарадные костюмы. Сам Светлейший был одет в алый кафтан и епанчу из черных кружев. На его шляпе было так много бриллиантов, что он, не вынеся их тяжести, отдал шляпу одному из адъютантов, и тот носил ее за Потемкиным весь праздник. На хорах большой залы стояло триста певцов и музыкантов.

Зала освещалась шестьюдесятью огромными люстрами и пятью тысячами разноцветных лампад, сделанных в виде лилий, роз, тюльпанов, гирляндами оплетавших колонны зала.

Анфилады покоев были обиты драгоценными штофными материями и обоями и украшены великолепными полотнами западноевропейских мастеров, мраморными статуями и вазами.

Особенно пышно были украшены комнаты, предназначенные для карточной игры Екатерины и Великой княгини Марии Федоровны. Стены здесь были обиты гобеленами, а на мраморных столах перед зеркалами рядами стояли диковинные вещи из золота, серебра и драгоценных камней.

Из большого зала гости могли пройти в Зимний сад, площадь которого была в шесть раз больше императорского. Посетителей встречали цветущие и благоухающие померанцевые деревья, обвитые розами и жасмином, редчайшие экзотические деревья и кустарники, море ярчайших цветов и нежнейшая зелень лужаек, на которых стояли сверкающие стеклянные шары-аквариумы, с плавающими внутри разноцветными рыбками. Гости видели и прекрасные мраморные статуи, и беседки, и фонтаны, а в центре сада стоял храм Екатерины, на жертвеннике которого перед ее статуей были выбиты слова: "Матери отечества и моей благодетельнице".

Невидимые глазу курильницы с благовониями издавали непередаваемые ароматы, перемешивающиеся с запахами цветов, а над головами гостей, в ветвях деревьев неумолчно пели десятки соловьев, канареек, дроздов и иных певчих птиц.

Таврический сад под открытым небом представлял собою как бы продолжение Зимнего сада - он был изукрашен столь же искусно, но на прудах стояли лодки и гондолы, а из множества беседок, построенных на искусственно насыпанных холмах, открывались изумительной красоты виды дворца и парка.

Екатерина приехала в семь часов вечера со всею императорскою фамилией, и как только она появилась, ее провели в большую залу, где начался балет, в котором участвовали двадцать четыре пары юных аристократов и аристократок самой очаровательной наружности. В их числе были внуки императрицы и Александр, Константин, принц Вюртембергский и их жены. Потом был еще один спектакль, поставленный в боковой зале, и с намерением, продолжавшийся так долго, чтоб сам праздник проходил в сумерках, для того чтобы поразить гостей световыми эффектами.

Когда и этот спектакль кончился, зажглась вся иллюминация, Екатерину повели по залам дворца, по Зимнему саду и парку.

Только во дворце одновременно зажглось 140 тысяч лампад и 20 тысяч свечей, а в саду вспыхнуло многое множество разноцветных гирлянд, фонариков и огней.

Когда во дворце начался бал, в парк были впущены все, кто хотел. Народ веселился по-своему, по соседству с господами, но и он оказался сопричастным этому великому празднику.

Описывать застолье, по роскоши подобное тому, о чем уже было здесь сказано, едва ли имеет смысл. Во всяком случае, достоверно известно, что устройство праздника обошлось Светлейшему в полмиллиона рублей.

Когда Екатерина, вопреки обычаю, пробывшая на празднике до утра, первой из всех оставила дворец, сердечно поблагодарив хозяина, Потемкин упал перед нею на колени и заплакал.

...Потом говорили, что Потемкин плакал от того, что чувствовал приближение смерти.

* * *

После этого грандиозного праздника, Потемкин пробыл в Петербурге еще два с лишним месяца.

23 июля, накануне отъезда, он отужинал в компании Зубова и других гостей, которых новый фаворит позвал на проводы Светлейшего. Ужин проходил в Царском Селе. Среди гостей был и банкир Екатерины барон Сутерленд. (Чуть позже читателю станет ясно, почему именно Сутерленда автор выделил среди прочих).

