Эдгар По - Английский с Эдгаром По. Падение дома Ашеров / Edgar Allan Poe. The Fall of the House of Usher
In the lucid intervals of my infirmity (в ясные промежутки = в моменты просветления моей хвори), her calamity, indeed, gave me pain (ее беда действительно давала = причиняла мне боль), and, taking deeply to heart that total wreck of her fair and gentle life (и, принимая глубоко = близко к сердцу это полное крушение ее чистой и спокойной жизни), I did not fall to ponder, frequently and bitterly, upon the wonder-working means (я не упускал случая поразмышлять, часто и горько, над чудотворными средствами; to fall – падать) by which so strange a revolution had been so suddenly brought to pass (которыми такой странный переворот так внезапно был учинен: «приведен случиться»; to pass – проходить; протекать; происходить).
In the lucid intervals of my infirmity, her calamity, indeed, gave me pain, and, taking deeply to heart that total wreck of her fair and gentle life, I did not fall to ponder, frequently and bitterly, upon the wonder-working means by which so strange a revolution had been so suddenly brought to pass.
But these reflections partook not of the idiosyncrasy of my disease (но эти размышления не имели свойств своеобразия моей болезни; to partake of – иметь примесь чего-либо, отдавать чем-то), and were such as would have occurred, under similar circumstances, to the ordinary mass of mankind (и были такими, какие бы случились в похожих обстоятельствах обычной массе человечества; under – под). True to its own character (верная своему характеру), my disorder revelled in the less important but more startling changes (моя болезнь = мое болезненное внимание погружалось в менее важные, но более пугающие перемены; to revel – кутить; наслаждаться; утопать в чем-либо) wrought in the physical frame of Berenice (произведенных в физическом облике Береники) – in the singular and most appalling distortion of her personal identity (в необыкновенном и чрезвычайно ужасном искажении ее личного облика; identity – личность, индивидуальность; лицо; to distort – искажать).
But these reflections partook not of the idiosyncrasy of my disease, and were such as would have occurred, under similar circumstances, to the ordinary mass of mankind. True to its own character, my disorder revelled in the less important but more startling changes wrought in the physical frame of Berenice – in the singular and most appalling distortion of her personal identity.
During the brightest days of her unparalleled beauty (во время ярчайших дней ее беспримерной красоты), most surely I had never loved her (конечно, я никогда не любил ее). In the strange anomaly of my existence, feelings with me, had never been of the heart (в странной аномалии моего существования чувства у меня никогда не бывали от сердца), and my passions always were of the mind (а мои страсти всегда были от ума).
During the brightest days of her unparalleled beauty, most surely I had never loved her. In the strange anomaly of my existence, feelings with me, had never been of the heart, and my passions always were of the mind.
Through the gray of the early morning (сквозь серость раннего утра) – among the trellised shadows of the forest at noonday (среди решетчатых теней леса в полдень; trellis – решетка, сетка; шпалера; подпорка для растений) – and in the silence of my library at night (и в тиши моей библиотеки ночью) – she had flitted by my eyes (она порхала перед моими глазами: «мимо»), and I had seen her – not as the living and breathing Berenice (и я видел ее – не как живую и дышащую Беренику), but as the Berenice of a dream (но как Беренику мечты); not as a being of the earth, earthy (не как существо земли, земное), but as the abstraction of such a being (но как абстракцию такого существа); not as a thing to admire, but to analyze (как существо, которым следовало не восхищаться, но анализировать: «не как существо чтобы восхищаться, но чтобы анализировать»); not as an object of love, but as the theme of the most abstruse although desultory speculation (не как предмет любви, но как тему чрезвычайно глубокомысленного, хотя и бессвязного рассуждения).
Through the gray of the early morning – among the trellised shadows of the forest at noonday – and in the silence of my library at night – she had flitted by my eyes, and I had seen her – not as the living and breathing Berenice, but as the Berenice of a dream; not as a being of the earth, earthy, but as the abstraction of such a being; not as a thing to admire, but to analyze; not as an object of love, but as the theme of the most abstruse although desultory speculation.
And now – now I shuddered in her presence (а теперь – теперь я вздрагивал в ее присутствии), and grew pale at her approach (и становился бледен при ее приближении); yet, bitterly lamenting her fallen and desolate condition (и все же, горько оплакивая ее ужасное: «павшее» и безотрадное состояние), I called to mind that she had loved me long (я призвал на ум = вспомнил, что она долго любила меня), and, in an evil moment, I spoke to her of marriage (и, в один злой = злосчастный момент, я заговорил с ней о браке).
