Марк Алданов - Эрфуртское свидание

ЭРФУРТСКОЕ СВИДАНИЕ

I

В сентябре 1808 года в немецком городке Эрфурте, находившемся во власти французов, состоялось свидание Наполеона с Александром I. Их отношения были как будто превосходными. Тем не менее о возможности войны говорили не меньше, чем говорят о ней теперь...

В Эрфурте должно было произойти нечто вроде сессии Объединенных Наций. Приглашений было разослано много. Кроме двух императоров, в немецкий городок приехало четыре короля и множество других владетельных особ, с родными, министрами, свитой. Талейран убеждал приехать австрийского императора. Тот после долгого колебания решил не ездить, прислал барона Винсента - как теперь сказали бы, «в качестве наблюдателя».

Разумеется, формы дипломатических переговоров в ту пору резко отличались от нынешних. Хозяевами были французы, и Наполеон решил удивить мир пышностью - точно предчувствовал, что это в его жизни последнее зрелище такого рода. С начала сентября из Парижа стали уходить в немецкие земли фургоны с мебелью, коврами, посудой, шампанским. Ушли в Эрфурт французские гусары, кирасиры и гренадеры. Для гостей в городке были заняты лучшие правительственные здания и частные дома, а дежурить в них должны были особо подобранные гиганты-гвардейцы. Выехала в Эрфурт по распоряжению правительства и труппа Французской Комедии, во главе с Тальма. Артисток приглашали не по известности и не по таланту, а по их наружности и готовности к услугам. У Наполеона были свои взгляды на обстановку дипломатических свиданий. В Париже ходило множество анекдотов о том, как и для чего или, точнее, для кого выбирались артистки. Впрочем, это были не только анекдоты. Австрийский посол в Париже, впоследствии столь знаменитый Меттерних докладывал своему правительству, как подбиралась труппа для гастролей в Эрфурте. Сплетники говорили, что одна из артисток, необыкновенная красавица, будто бы предназначенная для самого императора Александра, выехала из Парижа на седьмом небе от радости, ready to kill, как говорят американцы. Были и инциденты. Наполеон вычеркнул из списка тридцати двух отправлявшихся в Эрфурт артистов жену Тальма: она ему не нравилась. Знаменитый актер в отчаянии добился аудиенции и горько жаловался: «Неслыханная обида! Как же можно!» Император уступил своему любимцу, но в Эрфурте после первого же спектакля запретил госпоже Тальма выступать.

По другому обычаю, тоже давно больше не существующему, все везли всем подарки. Александр I привез Наполеону три великолепные собольи шубы. Одну из них французский император четырьмя годами позднее предусмотрительно захватил с собой в русский поход и носил ее во время отступления из Москвы. Наполеон подарил царю драгоценный несессер и что-то еще. Готовилась с обеих сторон и щедрая раздача орденов, вплоть до самых высоких.

Были намечены спектакли, обеды, приемы, охоты и другие развлечения. Для большей культурности на торжества пригласили и писателей. Этот обычай не вывелся. В Москве на прием в честь знатных гостей обычно приглашался Алексей Толстой, а до него - Максим Горький. В Эрфурт приехал Гёте. Пропорция в ценности человеческого материала интересная. Если не такую же, то сходную можно было бы установить и между государственными людьми того и нашего времени. Наполеон, конечно, не в счет, но и такие люди, как Каннинг, Джефферсон, Талейран, Меттерних, Александр I, Сперанский, Штейн, даже Гарденберг, Коленкур и Румянцев по уму и культуре выгодно выделяются на нынешнем фоне (устраним из него Черчилля).

Не могу вспомнить, где я читал, будто в Эрфурт должен был приехать Гегель. Он был поклонником Наполеона и интересовался политикой; писал даже где-то в провинции политические статьи - вот уж именно слон выходил танцевать. Но у него вышли неприятности: только что появившаяся тогда «Феноменология духа» не имела успеха. Шеллинг его затмевал. Гегель не приехал и на торжествах не был. Кого именно из великих советских философов теперь в Москве приглашают на обеды в честь высокопоставленных иностранцев? Ведь Емельян Ярославский умер.

