Ричард Фейнман - «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!»

— Прекрасно, — говорит он, потому что эти шестеренки у него уже в печенках.

На следующий день я рассматриваю проклятую деталь и пытаюсь собрать ее, держа всю пачку шестеренок в руке. Она рассыпается. «Вот что, — говорю я себе, — он проделывал это целую неделю. Я тоже пробую сделать так, и у меня не получается. Это значит, что это делается не так!» Я останавливаюсь и тщательно разглядываю каждую шестеренку, и в каждой замечаю малюсенькую дырочку, просто дырочку. И мне приходит в голову разгадка: я надеваю первую шестеренку и пропускаю через эту дырочку проволоку. Потом надеваю на ось вторую шестеренку и пропускаю проволоку и через нее. Потом следующую, следующую, и так, как бусы на нитку, я с первого раза собрал всю эту деталь, потом вытащил проволоку, и все было в порядке.

Следующим вечером я показал ему маленькие дырочки и как я собрал деталь, и после этого мы много говорили о счетных машинках; мы стали хорошими друзьями. А в его мастерской было столько ящиков с полуразобранными замками и деталями сейфов. О, как они были прекрасны! Но я еще и словом не обмолвился о замках и сейфах.

И, наконец, пришел день, когда я решился закинуть удочку насчет сейфов: я сообщу ему единственную стоящую вещь, которую я знал о них, — как на открытом сейфе подобрать два последних числа.

— Слушай, — сказал я ему, — я вижу, ты работаешь с мозлеровскими сейфами!

— Ну да.

— Знаешь, эти замки барахло. Когда они открыты, можно подобрать два последних числа…

— А ты можешь? — сказал он, проявляя, наконец, некоторый интерес к этой теме.

— Могу.

— Покажи, — сказал он, и я показал ему, как это делается. Он повернулся ко мне:

— А как тебя зовут?

До этого момента мы не представлялись друг другу.

— Дик Фейнман, — сказал я.

— Боже! Так ты Фейнман, — сказал он с благоговением, — Великий взломщик! Я слышал о тебе и давно хотел познакомиться с тобой. Я хочу, чтобы ты научил меня вскрывать сейфы!

— Какого черта? Ты сам умеешь открывать сейфы!

— Нет, не умею.

— Послушай, я знаю про случай с сейфом Капитана, и с тех пор я приложил столько стараний, чтобы познакомиться с тобой! А ты говоришь мне, что не умеешь открывать сейфы.

— Не умею.

— Ладно, ты должен знать, как сверлить их.

— Я и этого не знаю.

— КАК? — воскликнул я, — этот тип из хозяйственного отдела сказал, что ты собрал свои инструменты и пошел сверлить сейф Капитана.

— Поставь себя на мое место. Тебя взяли слесарем. К тебе приходят и говорят, что надо просверлить сейф. Что бы ты стал делать?

— Ладно, — согласился я, — я собрал бы свой инструмент и отправился к сейфу. Там я ткнул бы дрелью куда-нибудь в сейф и ж-ж-ж-ж…, принялся сверлить, чтобы меня не выгнали с работы.

— Именно так я и собирался сделать.

— Но ты же открыл его! Значит, ты знаешь, как вскрывать сейфы.

— О да. Я знаю, что замки приходят с завода установленными на 25—0—25 или на 50—25—50, и я подумал: «Чем черт не шутит. Может этот олух не потрудился сменить комбинацию», и вторая комбинация открыла замок.

Итак, кое-что я от него все же узнал, — он открывал сейфы тем же чудодейственным способом, что и я. Но занятнее всего все же было то, что этот индюк Капитан получил супер-суперсейф, не постеснялся заставить пыхтеть кучу народа, которая тащила его сейф наверх, а потом даже не позаботился установить свою комбинацию.

Я прошелся по кабинетам своего здания, пробуя эти две заводские комбинации, и открыл каждый пятый сейф.

Дяде Сэму Вы не нужны!

После войны армия подскребала все свои остатки, чтобы заполучить людей в оккупационные силы, находившиеся в Германии. До того времени отсрочка предоставлялась в первую очередь по причинам, не имеющим отношения к физическому состоянию (например, мне дали отсрочку потому, что я работал над бомбой), но теперь армейские чины все перевернули и требовали, чтобы каждый прежде всего прошел медосмотр.

Тем летом я работал у Ханса Бете в компании «Дженерал Электрик» в Шенектади, штат Нью-Йорк, и я помню, что должен был проехать некоторое расстояние, — кажется, надо было прибыть в Олбани, чтобы пройти медосмотр.

