Карлос Касадо - Вселенная работает как часы. Лаплас. Небесная механика.

Не всем ученым повезло так, как Лагранжу. Гильотина опустилась на головы не только тех, кто защищал старые идеи, но и некоторых революционеров. 1794 год унес жизни Кондорсе, Байи и Лавуазье. Первый из этих трех — Кондорсе, постоянный секретарь Академии — стал жертвой революции и реформ, которых он искренне желал. Какое-то время он скрывался, но его арестовали, записав в ряды жирондистов. Кондорсе, несокрушимо веривший в человеческий прогресс, провел свои последние дни в тюрьме. Здесь же 24 марта он покончил жизнь самоубийством, чтобы избежать гильотины.

Второй, Жан Сильвен Байи, президент Генеральных штатов и первый мэр Парижа, был осужден за сообщничество с монархистами. Этот астроном, работавший в Парижской обсерватории, был близким другом Лапласа, с которым сотрудничал в проектах по реформированию парижских больниц.

Желая спрятаться, Байи покинул Париж и хотел направиться в Мелён — здесь жил ушедший на пенсию Лаплас, и этот город выглядел как вполне надежное укрытие. Мадам Лаплас пыталась отговорить Байи от этого, намекая в своем письме, что в Мелёне ученого могут ждать опасности. Однако несмотря ни на что Байи появился в доме Лапласа. Несколькими днями позже его узнал солдат-революционер. Ученого арестовали, отконвоировали в Париж и приговорили там к смерти.

Всего мгновение потребовалось им, чтобы упала эта голова, и, возможно, не хватит и ста лет, чтобы появилась похожая.

Лагранж о смерти Лавуазье

Лавуазье был обезглавлен 8 мая 1794 года. До революции 1789 года он занимал должность откупщика королевства — в каком-то смысле главного сборщика налогов, и вызывал этим на себя большую часть народной ненависти. Он был одним из заметных представителей старого режима (да и довольно богатым человеком) и, несмотря на свои либеральные взгляды, приверженность реформам и симпатию к революции, погиб, как все откупщики, когда якобинцы пришли к власти.

Лаплас избежал участи своих коллег-академиков. В глазах якобинцев он выражал недостаточно республиканского пыла, но при ликвидации Академии был всего лишь исключен из Комиссии мер и весов и назначен на должность экзаменатора артиллерийских войск. Проявив осмотрительность и благоразумие, Лаплас уехал в Мелён, находящийся в 50 километрах на юго-восток от Парижа, где устроился с женой и двумя детьми. Он боялся действий таких радикалов, как Марат, и таких агитаторов, как Бриссо, не способных оценить ученого, который не мог отдаться революции всей душой. За 12 лет до этого, в 1782 году, жестокая полемика свела двоих исследователей.

Марат, врач по образованию, проводил исследования, касающиеся света, и представил на эту тему Академии наук многочисленные работы. Однако теории и оптические эксперименты Марата шокировали академиков, включая Лапласа: как этот выскочка посмел выступить против великого Ньютона? Бриссо, который стал руководителем жирондистской фракции и заклятым врагом Марата, вынес дебаты из стен Академии и опубликовал памфлет в форме диалога, в котором пародировал ежедневную работу ученых и их педантизм. В нем прототипом догматика и последователя Ньютона был Лаплас: усевшись в кресле, он высокомерным жестом отмахивался от опытов многих коллег, потому что они лежали вне чисто математической области, в которой он царствовал.

В какой мере их благополучие обязано маленьким маневрам их целомудренных половин?

Марат. Современные шарлатаны — о Лавуазье и Лапласе

С началом революции Марат припомнил эту полемику ив 1791 году написал страстный памфлет, направленный против академиков, под названием «Современные шарлатаны», в котором неистово ругал Лапласа, а еще больше — Лавуазье. Марат писал, что известность Лапласа держалась лишь «благодаря его прекрасной половине», явно намекая на его супругу. Марат считал, что брак Лапласа с этой красивой женщиной 20 лет, входящей в высший круг, был уловкой, позволившей ему разбогатеть и подняться по социальной лестнице. Брак Лавуазье с его молодой супругой удостоился похожих отзывов. Очень вероятно, что память о распрях между Маратом и Бриссо и подтолкнула Лапласа покинуть Париж во время Террора.

