Роман Белоусов - Тайны великих книг
Спустя несколько часов, отправляясь на свидание, Гете уже знал о Кестнере и о тех отношениях, которые существовали между ним и Лоттой. Тем не менее, разодетый в новый фрак, на английский манер с отворотами и обшлагами, сшитый на заказ во Франкфурте, он появился под деревьями старого дома судьи Буфф.
Куда девались его беспечность и неистребимая ветреность, что, по словам друзей, делало его похожим на беззаботного воробушка! С тихим восхищением молодой влюбленный взирал на свою Элоизу, был счастливо-несчастным подле нее, не испытывая иного желания, как изо дня в день наслаждаться ее присутствием, ловить взгляд, слышать голос, исполнять ее желания.
Однажды, подъезжая к дому под деревьями, Гете заметил треуголку и сразу узнал того, о ком он старался все эти дни не думать. Во дворе рядом с Лоттой стоял советник Кестнер, который недавно вернулся из поездки в Ганновер. Мелькнула мысль: как хорошо, что он не был при их встрече. У Гете еще оставалось время, чтобы повернуть назад, но вместо этого он поклонился. Перед ним стоял жених его Лотты, прилежный и беззаботный служащий, с ровными, спокойными движениями, сдержанный и на немецкий манер абсолютно невозмутимый. Видимо, в силу этих же причин он станет потом безупречным супругом, отцом многочисленного семейства.
Кестнер учтиво ответил на приветствие, затем, протянув руку, другой обнял его как брата. Лицо Лотты озарилось улыбкой. В этот момент возникло странное вецларское трио — все трое отныне стали неразлучны. И в самом деле, это был странный любовный союз.
Стояло дивно прекрасное лето, они бродили среди спелых хлебов, вспоминал Гете, наслаждались свежестью росистого утра; песнь жаворонка, крик перепела веселили их души, в часы, когда разражались страшные грозы, они лишь теснее льнули один к другому; постоянству чувств, казалось, не будет конца, и вообще они не понимали, как «смогут обходиться друг без друга». Так проходили будние дни, и всем им подобало быть отмеченными красным в календаре; то была настоящая сельская идиллия — невинная, поэтическая любовь на фоне прекрасной, почти сказочной природы.
С сердцем, которое терзала досада, Гете часами размышлял о необычности такой ситуации. Верный привычке доверять душевное состояние бумаге, он делал записи, которые потом так пригодятся ему. Бывает и так, что вскочив на коня, он бежит в горы и исчезает на несколько дней. Вернувшись, обнаруживает на своем столе гору записок от Шарлотты: «Когда же вы навестите нас снова?» Не в силах противиться желанию увидеть ее, он на следующий день возвращается к своей странной любви. Его взгляд встречается с голубыми невинными глазами фрейлин Буфф.
— Ах, дорогая Лотта, я хотел попросить вас об одном одолжении, — лепечет он, от волнения путаясь и запинаясь пуще обычного, отчего его франкфуртский акцент с его и без того небрежной, смазанной дикцией становится просто несносным. — Ради бога, не промокайте песком ваши записки. Представьте себе, что вчера, едва я поднес ваше письмо к губам… — Сделав паузу, испытующе посмотрел на Шарлотту своими карими, близко посаженными глазами. — И, — продолжал он, — проклятый песок заскрипел у меня на зубах.
К его досаде она и бровью не повела при этих словах. Понимала ли вообще его фрейлин Буфф? Или надежда на то, что милая Лотта разделит его привязанность, — напрасная иллюзия? Временами ему казалось, что он осознал все до конца и пора покончить с этой двусмысленностью, прекратить встречи с ней и ее женихом. И хотя последний заслуживал всяческих похвал и вел себя в высшей степени благородно — ни разу в присутствии своего соперника Кестнер не обменялся с мадемуазель Буфф какой-нибудь лаской, — несмотря на это Гете едва сдерживался. Наконец он понял, что у него нет шансов на успех. Лотта останется верной своему выбору.
Он стоял перед домом под вязами и провожал взглядом солнце, в последний раз на его глазах заходившее над долиной и тихой рекой.
Смеркалось. Между деревьями проносились летучие мыши. Пахло землей и цветами.
— Прощай, Шарлотта, — сказал Гете, — прощай, Кестнер.
— До завтра, мой друг, — услышал он в ответ.
Погожим ранним утром Гете вышел из Вецлара и двинулся пешком вдоль Лана. Он шел очаровательными берегами, удивительно разнообразными, «свободный в силу своего решения, но скованный любовью, в том душевном состоянии, когда близость живой и молчаливой природы становится истинно благотворной». Взор его созерцал близи и дали, горы, поросшие кустарником, замки на каменистых уступах и синеющие вдалеке горные цепи.