And now – now I shuddered in her presence, and grew pale at her approach; yet, bitterly lamenting her fallen and desolate condition, I called to mind that she had loved me long, and, in an evil moment, I spoke to her of marriage.
And at length the period of our nuptials was approaching (и наконец время нашего бракосочетания приближалось), when, upon an afternoon in the winter of the year (когда однажды днем в зимнюю /пору/ того года) – one of those unseasonably warm, calm, and misty days which are the nurse of the beautiful Halcyon (в один из тех не по сезону теплых, спокойных и туманных дней, которые суть няньки прекрасной Алкионы[6]), – I sat, (and sat, as I thought, alone,) in the inner apartment of the library (я сидел – и сидел, как я думал, один – во внутреннем покое библиотеки). But, uplifting my eyes, I saw that Berenice stood before me (но, подняв глаза, я увидел, что Береника стоит: «стояла» передо мной).
And at length the period of our nuptials was approaching, when, upon an afternoon in the winter of the year – one of those unseasonably warm, calm, and misty days which are the nurse of the beautiful Halcyon, – I sat, (and sat, as I thought, alone,) in the inner apartment of the library. But, uplifting my eyes, I saw that Berenice stood before me.
Was it my own excited imagination (было ли это мое собственное взбудораженное воображение; to excite – возбуждать) – or the misty influence of the atmosphere (или туманное влияние атмосферы = влияние тумана атмосферы; mist – /легкий/ туман; дымка) – or the uncertain twilight of the chamber (или неверный полумрак комнаты; uncertain – неопределенный) – or the gray draperies which fell around her figure (или серые ткани, которые ниспадали вокруг ее фигуры; to fall – падать) – that caused in it so vacillating and indistinct an outline (– то, что причинило в нем = вызвало в ее облике столь колеблющиеся и неясные очертания)? I could not tell (я не мог сказать = понять, различить). She spoke no word (она не говорила ни слова); and I – not for worlds could I have uttered a syllable (а я – ни за миры = ни за что на свете не мог произнести ни слога).
Was it my own excited imagination – or the misty influence of the atmosphere – or the uncertain twilight of the chamber – or the gray draperies which fell around her figure – that caused in it so vacillating and indistinct an outline? I could not tell. She spoke no word; and I – not for worlds could I have uttered a syllable.
An icy chill ran through my frame (ледяной холод пробежал по моему телу; to run; through – через, сквозь); a sense of insufferable anxiety oppressed me (чувство невыносимой тревоги давило меня; to suffer – страдать; переносить, терпеть); a consuming curiosity pervaded my soul (всепоглощающее любопытство охватило мою душу; to pervade – заполнять, наполнять; пропитывать, пронизывать); and sinking back upon the chair, I remained for some time breathless and motionless (и, рухнув назад на стул, я оставался некоторое время бездыханным и бездвижным), with my eyes riveted upon her person (с глазами, прикованными к ее облику; rivet – заклепка; to rivet – заклепывать, клепать, скреплять заклепками; сосредоточивать /внимание/; устремлять /взор/). Alas! its emaciation was excessive (увы! ее изнуренность была чрезвычайной), and not one vestige of the former being lurked in any single line of the contour (и ни один признак прежнего существа не таился ни в одной единственной линии /ее/ очертаний). My burning glances at length fell upon the face (мои жгущие взгляды = мой горячий взгляд наконец упал на /ее/ лицо).
An icy chill ran through my frame; a sense of insufferable anxiety oppressed me; a consuming curiosity pervaded my soul; and sinking back upon the chair, I remained for some time breathless and motionless, with my eyes riveted upon her person. Alas! its emaciation was excessive, and not one vestige of the former being lurked in any single line of the contour. My burning glances at length fell upon the face.
The forehead was high, and very pale, and singularly placid (лоб был высоким, и очень бледным, и поразительно безмятежным); and the once jetty hair fell partially over it (и когда-то агатово-черные волосы ниспадали частично поперек него; jet – агат; блестящий черный цвет), and overshadowed the hollow temples with innumerable ringlets (и бросали тени на запавшие виски бесчисленными колечками), now of a vivid yellow (теперь – яркого желтого /цвета/), and jarring discordantly, in their fantastic character, with the reigning melancholy of the countenance (и дисгармонировали своим фантастическим свойством с царящей меланхолией лица = с меланхолией, царившей на лице; to jar – коробить, раздражать, дисгармонировать; discordant – противоречащий, диссонирующий, нестройный /звук/).
The forehead was high, and very pale, and singularly placid; and the once jetty hair fell partially over it, and overshadowed the hollow temples with innumerable ringlets, now of a vivid yellow, and jarring discordantly, in their fantastic character, with the reigning melancholy of the countenance.
