Юлиан Семенов - Пересечения

Семенов Юлиан Семенович

Пересечения

Семенов Юлиан

Пересечения

Матери моей Галине Николаевне Ноздриной посвящаю 1

Неторопливым, вальяжным, а потому начальственным жестом Назаров пригласил Писарева к длинному, отполированному до зеркальности столу совещаний, поднялся со своего рабочего места, сел напротив, сдержанно улыбнулся, отчего его сильное лицо со следами загара сделалось еще более литым, собранным, и спросил:

- Что будем пить? Чай? Или попросить кофе?

- Если позволите, кофе.

- Я-то позволю, а вот как доктора?

- На сердце пока не жалуюсь.

- Вам сколько?

- Сорок восемь.

- Не возраст, конечно, но уж пора начинать серьезно думать о здоровье.

- Как начнешь думать, -улыбнулся Писарев, чувствуя, как проходит скованность, охватившая его, только он переступил порог этого большого, в деревянных панелях кабинета заместителя начальника главка, - так непременно заболеешь.

- И то верно, - так же улыбчиво согласился Назаров и нажал кнопку, вмонтированную в этот блестящий стол рядом с телефонным аппаратом.

Вошла секретарь с блокнотиком в руках; Назаров покачал головой:

- Нет, писать сейчас ничего не будем. А вот не могли бы вы сварить кофе? Заслуженный артист, - он кивнул на Писарева, - от чая наотрез отказался. Если у нас остался зеленый, узбекский, - заварите мне чашку, пожалуйста, только не крепко, чтоб сердце не молотило; эскулапы требуют соблюдать режим, - пояснил Назаров и, сцепив сильные пальцы, придвинулся к Писареву, опершись локтями о стол.

"И как локти; не покатятся? - успел подумать Писарев. - Стол словно каток".

...Он всегда с почтением относился к тем, кто умел кататься на коньках. Отец как-то привел его в парк культуры; это было в последнюю предвоенную зиму; гремела музыка: "Утомленное солнце нежно с морем прощалось"; юноши и девушки в байковых курточках и модных тогда очень широких шароварах катались по льду; звук, который издавали коньки, соприкасаясь со льдом, был хирургическим, жестким.

В раздевалке отец посадил его в кресло, привернул коньки ремнями к ботинкам и сказал:

- Сейчас я надену свои, серебряные, и научу тебя кататься.

Сане Писареву было тогда восемь лет, а отцу тридцать два, и он казался ему очень старым, но самым красивым и умным; он очень жалел отца, особенно после того, как папу сняли из-за брата Лени с работы и ему пришлось перейти слесарем в автобазу редакции "Известий".

- Ну, пошли, сына, -сказал отец, забросив на плечо свои ботинки, связанные тесемочками. - Давай руку.

Саня поднялся, хотел было протянуть отцу руку, но нога его подвернулась, и он, не удержавшись, упал, больно ударившись локтем об урну.

- Не беда, - сказал отец, подняв его легко и сильно, - я ушибся о камень, это к завтрему все заживет.

- Я об урну, какой же там камень?

- Тоже верно, - легко согласился отец; он всегда легко соглашался с Саней; когда мог, говорил "да"; только три раза в жизни он сказал сыну "нет", и мальчик запомнил эти "нет" на всю жизнь. Особенно одно. Он часто слышал, как сестра отца говорила бабушке: "Лене уж ничего не поможет, его не восстановят, а Игорь (так звали отца) губит и свою жизнь, и жизнь Саньки! Неужели так трудно написать десять слов, отмежеваться от Лени, - он и так подвел всех нас под монастырь, - и все вернется на круги своя, Игоря зачислят в институт, тебе не надо будет считать копейки, чтобы дотянуть до получки... Саньку и в лагерь-то не взяли из-за его упрямства!"

"Папа, - сказал Санька перед сном, когда отец сел к нему на диван и приготовился сочинять сказку на ночь, - напиши, чтоб меня взяли в лагерь".

"Нет".

"Почему?"

"А что я должен написать"? - после долгой паузы поинтересовался отец.

"Десять слов".

"Какие это должны быть слова, ты знаешь?"

"Нет".

"Если бы тебе сказали, что твоя мама - воровка, что она уносит из своей библиотеки книги к нам в дом, а ты знаешь, что это неправда, но тебе говорят: "Напиши, что она берет книги, и ты поедешь в пионерлагерь "Махру" - ты бы написал?"

"Нет".

"Молодец. Никогда нельзя писать неправду. Говорить, впрочем, тоже. Иногда, однако, случается, соврет человек, стыдно, конечно, но можно простить, если он не со зла это сделал. А вот если он пишет осознанную неправду, тогда он хуже Бармалея и Барабаса. Тогда он просто-напросто... гадюка".

"Как змея?"

"Как змея".

"Живая или мертвая?"

"Живая".

"С жалом?"