Однако даже в Мелёне он не мог избежать своих обязанностей. Лаплас пользовался слишком большой научной репутацией, чтобы Комитет общественного спасения отказался от его услуг. К нему обратились по вопросу об установлении нового календаря. Григорианский календарь заменили 24 октября на новый, предложенный математиком Шарлем Жильбером Роммом (1750-1795) и поэтом Фабром д’Эглантином (1750-1794). Первый хотел ввести новое измерение времени, следовавшее логическим десяткам (по примеру мер и весов), а второй стремился освободить названия месяцев от церковного следа. Теперь названия месяцев вызывали ассоциации с природой: вандемьер (сентябрь — «сбор винограда»), брюмер (октябрь — «туманы»), фример (февраль — «заморозки»)... По совету астронома Лаланда Ромм предложил, чтобы каждый из 12 месяцев года был разделен на три недели по десять дней, названные декадами. К этим 360 дням (12 х 30 = 360) нужно добавить пять дополнительных дней в конце года (они будут праздничными в честь памяти революции), чтобы в сумме получилось 365. После каждой франсиады — периода в четыре года — добавится еще один год, содержащий 366 дней. Такой республиканский календарь напоминал давний юлианский (названный так в честь Юлия Цезаря, который и основал его в I веке до н. э.). Создатели понимали, что с течением времени в этом календаре накопятся ощутимые искажения вследствие неточного соответствия тропическому году — количеству дней, необходимых для того, чтобы Солнце вернулось в исходное положение в цикле смены сезонов. В результате предварения равноденствий тропический год не совпадает с сидерическим: Земле для завершения витка вокруг Солнца необходимо еще 20 минут. По этой причине для республиканского календаря пришлось прибегнуть к тем же стратегиям, что и для григорианского (названного так в соответствии с реформой, проведенной папой Григорием XIII в XVI веке), то есть ввести високосный год (насчитывающий 366 дней) через каждые четыре года. Его номер должен быть кратен четырем, кроме тех лет, которые кратны 100 (такие годы были високосными, только если еще и делились на 400). После долгих размышлений было решено, что первый день I года будет соответствовать 22 сентября 1792 года, дню провозглашения Республики и дню осеннего равноденствия, как не переставал повторять Лаланд.

Лаплас вовсе не был убежден в пользе нового календаря, поскольку предложенная продолжительность года соответствовала астрономическим данным не лучше, чем в григорианском календаре. Математик считал реформу безосновательной, но у него хватало ума помалкивать, и благодаря этому он сохранил голову на плечах! Позже Лаплас воспользовался своим влиянием на нового французского правителя Наполеона Бонапарта, чтобы тот отменил новый календарь и приказал вернуть григорианский. Календарь просуществовал чуть больше 13 лет и был отменен в полночь 10 нивоза XIV года, то есть 1 января 1806 года.

В это время Карно, избранный членом Комитета общественного спасения, успешно занимался военными операциями. Робеспьер грозился его обезглавить при первом же поражении, но мастерство Карно помогло ему избежать гильотины. Якобинцев также не миновал террор, начатый Робеспьером: ко всеобщему удивлению, был казнен Дантон. Карно стал главным вдохновителем заговора, который совершился 9 термидора II года (28 июля 1794 года) с казнью Робеспьера на его детище — гильотине. Произошло возвращение к власти буржуазии и прекращение народных бесчинств. В 1795 году была принята новая конституция, распущен Конвент и учреждена Директория — комитет из пяти членов, наделенных исполнительной властью (вездесущий Карно объявил сам себя военным министром). Надо отдать должное термидорианцам. В течение краткого пребывания у власти (примерно один год) они смогли реорганизовать образование. Если якобинцы сконцентрировали внимание на начальном образовании (учредив бесплатные светские обязательные школы для всех детей), то термидорианцы сделали акцент на среднем образовании. Они доверили его центральным школам, в которых, помимо гуманитарных наук, преподавались и точные дисциплины. Эти учреждения заняли место традиционных религиозных коллежей, закрытых революцией. Наконец, высшее образование попало в ведение высших школ — педагогических и специальных, таких как Высшая нормальная школа и Политехническая школа. Преподавали в них, как мы это увидим, видные ученые, такие как Лаплас, Лагранж и Монж.

Только когда Террор поумерил свою кровожадность и подул ветер перемен, Лаплас с семьей рискнул вернуться в Париж. Долгий год в Мелёне не прошел даром: часто говорят, что он вернулся в столицу с блестящей рукописью в руках, — этот его труд мы рассмотрим в следующей главе.