Игорь Дьяконов - Архаические мифы Востока и Запада

Игорь Михайлович Дьяконов

АРХАИЧЕСКИЕ МИФЫ ВОСТОКА И ЗАПАДА

Вместо предисловия

Памяти И. Г. Франк-Каменецкого

Эта книга ставит себе целью попытаться взглянуть на проблему возникновения и раннего существования мифов с несколько иной точки зрения, чем это делалось до сих пор. Читатель не найдет здесь ни связного изложения увлекательных и причудливых мифологических сюжетов, ни связных обзоров мифологий отдельных народов древности. Но мифотворчество — настолько важное явление в мировой культуре, что наши размышления над ним, вероятно, могут заинтересовать многих читателей, которых привлекает эта сторона человеческой истории. Тому, кто интересуется мифологией в познавательном плане, можно рекомендовать прекрасно изданную и великолепно иллюстрированную энциклопедию «Мифы народов мира» (Т. 1–2. М., 1980–1982; далее: МНМ). Читатель найдет в ней не только описания отдельных мифов, мифологем и мифологических фигур всех народов мира, но и ссылки на более раннюю литературу[1].

Здесь уместно объяснить заголовок настоящей книги. Под архаическими мифами Востока и Запада мы понимаем те мифы, которые слагались в Европе, Западной и Южной Азии в позднюю эпоху первобытности, до создания классового общества и городских культур, но продолжали существовать, более или менее неизменно, и позже, в эпоху древних и дофеодальных цивилизаций. В своем первоначальном виде первобытные мифы этой зоны до нас не могли дойти из-за отсутствия письменности. Но в своей массе население раннеклассовых и дофеодальных государств было и физически и культурно прямым продолжением массы первобытного населения и долго сохраняло верования и обычаи перво-бытности. Поэтому мы разрешили себе для реконструкции архаических мифов воспользоваться раннеписьменной традицией. При этом мы по возможности оставляли в стороне те произведения мифологического творчества, которые явно отражают условия государственности, а также вторичные богословские или литературные построения, и сохраняли то, что объяснимо условиями первобытного общества.

Основной костяк книги (около шести авторских листов) был составлен мною в 1987 г.; затем рукопись была передана различным коллегам для критических замечаний и дополнений; мысль о неправильности отнесения всех архаических богинь к числу «богинь-матерей» и некоторые другие концептуально важные социально-психологические соображения были высказаны Н. Б. Янковской, ей же принадлежит очерк хурритской мифологии; она же оказала немалую техническую помощь. Очень помогли в области общей теории мифа критические замечания Я. В. Василькова; некоторые страницы книги прямо принадлежат именно ему, в том числе и очерки ряда индийских мифов; шумерский мате-риал был любезно проверен и дополнен В. К. Афанасьевой, хотя она не согласилась с концепцией книги. Негативно оценил ее и 10. В. Андреев, читавший рукопись как специалист по античности; по я смог с благодарностью извлечь много полезного из его замечаний и кое в чем изменить мою первоначальную точку зрения. Критические общие замечания 10. В. Андреева мы помещаем в конце книги в виде диалога критика с автором. О. А. Смирницкая была моим наставником в области скандинавской мифологии; любезно предоставленные ею материалы были лаконичны, но очень содержательны и были многократно использованы в тексте книги. И. Г. Левину я бесконечно обязан за большую работу с рукописью — значительно большую, чем обычно требуется от рецензента и даже редактора, за многие важные теоретические замечания и важнейшие библиографические указания. Не нужно говорить, что и И. Г. Левин далеко не во всем был согласен с автором. За принципиально важные замечания и указания в области психофизиологии автор глубоко благодарен своему другу Л. С. Салямону.

После всех этих замечаний и дополнений рукопись была переработана заново и значительно увеличилась. Книга еще ждет прочтения и серьезной критики со стороны профессионалов — специалистов по социальной психологии; мы надеемся, что их критика не будет разрушительной; настоящая книга — рука, протянутая за помощью к психологам.

Введение

Мифотворчество — это важнейшее явление культурной истории человечества, явление, господствовавшее над его духовной жизнью в течение десятков тысяч лет.

