Евгений Седов - Одна формула и весь мир
Конечно, и математика, и физика, как и все другие науки, благодаря установленным ими законам ограничивают определенным образом «свободу мышления». Но это, по существу, ограничения от ошибок и путаницы, а не преграды для творчески действующего научного мышления».
Выходит, что точка зрения Л. Бриллюэна об отрицательном влиянии всех без исключения «измов» сама тоже является порождением определенного «изма», а именно метафизического подхода к процессу познания, неизбеж-но приводящего, как мы уже убедились, к абсолютизации одной из сторон диалектически противоречивого процесса (в данном случае к абсолютизации «научной неопределенности») и к игнорированию другой стороны (определенных «ограничений», обусловленных наличием накопленной информации и признанных научных теорий) Только в легенде морская пена рождает Афродиту А в жизни из морской пены, или шума морского прибоя, или из какого-либо другого шума нельзя извлечь ни самой Афродиты, ни ее скульптурных изображений, ни каких-либо других произведений искусства, научных теорий, открытий, изобретений, идей.
Не существует творческого процесса, не ограниченного рамками ранее апробированных приемов, методов и теорий. Но плохо, если ограничения становятся настолько жесткими, что творцу новых идей или конструкций заранее выданы все рецепты, от которых не разрешается отступать ни на шаг. Подобные путы или вериги могут сковать инициативу и свести творческий акт на нет.
Вот ситуация!
Слишком мало свободы — плохо.
Слишком много свободы — плохо.
Ну а как же тогда хорошо?
На этот вопрос читатель, наверное, уже готов сам ответить: хорошо, когда свобода и ограничение в творчестве находятся в соотношении, близком к оптимальному Каково это соотношение? Определить его в каждом конкретном случае вовсе не просто. И тем не менее такое соотношение есть.
Возьмем, к примеру, проблему унификации и стандартизации разрабатываемых конструкций. Нужно унифицировать? Нужно. Нужно в новых конструкциях применять стандартные узлы и детали? Разумеется, да. Стандартизация и унификация удешевляют изделия, позволяют организовать централизованное изготовление ходовых узлов и деталей, избавляют конструкторов от дубляжа разрабатываемых конструкций, от печальной необходимости каждый раз заново изобретать велосипед.
А теперь представьте себе, что всех разработчиков новых конструкций обязали использовать исключительно стандартные, унифицированные детали. Что бы из этого получилось? Полный застой! Во многих случаях из-за отсутствия какого-нибудь стандартного винтика невозможно было бы решить новую конструкторскую задачу.
А если конструктору посчастливится найти все необходимые стандартные винтики и детали, то вряд ли его конструкция будет отличаться от ранее созданных оригинальностью и новизной. Где же выход? Выход все тот же: оптимальное соотношение стандартизации и новизны, традиции и новаторства. Там, где можно унифицировать, унифицируй. Там, где обходишься готовыми решениями,— на здоровье. Но уж если нужно творить — твори!
К счастью, никто не требовал от разработчиков новых конструкций или приборов, чтобы они непременно обходились применением одних только унифицированных деталей. И все же любители перегибать палку всегда найдут способ ее перегнуть...
В недавнем прошлом во многих разрабатывающих организациях (НИИ и КБ) начали бороться с ошибками в технической документации и чертежах. В общем־то цель вполне благородная: непростительно, если изготовленное в опытном производстве новое изделие приходится полностью разбирать, переделывать и собирать заново из-за того, что конструктор забыл по халатности указать в нужном месте отверстие или по невниманию проставил не тот размер. Однако там, где ретивый администратор слишком увлекался системой бездефектного проектирования, случались порой печальные вещи.
Лет десять назад я руководил разработкой нового радиоэлектронного прибора. Один из узлов прибора был неустойчив в работе, очень капризен в регулировке, но сколько мы ни бились над схемой, более удачного решения не удавалось найти. Нас уже поджимали сроки, и пришлось передать разработанную документацию в опытный цех.
Спустя некоторое время один из участников разработки достал первые образцы только что выпущенных новых транзисторов и предложил испробовать их в схеме капризного, неустойчивого узла. Я посмотрел характеристики новых транзисторов и убедился, что они позволяют, не потеряв усиления, ввести в схему отрицательную обратную связь. Так мы и сделали. Через час все было проверено на макете, и мы с радостью убедились, что схема, по выражению Бори (так звали инженера, предложившего поставить новые транзисторы), «стала работать как зверь». Я попросил Борю срочно оформить приказ на замену транзисторов и передать его в цех.