Я прихожу на призывной пункт, мне дают множество форм и бланков для заполнения, и я вливаюсь в круговорот хождения по кабинетам. В одном проверяют зрение, в другом — слух, затем в третьем берут анализы крови и т. д.

В конце концов попадаешь в кабинет номер тринадцать — к психиатру, где приходится ждать, сидя на одной из скамеек. Пока я ждал, я мог видеть, что происходит. Там было три стола, за каждым из них психиатр, а «обвиняемый» располагался напротив в одних трусах и отвечал на различные вопросы.

В то время существовало множество фильмов о психиатрах. Например, был фильм под названием «Зачарованная» (Spellbound), в котором у женщины, ранее бывшей великой пианисткой, пальцы застывают в неудобном положении, и она не может даже пошевелить ими. Семья несчастной женщины вызывает психиатра, чтобы попытаться помочь ей, и ты видишь, как за нею и психиатром закрывается дверь. Внизу вся семья в нетерпении, обсуждают, что должно произойти; и вот женщина выходит из комнаты, руки все еще застыли в ужасном положении, она драматически спускается по лестнице, подходит к пианино и садится за него, поднимает руки над клавиатурой, и внезапно — трам-тарарам-там-там-там — она снова играет. Я совершенно не переношу подобной чепухи, и поэтому я решил, что все психиатры жулики и с ними не следует иметь никаких дел. Вот в таком настроении я и пребывал, когда подошла моя очередь побеседовать с психиатром.

Я сел у стола, психиатр начал просматривать мои бумаги.

— Привет, Дик, — сказал психиатр бодреньким голосом. — Где ты работаешь?

А я думаю: «Кого он там из себя воображает, если может обращаться ко мне подобным образом?» — и холодно отвечаю: «В Шенектади». «А у кого ты там работаешь, Дик?» — спрашивает психиатр, снова улыбаясь.

— В «Дженерал Электрик».

— Тебе нравится работа, Дик? — говорит он с той же самой улыбкой до ушей на лице.

— Так себе. — Я вовсе не собирался вступать с ним в какие бы то ни было отношения.

Три милых вопроса, а затем четвертый, совершенно другой.

— Как ты думаешь, о тебе говорят? — спрашивает он низким серьезным тоном.

Я оживляюсь и отвечаю:

— Конечно! Когда я езжу домой, моя мать часто говорит, что рассказывает обо мне своим подругам. — Но он не слушает пояснений, а вместо этого что-то записывает на моей карточке.

Затем опять низким серьезным тоном:

— А не бывает ли так, что тебе кажется, что на тебя смотрят?

Я уже почти сказал «нет», когда он добавил:

— Например, не думаешь ли ты, что сейчас другие парни, ожидающие на скамейках, сердито уставились на тебя?

Когда я был в очереди у этого кабинета, я заметил, что там было на скамейках человек двенадцать, ожидавших приема у трех психиатров, и им больше абсолютно не на что смотреть. Я разделил 12 на 3 — получается 4 на каждого, но я несколько консервативен и поэтому говорю:

— Да, может быть, двое из них сейчас смотрят на нас.

Он приказывает:

— Ну, повернись и посмотри, — и даже не беспокоит себя тем, чтобы посмотреть самому!

Я поворачиваюсь и — конечно же! — два парня смотрят. Я показываю на них и говорю:

— Ага, вон тот парень и еще тот смотрят на нас. — Разумеется, когда я повернулся и стал показывать туда-сюда, другие парни тоже начали на нас глазеть, ну, я и говорю: — Вот теперь еще и этот, и двое вон оттуда, ага, теперь вся скамья. — Он даже не взглянет, чтобы проверить, — занят заполнением моей карточки.

Потом говорит:

— Ты когда-нибудь слышишь голоса в голове?

— Очень редко. — И я уже почти начал описывать два случая, когда такое действительно случалось, но он тут же добавляет:

— Разговариваешь сам с собой?

— Да, иногда, когда бреюсь или думаю, бывает время от времени!

Он вписывает еще несколько строчек.

— Я вижу, у тебя умерла жена, а с ней ты разговариваешь?

Этот вопрос меня «допек», но я сдержался и сказал:

— Иногда, когда я забираюсь на гору, я думаю о ней.

Новая запись. Затем он спрашивает:

— Кто-нибудь из твоей семьи находился в психиатрической больнице?

— Да, моя тетя в приюте для сумасшедших.

— Почему ты называешь это приютом для сумасшедших? — говорит он обиженно. — Почему бы не назвать это психиатрической клиникой?

— Я думал, это одно и то же.

— Что такое, по-твоему, сумасшествие? — спрашивает он сердито.

— Это странная и весьма своеобразная болезнь человеческих существ, — отвечаю я честно.