Альберто Мангель - Гомер: «Илиада» и «Одиссея»

Вне зависимости от того, признаём ли мы аргумент Платона против Гомера убедительным или нет, эта идея преследовала общество с тех пор, как была сформулирована. Великий парадокс: человеческое общество без искусства немыслимо, мы обустраиваем общественную жизнь, чтоб стать счастливее и мудрее; однако же искусство, даже величайшие его шедевры, не способно сделать нас таковыми и лишь заменяет подлинное наше счастье или мудрость опытом, принадлежащим вовсе не нам. Гомер первым создал сложное многообразие персонажей, чья жизнь суть непрекращающаяся борьба, полная страстей, страданий и, в конце концов, смерти, — и именно вследствие этих приоритетов в его творчестве, он «главный виновник» последующей судьбы искусства в истории. Когда Викарий и Цирюльник решают сжечь библиотеку Дон Кихота, так как, по их мнению, в книгах, прочитанных рыцарем, кроется причина его безумия, они случайно находят один из первых рыцарских романов, появившихся в Испании, под названием «Амадис де Гаула». Викарий громогласно призывает «обличить злокозненную ересь и без всякого сожаления предать книгу очистительному огню». Цирюльник возражает, однако, что эта книга — одна из лучших, написанных в жанре рыцарской прозы, к тому же она уникальна; двух этих доводов должно быть достаточно, чтобы оправдать её[51]. Парадокс этот ещё явственнее проступает у Платона. Предполагая, что влияние, оказываемое искусством на человека, пагубно, Платон по-прежнему пылко чтит Гомера, обращаясь к его книгам в случаях, когда требуется разъяснить сказанное или добавить проницательный комментарий — и на страницах «Диалогов» мы находим ссылку на труды Гомера! «Разве сами вы не ощущаете магии поэзии, особенно когда её заклинания облечены в слова Гомера?» — спрашивает один из тех, кто внимал аргументам Сократа. Ответ Сократа: «Безусловно». А к концу девятой книги, когда один из участников спора выражает сомнение в том, что где-либо на земле можно построить такое идеальное государство, Платон вкладывает в уста Сократа косвенную ссылку на Гомера, тем самым практически сводя на нет категоричность сформулированного мнения об искусстве. «Не имеет значения, существует ли идеальное государство или будет ли существовать, — говорит Сократ, — или же оно существуют лишь в наших помыслах в виде идеала, модели, созерцать устройство которой человеку будет достаточно, чтобы видеть себя гражданином этого идеального государства». Для Платона важнее всего, чтобы модель была истинной. Так же и для понимания «Илиады» важен не столько трагический исход Троянской войны, сколько сам образ течения этой войны, и для нас, читателей, важны эти «модели» — образы, характеры, лежащие в основе двух поэм Гомера. Наследниками идей Гомера будут искатели справедливости Дон Кихот и князь Мышкин, Йозеф К. из «Процесса» Кафки и Исмаил из «Моби Дика», — все те, кто искал в своих битвах и странствиях нечто большее, превосходя собственную судьбу. По Платону (хотя, возможно, эта интерпретация и даётся им вынужденно и с неохотой), за текстами Гомера стоит идея о том, что человеку следует прожить отведённый ему срок как можно ярче, стремясь совершенствоваться в духовном и нравственном отношении.

С появлением Аристотеля представление о Гомере как о слепом старце, странствующем исполнителе эпических песен, сменилось на видение его вдохновенным и весьма образованным поэтом. Для Аристотеля Гомер был первым и основным примером истинной поэзии, как трагического, так и комического характера. «Гомер превосходит всех остальных поэтов в трагедии, так как одному ему удалось эффектный, драматичный сюжет облечь плотью живого чувства. Однако он также заложил основы и комедийного жанра, преувеличивая смехотворное и нелепое вместо того, чтобы ограничиться насмешками в адрес отдельных людей»[52]. На Гомера (не потому, что его книги судили уход от реальности в мир выдуманных страстей, а в силу выдающегося таланта автора) следовало, по мнению Аристотеля, ориентироваться всем, имеющим дерзание к высокому искусству. Теперь он был не просто жившим в прошлом рапсодом, но автором признанных литературных шедевров, человеком, отдавшим всего себя своему труду. «Илиада» и «Одиссея», а также в настоящее время утерянная комическая поэма «Маргит» стали образцами для подражания; их цельность и совершенство уже не были подвластны возможным недостаткам техники и умения тех, кто исполнял их.