Автор этих строк по роду своих занятий читал много отчетов о встречах между разными правителями мира. Почти все эти встречи были «историческими». Тем не менее отчеты о них трудно читать без улыбки: так велико несоответствие между возлагавшимися надеждами, подписанными решеньями и действительными результатами. Иногда склоняешься к мысли, что личные встречи, в сущности, необходимы лишь тогда, когда один высокопоставленный человек намерен предложить другому что-либо такое, чего письменно не скажешь: слишком страшно или слишком стыдно. Одного такого случая я коснусь в настоящей статье. Это, конечно, случай редкий. По общему же правилу, лучшие договоры в истории заключались людьми, ни на какие свиданья не ездившими. Обыкновенные почтово-телеграфные сношения неизменно оказывались не только самым дешевым и скромным, но и самым разумным и выгодным способом переговоров. В дипломатической ноте неторопливо обдумывается и взвешивается каждое слово. При исторических свиданиях слишком часто происходят печальные импровизации. Иногда люди приезжают для одного, а занимаются совершенно другим. О роли обедов, блестящих экспромтов, чарующих тремоло, многозначительных обменов взглядами, а также случайных обмолвок, плохо расслышанных или плохо понятых замечаний, мелких обид и столкновений лучше не говорить. Тем не менее - о роковой роли шампанского. При чтении некоторых недавних мемуаров нельзя отделаться от впечатления, что, по крайней мере, некоторые люди были на этих свиданиях порою не совсем трезвы. Одну сцену в мемуарах Черчилля (с появлением Эллиота Рузвельта) иначе и объяснить невозможно.

Наполеон вместе с маршалом Бертье выехал из Парижа 23 сентября. Обычно он сообщал приближенным о своих передвижениях за час до отъезда, чем приводил в отчаяние гофмаршальскую часть. Маршрута тоже не указывал, так что дворцовое ведомство задолго высылало лошадей и продовольствие на все дороги, по которым император мог проехать. Едва ли он делал это по политическим соображениям. Хотя террористы не раз пытались его убить, он почти никаких мер по обеспечению своей безопасности не принимал. Это неизменно объясняли его «фатализмом». Но впоследствии, на острове Святой Елены, он сказал, смеясь, графу Лас Казу, что отроду фаталистом не был и даже не понимает смысла этого слова: нарочно способствовал своей репутации «фаталиста», так как она действовала на воображение народа.

На этот раз он заранее указал и день отъезда, и маршрут. Рано утром разбудили императрицу Жозефину, он с ней простился, как почти всегда, очень нежно: говорил, что порядочного человека легче всего отличить по его отношению к жене, детям и прислуге. Может быть, на этот раз был еще нежнее обычного: собирался жениться либо на русской великой княжне, либо на австрийской эрцгерцогине. Это также должно было выясниться в Эрфурте. То, что он, собственно, был женат, не имело, конечно, значения: можно развестись. Жозефина это знала и была в совершенном отчаянии. Надеялась только на суеверность императора - все чаще ему говорила, что принесла ему счастье. Он сам так думал и долго колебался, - если только не выдумывал зачем-то в своей репутации суеверности. Жене не говорил, но с наиболее умными из приближенных позднее совещался: на эрцгерцогине или на великой княжне? Талейран стоял за эрцгерцогиню, Коленкур - за великую княжну. Император, впрочем, не верил ни тому, ни другому - мало ли чем может объясняться их совет, - однако доводы выслушивал. Камбасерес присоединился к Коленкуру и привел свой довод: «Ваше величество, все равно вы будете воевать и не далее, как через год. Скорее всего, вы будете воевать с тем императором, на дочери или сестре которого вы не женитесь. А так как Россия могущественнее Австрии, то женитесь на великой княжне». Очевидно, глубокие социологические объяснения причин войн не приходили в голову советникам Наполеона. Между тем они стояли очень близко к кухне мировых событий и были люди весьма неглупые.

По своему обыкновению, император несся с необычайной быстротой. Мамелюк вез с собой серебряную фляжку с водкой. Быть может, это также было связано с какой-либо приметой, император почти никогда водки не пил. Порою он пропускал станции, на которых были приготовлены обеды; останавливался в глухих деревушках и там требовал, чтобы ему тотчас подали цыпленка. Он, впрочем, даже не замечал, хорошо ли то, что он ест. У него служили лучшие в мире повара, но обед продолжался минут десять, и приглашенные знали, что перед обедом у императора надо предварительно пообедать дома. В дороге, если замученные спутники умоляли остановиться на ночлег в какой-нибудь захудалой мэрии, он соглашался, принимал ванну (ее всегда с ним возили), еле прикасался к еде, затем объявлял, что хочет не спать, а играть в «двадцать одно». Надо думать, приближенные всячески старались ему проиграть, однако на всякий случай император открыто «помогал судьбе»: придворным было известно, что он мошенничает в игре. Помогал судьбе в картах и Мазарини: на смертном одре тоже играл, передернул, выиграл - и умер. Но он, несмотря на свое колоссальное богатство, поступал так из алчности. Наполеон, выиграв, никогда денег не брал, оставлял все прислуге. Вероятно, руководился привычкой к обману и нелюбовью к неуспеху. Затем ему разбивали его «походную кровать». Таких его кроватей существует в разных музеях немало. Эту он в Эрфурте подарил Александру I. Царь был доволен и польщен: «Походная кровать Наполеона!»