TiHKAL - Шульгин Александр
ГЛАВА 23. ЗАГАДОЧНЫЙ МИСТЕР ДЖОНС
(Рассказывает Шура)
В одной из предыдущих глав я упомянул о своей поездке в Австралию, где я, помимо прочего, разыскивал лозняк и некоторые виды акаций. Я также рассказал о своих прогулках по чудному городу Сиднею, но я не объяснил основной цели моей поездки.
Так вот, я прибыл туда по приглашению адвокатов по делу о криминальном использовании препарата под названием Нексус. Анализ показал, что в его пробах содержится высокий процент вещества 2С-В, которое впервые синтезировал и описал я. Теперь я должен был давать свидетельство о свойствах этого вещества в зале суда. Нам с Алисой забронировали номера люкс в дорогом отеле Шеридан в тихом районе Сиднея. Больше всего меня поразила громадная разница в судопроизводстве между Австралией и США. Например, роль адвокатов и юристов здесь совсем другая. Так как слушания несколько раз откладывались, у нас было много времени, чтобы ознакомиться с городом и его жителями.
В числе прочего мы обнаружили, что телефон играет в жизни сиднейцев гораздо более важную роль, чем для средних американцев, также мы были сильно удивлены странными названиями для видов приготовления кофе. На улице часто можно было увидеть ветхих старушек, разговаривающих по сотовому телефону по пути в магазин. А когда мы подымались на площадку обозрения, из 16 человек в лифте — четыре говорили по сотовому. Неожиданным оказался способ произнесения телефонных номеров. Если в Америке нужно произнести две одинаковых цифры в номере, мы говорим, к примеру: три, два, два, пять. В Сиднее в этом случае сказали бы: три, дважды два, пять. А как насчет 1333? Один, трижды три. Я спросил у нашего друга-адвоката, что делать, если подряд идут четыре цифры, скажем 255558? Оказалось — два, дважды пять, дважды пять, восемь. По поводу пяти цифр никто не смог дать вразумительного ответа.
С кофе поначалу возникли проблемы. Я пью черный кофе, Алиса — кофе с молоком. Чтобы заказать черный кофе в Сиднее нужно спросить (без жестов, пожалуйста) "длинный черный", кофе с молоком — "простой белый". Эспрессо — "простой черный", а каппучино — довольно скучно, тоже «каппучино». Попытка попросить налить полную чашку ни к чему не приводит, хочешь больше — покупай вторую чашку.
Две детали, связанных с уголовным делом были для нас особо важны, и обе касались книги PIHKAL — нашей предыдущей большой публикации. Во-первых, мы узнали, что в Австралии есть цензура. Во-вторых, и это вызывает особое любопытство, нам не удалось узнать, кто осуществляет эту цензуру.
В США существует замечательная поправка к конституции, дающая нам право говорить и писать о чем мы хотим. И хотя эту поправку, бывает, пытаются обойти, в большинстве случаев суд уважает ее. Раньше я считал, как многие простые американцы, что во всех развитых странах дела со свободой слова обстоят так же, но на самом деле только в США этот принцип является основополагающим. Мы столкнулись с этим, пытаясь опубликовать PIHKAL в разных странах. Также мне было известно, что Николас Сондерс имел неприятный опыт общения с австралийской таможней, по поводу партии его известной книги "E for Ecstasy". Ему было заявлено, что из-за провокационного содержания книга не может ввозиться в страну. Чтобы вызволить арестованный тираж, нужно было начинать процесс, затраты на который превысили бы стоимость книг. Все случившееся было очевидным проявлением цензуры.
Интересен антагонизм Австралии и Англии. Несколько лет назад была написана книга о британской разведке Ми-5 или Ми-6, причем там содержались неприятные для разведки комментарии. В Англии книгу сразу же запретили, зато она была опубликована в Австралии, и люди, возвращавшиеся из Австралии в Англию брали с собой по десять копий. В теории книга была запрещена к ввозу, согласно соображениям национальной безопасности — так обычно оправдываются развитые страны, пытаясь сохранить лицо перед мировой общественностью. Но в результате, когда много копий попало в страну, властям пришлось снять свой запрет. Из этой истории следует, что в Англии есть список запрещенных книг. Что-то такое есть и в Германии. Один немецкий переводчик очень хотел перевести PIHKAL. Я осведомился о возможности публикации у знакомого немецкого издателя, и он сказал, что хотя книгу можно будет напечатать, она сразу же попадет в некий список и в свободной продаже не появится.