Отец высунул язык и сказал: "Вот с таким!"

Санька долго смеялся, а отец гладил его по лицу, и глаза его стали отчего-то очень большими, почти без зрачков.

"Запомни, сына, - сказал он, закончив сказку, - легче всего сказать "да", только есть у нас пословица: "Доброта хуже воровства". Это долго объяснять, но ты это запомни, как дважды два, - сгодится, когда вырастешь. Очень трудно говорить "нет"; станут обвинять: "упрямый", "своенравный", обижать станут и обижаться, но если ты знаешь, что прав, иди на все, но ответь "нет". Пройдет время, и незнакомые люди скажут тебе за это спасибо. Большая подлость всегда начинается с маленькой, безобидной лжи".

...Второй раз отец сказал "нет", когда Саня попросил заступиться: его лупили Беркут из второго подъезда и Гога, сосед по парте.

"Почему?" - спросил сын.

"Потому что ты сам должен уметь давать сдачи".

"Но они ж сильней меня!"

"Ну и прекрасно! Неужели ты станешь драться с теми, кто тебя слабее? Это не драка, а избиение. Если они сильней и тем не менее бьют вдвоем, значит, они трусы. А с трусами расправляются. И не бойся синяков: они проходят. А вот ощущение собственной слабости, страх, неуверенность не пройдут никогда, и ты сделаешься несчастным маленьким мышонком, а не человеком".

...Отец тогда, в парке Горького, вывел Саньку на лед, но мальчик никак не мог стоять на коньках; он то и дело падал, ноги тряслись, разъезжались, отец хохотал, показывал, как надо кататься, расслабив тело. Санька попробовал и снова растянулся, набив себе шишку на лбу. Это было до того обидно, что он заплакал, а отец все равно весело смеялся, и этого Санька не мог перенести: "Какой же ты, папа, жестокий!" И пополз по льду, а мимо него проносились конькобежцы, и звук металла, режущего лед, был хирургически страшным и близким.

Отец поднял его на руки, стал целовать, и снова глаза его сделались какими-то по-особенному большими, и Санька, уткнувшись носом ему в шею, прошептал: "Вы все умеете скользить, а я так и останусь на всю жизнь неуклюжим".

И остался. Но с тех пор сохранил какое-то особенное, испуганно-восторженное отношение к конькобежцам, даже все соревнования посещал, силясь понять тайну устойчивости человека на ледяном зеркале.

- Я думаю, Александр Игоревич, - заговорил Назаров, - что разговор наш будет посвящен тому, что вы в своем письме обозначили "генеральной темой". Письмо ваше ставит интересный вопрос, но кое в чем вы перегибаете палку: излишний максимализм в век культурной и научно-технической революции чреват... как бы точнее определить... неоправданным риском, что ли...

Писарев отчего-то явственно увидел лицо отца, услыхал его "нет" и заметил:

- Тот ничего не достигнет, кто не рискует, Станислав Федорович...

Назаров чуть покачал головою, мягко поправил:

- Тот ничего не достигнет, кто не ошибается, - с такого рода формулировкой я готов согласиться. Риск и ошибка суть понятия полярные. От ошибок никто не застрахован, да и поправить ее можно загодя: никогда не поздно просчитать исходные, что ли, данные ошибки. А риск внезапен; экспромт, эмоция, а не спасительная логика. Вы, ваша творческая группа - это малая общность, которая обращается со сцены к большей общности, так стоит ли рисковать в такого рода деле? Будь вы гимнастом - куда еще ни шло, но и там я бы подумал: а ну, не подготовленный толком, грохнетесь и позвоночник сломаете? Каково тогда будет вашему тренеру смотреть в глаза товарищей?

- Искусство не спорт...

- Почему? - искренне удивился Назаров. - Разве катание на льду не искусство? Или возьмите футбольный матч на первенство мира, Франция и Западная Германия. В этом поединке было что-то гладиаторское, а разве можно отказать гладиаторам в праве считать себя артистами?

Писарев улыбнулся:

- Только у нас вместо львов критики...

- И мы еще покоя не даем, - так же улыбчиво добавил Назаров и еще ближе заскользил локтями к Писареву. - Словом, ваши драчливые идеи мне нравятся. Я, конечно, не всесилен, но, сдается, руководство главка поддержит меня. Сформируйте поточнее темы, которые вы хотели бы вынести на подмостки экспериментальной мастерской.

Писарев собрался было отвечать (он вообще-то говорил сумбурно, увлекаясь, поэтому несколько раз дома репетировал сегодняшнюю беседу), как вошла секретарь с подносом; поставила кофе, чай, сухое печенье и конфеты; обратилась к Писареву:

- Только сгущенного молока в моих запасах не оказалось.

- Спасибо, но я как раз пью черный...

Назаров легко глянул на большие часы, стоявшие в углу кабинета, и Писарев сразу же понял, что времени у него в обрез.