24 июля 1791 года, простившись с Екатериной в шестом часу утра, Потемкин уехал из Царского Села в Галац, где оставленный им командующий армией, князь Н. В. Репнин 31 июля подписал предварительные условия мира с Турцией.

Репнин намеренно не стал ждать Потемкина, чтобы оставить под протоколом не его, а свое имя. Потемкин узнал об этом в дороге и расстроился пуще прежнего.

1 августа он прибыл к армии, а через три дня произошло событие, еще более омрачившее его. Не успел Потемкин приехать в Галац, как тут же скончался родной брат Великой княгини Марии Федоровны герцог Карл Вюртембергский - один из любимых его генералов.

Когда генерала хоронили, Потемкин был возле гроба и стоял при отпевании в церкви до конца.

По обыкновению, все расступились перед ним, когда отпевание кончилось, и князь первым вышел из церкви. Однако, он был столь сильно удручен и задумчив, что сойдя с паперти вместо кареты подошел к погребальному катафалку. Он тут же в страхе отступил, но твердо уверовал, что это не простая случайность, а предзнаменование.

В этот же вечер он почувствовал озноб и жар и слег в постель, но докторов к себе не допускал, пока ему не стало совсем уж плохо и только тогда приказал везти себя в Яссы, где находились лучшие врачи его армии.

Там болезнь то ненамного отпускала его, то снова усиливалась. 27 сентября за три дня до своего дня рождения, Потемкин причастился, ожидая скорую смерть, но судьбе было угодно ниспосылать больному еще несколько мучительных дней. И даже в эти последние дни он категорически отказывался от каких-либо лекарств и только подолгу молился.

30 сентября ему исполнилось 52 года, а еще через пять дней велел он везти себя в новый город - Николаев, взяв с собою любимую племянницу, графиню Браницкую, и неизменного Попова. В дороге стало ему совсем плохо. В ночь на 6 октября 1791 года больного вынесли из кареты, постелили возле дороги, прямо в степи, ковер и положили под открытым небом, с иконой Богородицы в руках.

Он тихо умер, и когда конвойный казал положил на глаза покойному медные пятаки, никто из сопровождавших Потемкина не поверил, что он мертв.

Графиня Браницкая, закричав, бросилась ему на грудь, и старалась дыханием согреть его похолодевшие губы...

..."Банкир Зюдерланд (Сутерленд), обедавший с князем Потемкиным в день отъезда, умер в Петербурге, в тот же день, тот же час, чувствуя такую же тоску, как князь Потемкин чувствовал, умирая среди степи, ехавши из Ясс в Николаев..., как все утверждают ему был дан Зубовым медленно умерщвляющий яд", - писал всеведущий Александр Тургенев.

* * *

Смерть Потемкина произвела на Екатерину страшное впечатление. Узнав об этом, императрица писала Гримму: "Мой ученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потемкин-Таврический умер в Молдавии... Вы не можете представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца; цели его всегда были направлены к великому. Он был человеколюбив, очень сведущ и крайне любезен. В голове его непрерывно возникали новые мысли; какой он был мастер острить, как умел сказать словцо кстати. В эту войну он выказал поразительные военные дарования: везде была ему удача; и на суше и на море. Им никто не управлял, но сам он удивительно умел управлять другими. Одним словом, он был государственный человек: умел дать хороший совет, умел его и выполнить. Его привязанность и усердие ко мне доходили до страсти; он всегда сердился и бранил меня, если по его мнению дело было сделано не так, как следовало. С летами, благодаря опытности, он исправился от многих своих недостатков. Когда он приезжал сюда три месяца тому назад, я говорила генералу Зубову, что меня пугает эта перемена, и что в нем незаметно более прежних его недостатков, и вот, к несчастью, мои опасения оказались пророчеством. Но в нем были качества, встречающиеся крайне редко, и отличающие его между всеми другими людьми: у него был смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Благодаря этому, мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на тех, кто меньше нас смыслил. По моему мнению, Потемкин был великий человек, который не выполнил и половины того, что был в состоянии сделать".