Мне сказали, что PIHKAL внесен в Австралии в список запрещенных книг, но мне не верилось в это, так как я посылал туда несколько больших посылок с частью тиража. Может их не проверяли, потому что они были частными посылками, и я посылал их, не указывая своего обратного адреса? А потом, я видел очень много провокационной печатной продукции в сиднейских книжных магазинах: порнография, секс, терроризм. Например, в большом книжном магазине «Диникс» отдел с такими книгами располагался недалеко от отдела детской литературы. Там были и порнографические фотоальбомы и учебники для анархистов. Может, цензура больше всего интересуется наркотиками? Один химик, работающий на правительство, которому приходилось давать свидетельства в суде, сообщил мне, что каждый раз, когда он упоминает мою книгу, ему приходится пояснять, что у него есть специальное разрешение на доступ к ней. Следовательно, книги не может быть в свободной продаже.
Во время моего пребывания в Сиднее я выступил с докладом перед членами ассоциации судебных экспертов Австралии и Новой Зеландии — большинство из них были химиками и токсикологами. Поначалу меня приняли холодно — я должен был свидетельствовать в пользу защиты, а некоторые из них будут выступать со стороны обвинения, но когда я начал доклад, зал оживился. Когда я почувствовал, что контакт с аудиторией установился, я упомянул несколько фактов из PIHKAL’а и, повинуясь импульсу, спросил, сколько из присутствующих имеет книгу. Большинство находящихся в зале подняли руки. Своя книга была у прокурора, у адвоката и у подсудимого. Вряд ли у них всех был официальный доступ — так в чем же заключается цензура? Вернувшись из Сиднея, я отослал шесть книг моим новым знакомым. На каждой посылке я поставил отметку «книга» и написал мой обратный адрес — ни одна из них не вернулась, значит, все дошли до адресатов.
Я не удивляюсь наличию государственной цензуры, но как объяснить невозможность найти, что же конкретно запрещено? Сам список запрещенных книг является закрытым, что представляет собой еще один образец цензуры. И главное, кто же этот мистер Джонс, который решает, какие книги включать в список? Кто этот человек, считающий, что он лучше знает, какую литературу нам нельзя читать? Его личные взгляды и предрассудки будут серьезно влиять на действия цензуры. Или решения принимает некий комитет? Тогда — на какой основе выбираются или назначаются туда люди? Кто отвечает за общую политику? В случае с книгами — их прочитывают перед тем, как запретить или достаточно, чтобы в них нашли насколько запретных слов или тем?
Даже в таком обществе как США, где конституция подробно определяет наши права и защищает их, существуют способы заставить людей не высказываться по спорному вопросу. Например, моя любимая тема — легализация наркотиков — государство не может запретить открытую полемику, зато может эффективно ей мешать. При этом как основное орудие ограничения свободы слова берется формула, ложно интерпретирующая таблицу истинности. В логике это называется дилеммой: либо А, либо Б и если не А, то Б. Такая формула отлично работает в логике, в абстрактной науке, где отсутствует человеческий фактор. Если предмет либо синий, либо красный, и известно, что он не синий, то он — красный. Никакой морали, подтекста или тайного смысла. Но нельзя применять эту формулу к реальному миру, где кроме красного и синего есть еще много других цветов. Либо ты любишь жену, либо ты не любишь жену — а что, если ты вообще не женат?
Именно так нам стараются представить спор о наркотиках — если кто-то предлагает смягчить суровые законы, то он выступает за наркотики. Даже призывы к дискуссии часто считаются агитацией за наркотики, а "смягчение вреда" часто приравнивают к «легализации». Ты можешь быть либо «против», либо «за», и если ты не «против», то ты — «за». Поэтому политики стараются как можно суровее закрепить в законе «против», чтобы никто из избирателей не мог подумать, что они «за».