Над проблемой мифа ломает голову вот уже почти сто поколений ученых. Предлагая свое понимание этого явления, мы рискуем попасть еще одним звеном в нескончаемый ряд разноречивых толкователей. Однако почти ни одна теория мифа, предлагавшаяся нам со времен Протагора и Эвгемера, не являлась собранием одних превратных суждений, хотя и была отвергнута последующими мыслителями; и то обстоятельство, что мы сейчас как будто приблизились к более серьезному пониманию явления мифа, является результатом последовательной борьбы мнений всех этих толкователей-ученых. Поэтому мы надеемся на то, что настоящая книга, хотя и написана в полемике со своими предшественницами, все же послужит не отрицанием сделанного ранее, а новым звеном в общем познании этого трудного предмета.[2]

Миф, в нашем понимании, есть способ массового и устойчивого выражения мироощущения и миропонимания человека, еще не создавшего себе аппарата абстрактных обобщающих понятий и соответственной техники логических умозаключений.[3]

Человеку с самого начала его существования приходилось воспринимать различные импульсы извне и в процессе своей жизненной деятельности реагировать на окружающее.

Согласно Т. Шибутани, импульс есть состояние дискомфорта; он требует определенного действия («акта») для своего устранения, но не предопределяет какого-либо одного образа действия. Когда целеустремленное, но бессознательное действие встречает препятствие, возникает эмоциональная, а по Дж. Дьюии мыслительная акция. Естественный для живого существа перебор проб и ошибок у человека происходит в области воображения. Если успех недостижим, возникают фрустрация и различные заменители удовлетворения (зависимые от обстоятельств в том числе и социальных, а также от психофизических свойств и состояния субъекта). Таким заменителем могут быть агрессия против вызвавшего реакцию явления, или же регрессия (отступление), или иная форма адаптации к возникшей ситуации, включая какое-либо ее объяснение «в пользу» субъекта рационализацию, сублимацию.

Наряду с адаптацией можно поставить фантазию, определяемую как создание эмоциональных и мыслительных ассоциаций, вызываемых импульсом, но не являющихся прямым ответом на него. Она оказывается относительно эффективным способом завершения актов, иное, более прямое завершение которых затруднено.[4] Вот почему она, фантазия, по большей части входит в тот архаический способ массового и устойчивого мироощущения человека, который мы выше обозначили как миф.

Само собой разумеется, что все это относится не к случайным личностным реакциям человека, а к поведению, обусловленному неизбежным фактом принадлежности его к социальной группе.

Однако человеку, поскольку он был Homo sapiens, «человек разумный»,[5] приходилось, тоже с самого начала своего существования, не только воспринимать известные сигналы из мира и непосредственно реагировать на них (причем реагировать одновременно практически и эмоционально), но, кроме того, и пытаться усвоить связи воздействовавших на него начал мира, т. е. оценивать их, воспринимать их как ценность или антиценность.

Потребность в познании одна из коренных физиологических потребностей человека. Даже при эксперименте с животными оказывается, что новизна может служить не менее привлекательным стимулом, чем пища.

Соприкасаясь с некоторым феноменом, человек соотносит его с ощущаемой им самим потребностью и с информацией о средствах удовлетворить эту потребность. Явление может быть отвергнуто как безразличное для его потребности или оценено как благоприятствующее или препятствующее удовлетворению его потребности, что на неосознаваемом уровне создает определенную эмоцию. Но оценка происходит и на осознаваемом уровне: включается вторая (речевая) сигнальная система, и явление подвергается сознательному осмыслению. Вторая сигнальная система есть система речевых сигналов, т. е. эквивалентна языку.[6] Нет необходимости, чтобы человек мысленно полностью произносил соответствующие слова, однако сознательная дискретная мысль (не эмоция) эквивалентна слову. Это обстоятельство явится ключевым для дальнейшего нашего рассуждения: чего нет в языке, нет и в сознании. Другое дело, что язык имеет многообразные средства для передачи понятий. Кроме того, язык здесь надо понимать в широком семиотическом смысле, т. е. как обладающий знаками не только семантико-звуковыми, но и сигналами иного рода жестикуляторными, мимическими и т. п.