Через час Боря позвонил мне из цеха:
— Евгений Александрович! В приказе теперь надо указывать, по чьей вине вносятся изменения в схему и в чертежи.
Я чуть не подпрыгнул вместе со стулом.
— Да нет тут ничьей вины! Новый прибор, новая схема, да и транзисторы эти только что выпущены заводом. Объясните это начальнику цеха!
— Хорошо,— сказал в трубку Боря, и я почувствовал по его тону, что на разговор с начальником цеха он не возлагает слишком больших надежд.
Так и есть: он позвонил мне снова.
— Начальник цеха сказал, что без указания виновных в приказе он не имеет права вносить изменения в схемы и чертежи. Это правило бездефектной системы. Всем работникам цеха приказано его обязательно выполнять.
— А вы... не послали его куда следует?—спросил я Борю, стараясь как можно меньше выражать интонациями бушевавшие во мне чувства.
— Бесполезно,— так же сдержанно ответил мне Боря.— Он ведь тоже не виноват
— Тогда пишите виновным меня.
— Нет,— твердо ответил Боря.— Вас я писать не буду.
— Ну тогда пишите себя!
— И себя не буду.
— Тогда кого же? Пушкина?
— А никого!
— Ну а как же с приказом на изменение?
— Пусть остается как было. Мы помучились с регулировкой. Теперь пусть мучаются они
Не могу утверждать, что позиция Бори показалась мне очень красивой. Но почему-то я промолчал и тем самым как бы вступил с ним в сговор, подменив найденное нами удачное решение прежним, очень плохим. Потом я спросил себя: почему промолчал? Потому что был с ним согласен? Вроде бы нет. Но с другой стороны, что я мог ему возразить? Ведь в его решении была своя железная логика: почему мы должны признавать себя без вины виноватыми, стать притчей во языцех на всех совещаниях по борьбе с бракоделами?
В то время я еще не понимал, что поведение Бори, работников цеха и мое собственное предопределено (детерминировано) жесткими правилами «бездефектной системы», которая из-за формального к ней подхода превратилась в свою противоположность: вместо того чтобы улучшать качество разрабатываемых нами приборов, она сделала все, чтобы сохранить существующий в нашем приборе дефект. Задолго до этого эпизода был написан сценарий, в котором каждому из нас была отведена строго определенная роль.
Теперь־то я понимаю, что любая система, запрещающая действовать методом проб и ошибок, лишается энтропии, становится консервативной, перестает совершенствоваться и закостеневает в неизменности всех присущих ей свойств.
Нельзя требовать от конструктора новых приборов и механизмов, чтобы первое же из предложенных им решений обязательно было лучшим. Метод проб и ошибок реализуется в ходе всей разработки, и никакими административными мерами нельзя этого изменить. Можно добиться лишь одного: отучить разработчиков улучшать создаваемые ими изделия. Что же получится в результате? Опять застой! Тут снова проявит себя энтропия: избыток ее нежелателен или даже опасен, но если вовсе избавиться от энтропии, то остановится эволюция, прекратятся научные поиски, закостенеет в однообразии и будет с методичностью самозаводящегося будильника вечно крутиться механистический детерминированный мир.
Там, где творчество, неизбежен поиск, неизбежны ошибки. Бороться с ошибками нужно. Но ошибка ошибке рознь. За ошибку, допущенную по халатности, нужно наказывать. Исправление технической документации, связанное с найденным новым удачным решением, нужно всячески поощрять. Здесь не годится формула: «А где же вы раньше были?» Подобный вопрос может задать человек, не испытавший мучительных дней созревания не до конца ясных решений. Поэтому человек творческий на вопрос «Где же вы раньше были?» может с полным правом ответить: «Искал!»
Народная мудрость гласит: «Не ошибается тот, кто ничего не делает». В свете идей кибернетики пословицу эту следует несколько уточнить. Можно многое делать и без ошибок, но при том непременном условии, что операции повторяются раз от разу, а человек должен их выполнять, как автомат. Но если в ходе работы (будь то живопись, музыка, исследование физического явления, изготовление новой сложной детали, разработка новой конструкции и т. д. и т. п.) необходимо искать новые методы и решения, без проб и ошибок не обойдешься. Вот почему старая поговорка должна звучать теперь немного иначе: «Не ошибается тот, кто не творит».
