Глазами геолога - Рудольф Константинович Баландин
За поселком Романовка свернули на запад и спустились на Угрюм-реку — Витим, как на широкое заснеженное шоссе. За зиму здесь машины накатали гладкие колеи.
Грузовик скользил по льду, изредка подскакивая на трещинах.
Повсюду сутулились сопки, усыпанные, как иголками, хилыми лиственницами. Ветер сметал снег с обрывов. В излучинах поблескивал лед, и у машины заносило задние колеса. Плавание!
Застывшая река текла и текла навстречу. Редкие, чернеющие над обрывами зимовья спокойно провожали нас узкими щелями окон.
Мотор гудел по-домашнему, как примус. В кабине было уютно и скучно.
А если остановиться у этого обрыва, над которым свисают лохматые кусты, и покопаться в сером песке? Вдруг блеснут в ладонях желтые крупицы золота? На этой реке все возможно…
А в сущности, зачем мне золото?..
Лопнул баллон. Я выпрыгнул из кабины будто в ледяную воду. Перехватило дыхание.
Помогая Николаю Николаевичу, я успел прочувствовать власть сибирского мороза, сковывающего пальцы и губы, высекающего слезы из глаз.
А там — вновь кабина, налитая теплом, и течение навстречу замерзшей реке, темным берегам и заснеженным сопкам…
В сумерках добрались до поселка Еленинское. Мороз был крепок. Снег под ногами скрипел — нет, пел, звучал звонко и нестройно, как скрипки оркестра, когда их настраивают перед началом концерта. И звезды были какие-то звонкие, лучистые…
А «газик» уже ворчал — Николай Николаевич сидел в кабине. Вновь мы двинулись по гладкой, как шоссе, реке, и бесконечные гряды сопок поползли нам навстречу.
В приземистом деревянном поселке Ципикан экспедиция арендовала избу, где нас дожидался паренек-бурят Василий, с плоским лицом, черными блестящими раскосыми глазами и носом-картошкой. Он улыбался, расспрашивал о дороге и о Москве, угощал гречневой кашей со свиной тушенкой и крепким чаем. Я был суров и немногословен. Он вдруг предложил мне:
— Попади одной из двух капель с потолка в копейку!
Потолок был низок, но я не рискнул поспорить. Он сказал:
— А я попаду.
— На полном серьезе? — спросил я.
— А как же? Банка сгущенки, идет?
Он положил копейку на пол. Встав на стул, воткнул нож в потолок. Налил в кружку воды и замочил рукоятку ножа. Упала капля и, конечно, мимо монеты. Он сказал мне:
— Клади копейку на мокрое место.
Я положил. Вторая капля шлепнулась точно в цель.
Я был посрамлен. Открыл для него банку сгущенки. Он — для меня — открыл банку из своих запасов.
Василий весь вечер развлекал нас разговорами. Приятно текла его веселая речь с мягким акцентом и частым повторением «бесполезно».
— Василий, а ты чего сам не ешь?
— Бесполезно, все равно проголодаешься.
— Будем умываться?
— Бесполезно, все равно потом запачкаешься.
Отдохнув и разгрузив машину, мы через сутки отправились восвояси.
Самые неприятные часы пережили, когда в баке кончилось горючее. На все лады пытались открутить пробку металлической бочки с бензином, стоящей в кузове, — бесполезно! Мы колотили по пробке молотком, изуродовали ее. А на сотню верст вокруг мороз и безлюдье.
Лишь к ночи — не помню уж, каким образом, — добрались мы до бензина. Поехали. Чуть ли не пальцами удерживали смыкающиеся веки. Рассказывали анекдоты, пели, чтобы не заснуть…
Я вывалился из кабины на снег и раскрыл глаза. Машина стояла во дворе. Надо мной лениво посмеивался Николай Николаевич. Приехали, Романовка!
В Чите меня ждала унылая камералка в геологических фондах.
Наверное, именно потому, что я читал отчеты бездумно, моя поездка в Ципикан, как и многие другие путешествия по Забайкалью, прошла бесполезно. А ведь мне довелось побывать в удивительном крае, где много вулканов, которые угомонились совсем недавно; где неприметно и постоянно растягивается земная кора, и трещит, и лопается; где выступают на поверхность такие древние породы, что окружающие пространства были некогда названы «древним теменем Азии».
Прополз я по «древнему темени Азии», как насекомое. И впечатления мои остались бледными, скудными.
По системе йогов
В кузове под брезентовым навесом пляшут холодные ветры всех направлений. Сижу в этой веселой компании, нахохлившись, четвертый час, с утренней зари. Сергей Иванович — мозг нашего отряда — из кабины по карте ведет маршрут. А я, грубая физическая сила, пытаюсь удержать под полушубком остатки тепла и уныло гляжу на дорогу, которая вырывается из-под заднего борта и тянется за нами, как белый след высотного самолета.
Где-то горит тайга. Ближние сопки проглядывают мягко, расплывчато. За ними мгла. Солнце — тусклое фарфоровое блюдце. Слева внизу, в глубокой долине, залитой дымом, прячется река. Временами ярко вспыхивают излучины.
— Подымай только, — коверкает слова Сергей Иванович на остановке, пока шофер пинает ногами баллоны. — Этот дым даже климат портит. В надцатом году задымили здесь целую Европу. Вместо солнышка — темнышко. Так что на урожай вышел неурожай.
Меня такие разговоры не греют. Сергей Иванович знает много всякой всячины. Не знает только, что в кузове за его спиной человека терзает мороз.
Машина остановилась.
— Просыпайся и высыпайся из кузовка! — кричит начальник.
— Сейчас соберусь, — бурчу я, стягивая полушубок и доставая из-под лавки два молотка и рюкзак с мешочками для образцов, этикетками, лейкопластырем…
Спрыгнул на землю. Начальник показывает свои часы:
— Надо живей. Раз-два. Ясно?
Он взглядывает на карту и прячет ее в полевую сумку. Плавно и широко идет по тропинке в редколесье лиственницы и кедра. Стволы зеленоваты от мха. У корней снег в иголках, как грязная вата под новогодней елкой.
На склоне черным наростом выпирает глыба гранита. По осыпи карабкаемся к ней. Сергей Иванович, выбрав свежий валун, колотит по нему своим тяжелым молотком. Взвизгивают осколки. Не отвернешься вовремя — ужалят. Отбираю плоские обломки и обрабатываю их.
— Не так! — Начальник тяжело дышит. — Чтоб как ладошка. С одного бока оставляй несвежий. Вроде сыра с коркой. Сюда лепи клейкопластырь. Номер образца — простым карандашом. Не химичь — расплывется. Ясно?
— Как этот день.
А день-то мутный. И пальцы ноют: четыре удара по образцу, пятый — по пальцу. Ничего, привыкну.
Спускаемся по каменистому распадку. В песке между валунов поблескивают золотистые чешуйки слюды.
Сергей Иванович рыщет по склону, как ищейка, взявшая след. Переходит в соседнюю падь.
— Э-ври-ка!.. Не хватай так жадно. Это не золото, хоть и блестит. Это — грейзен. Слюда в кварцевой оправе.
— Красота!
— Кто понимает… Тут тебе бери бериллы и топай за топазами. А опричь того есть волчья слюна. По-нашему, по-простому, значит вольфрамит. И молибден. Ясно?
Мы усаживаемся на блестящий щебень. Настроение у