Багаж был им отправлен заранее во Франкфурт, так что шагал он налегке, предаваясь своим чувствам и фантазиям. Дорога, повторяя изгибы реки, пролегала по правому ее берегу, и ему хорошо была видна озаренная солнцем вода, полускрытая зарослями ивняка.
Позади оставались живописные замки и деревушки Вейльбурга, Лимбурга, Дица и Нассау. «Шел я по-прежнему в одиночку, — вспоминал Гете, — лишь изредка и ненадолго сходясь с каким-нибудь случайным попутчиком».
Через несколько дней этого «отрадного странствия» он добрался до Эмса, где сел на лодку и, спустившись по реке, поплыл вверх по Рейну на яхте, возвращавшейся в Майнц. Впрочем, путешествие это подробно описано автором в его автобиографии, поэтому нет особой нужды останавливаться на нем.
Вернемся лучше на время назад, в Вецлар, и посмотрим, что происходило там.
Самоубийство
В тот же день, когда Гете бежал из города, Шарлотта получила не очень разборчиво написанное письмо. На скамейке перед домом она развернула его и прочла: «Вещи мои уложены, скоро рассвет… Когда вы получите эти строки, то знайте, что он ушел… Теперь я один и вправе плакать. Пришла пора мне с вами разлучиться. Я решил уехать по доброй воле, прежде чем меня прогнали бы невыносимо сложившиеся обстоятельства. Будьте всегда радостной и бодрой, дорогая Лотта. Прощай, тысячу раз прощай!»
Как восприняла она это известие? Исполнилась ли запоздалого сожаления или, наоборот, вздохнула с облегчением? Возможно, почувствовала себя виноватой? Ведь тем, что так непринужденно принимала знаки его внимания, она невольно поощряла своего поклонника. И хотя как настоящая женщина Шарлотта умела удержать его в узде, проявляя, однако, к Гете «искренний интерес», она своим поведением принуждала поэта еще больше восхищаться ею. Взвесив все и хорошенько обдумав, она, как и подобает человеку, наделенному здравым смыслом, сделала вывод: «к лучшему, что он уехал».
Что касается советника Кестнера, то на него известие о бегстве их друга подействовало совершенно определенным образом: он решил ускорить день свадьбы. Всеми уважаемому и добропорядочному, ему совсем не хотелось, хоть и с запозданием, стать объектом насмешек и пересудов и оказаться в положении господина Герда.
И тут на сцене появляются новые действующие лица. Одному из них суждено было сыграть особую роль в этой драме.
Во время пребывания в Вецларе Гете часто встречал на улочках городка молодого человек секретаря брауншвейгского посольства. Виделись они и у общих знакомых. О нем было известно, что он увлекается живописью и английской литературой, речи его отличались умеренностью, а внешность — несомненной оригинальностью. Запомнились выразительные голубые глаза на чуть округлом бледном лице с мягкими спокойными чертами. К тому же он был белокур и недурно сложен, всегда изящно одет в нижненемецком стиле, принятом в подражание англичанам: синий фрак, желтый шелковый жилет, такие же панталоны и сапоги с коричневыми отворотами — костюм, мода на который, подобно эпидемии, вскоре охватит немецкую молодежь. И еще, на что обратил внимание Гете, — отмеченный печатью мрачной меланхолии взгляд, порой необычайная скорбь во взоре юноши, словно какая-то тайная страсть сжигала нутро этого человека.
Звали его Иерузалем, он был сыном известного ученого-теолога.
Но отчего молодой дипломат выглядел таким несчастным? Какова была причина его постоянной задумчивости и грусти? Узнать это не составляло особого труда — повсюду судачили о том, что Иерузалем без памяти влюблен в одну из прекрасных женщин Вецлара, госпожу Герд. Однако вместе, на людях, к досаде жаждущих скандала обывателей, их никогда не видели. Лишь по вечерам юноша будто невзначай проходил перед ее домом, откуда доносились печальные звуки клавесина, и бывал счастлив, если ему случалось увидеть силуэт, мимолетно возникший в окне. Страсть брауншвейгского дипломата пылала уже почти полгода. О безумии, охватившем его, было известно всем, кроме фрау Герд.
Весь городок буквально не спускал с нее глаз, везде ее подстерегали злоязычие и зависть, буржуа следили за каждым шагом женщины, надеясь на неизбежное ее падение. Она же, стройная и изящная, с чудесными, спадающими на гордые плечи волосами, как королева, проходила по улицам Вецлара, словно бросая вызов ничтожному и мелкому мирку филистеров. На балах ее видели редко, и вообще она не часто выезжала в свет. Когда же случалось появляться на людях, то обычно сидела потупив взор, как бы скрывая от посторонних свой взгляд.