Несмотря на то, что косвенные ссылки на произведения Гомера относятся к середине VII века до н. э. (они встречаются у таких авторов, как Алкман Сардинский, Архилох Паросский и Тиртей из Аттики), самые ранние прямые упоминания зафиксированы спустя двести лет после предположительного написания поэм. В I веке до н. э. Цицерон сообщает, что труды Гомера были записаны и получили своё окончательное оформление в Афинах при тиране Писистрате (т. е. в VI веке до н. э.)[53].Первая дошедшая до нас критическая работа о книгах Гомера была написана современником Писистрата Теагеном из Региума; о нём неизвестно ничего, кроме того, что из-под его пера также вышла издевательски-педантичная поэма, адресованная некоему Кирну, где автор советовал юноше продолжать устраивать разгульные аристократические вечеринки и держаться подальше от грязных демократов. Как отмечает Мильтон в «Ареопагитике», в IV веке до н. э. Ликург, оратор из Аттики, «был настолько привержен изящным ученьям, что первым привёз с собой из Ионии фрагменты произведений Гомера»[54], предположительно, отредактированные для широкой общественности. Четырьмя столетиями позже комментарии к Гомеру были уже настолько многочисленны и пространны, что знаменитый «Список кораблей» из «Илиады», длиной в шестьдесят две строки, представил филологу Деметрию из Скепсиса достаточно материала для целого тридцатитомника, ныне всё же утерянного[55].

Имя Гомера было известно не только учёным-филологам. Греческие колонисты завозили его книги во многие торговые города. Так, в Италии, приблизительно в эпоху основания Рима, т. е. в VIII веке до н. э., знание произведений Гомера считалось одной из важнейших составляющих хорошего образования. В могиле двенадцатилетнего мальчика, обнаруженной в ходе раскопок в Неапольском заливе, среди всего, что родители положили рядом с умершим сыном, чтобы его загробная жизнь не была скучной, находилась чаша с написанными на ней тремя строками на греческом языке. Текст первой строки неразборчив, однако вторая и третья строка гласят: «Я чаша Нестора, дарую пьющему радость, / Но кто выпьет из меня, воспылает тотчас / Страстью к прекрасной Афродите»[56].Эти строки — косвенная отсылка к «Илиаде»: Ахиллес, видя, что троянцы оттеснили армию греков к кораблям, просит Патрокла прояснить ситуацию. Мудрый царь Нестор принимает его в своём шатре, где уже поданы яства и где, среди прочей посуды, присутствует роскошный кубок?

…Окрест гвоздями златыми покрытый; на нём рукоятокБыло четыре высоких, и две голубицы на каждойБудто клевали, златые; и был он внутри двоедонный.Тяжкий сей кубок иной не легко приподнял бы с трапезы,Полный вином; но легко подымал его старец пилосский[57].

Можно предположить, чаша, найденная рядом с умершим мальчиком, знавала не один дружеский пир, где гости хвалились своими силой и геройством, поднимая её и, возможно, цитируя произведения Гомера. В свете этого трогательным представляется сравнение старого Нестора, который всё ещё мог поднять чашу, и маленького мальчика, которого смерть забрала ещё до того, как он смог это сделать.

Вергилий

Вергилий был, наверное, первым — по крайней мере, в литературе, — кто применил линейный принцип к судьбе героя, никогда не возвращающегося, всегда уходящего. Если бы я писал «Божественную комедию», то поместил бы этого римлянина в Рай: тогда, в полном соответствии с линейным принципом, роман стремился бы к своему логическому завершению.

К III-II векам до н. э. творчество Гомера уже изучали в Александрийской библиотеке такие выдающиеся учёные, как Зенодот Эфесский, Аристофан Византийский, и — самый эрудированный из всех — Аристарх с острова Самос. В общих чертах используемый этими учёными метод работы с текстом сводился к следующим действиям: сначала осуществлялась историческая проверка предполагаемого авторства текста; затем текст тщательно структурировался и разделялся на песни или главы; наконец, для того, чтобы облегчить читателям изучение текста, подбирались комментарии и критика.

Зенодот начал работу над поэмами Гомера со сбора разнообразных копий предполагаемого оригинала (к тому времени уже утерянного). Явно чужеродные элементы он исключал из текста; строфы, относительно которых у него возникали сомнения, помечал штрихом слева от начала строки; те же строфы, которые, пусть и с некоторой неуверенностью, по мнению Зенодота можно было назвать гомеровскими, он помечал астериском (звёздочкой)[58].