Бенедикт Сарнов - Маяковский. Самоубийство
Но фельетон этот был написан в 1932 году, а поэма Асеева в 1924-м. Да и отмежевывался Асеев от своего «Лирического отступления» не прямо, а, так сказать, опосредованно, в форме лирической же поэмы. Так что у нас есть все основания полагать, что это его «отмежевание» было искренним.
Поэма называлась «Свердловская буря» и начиналась она так:
Я лирик по складу своей души,по самой строчечной сути.Казалось бы просто: сиди и пиши,за лирику — кто же осудит?Так нет, нетерпенье взманило в даль,толкнуло к морю, к прибою…
Слою «нетерпенье» тут возникло не без дальнего умысла. Тут уже содержался некоторый намек, что и злополучный образ времени, крашенного «рыжим цветом», быть может, тоже возник у него от этого самого нетерпенья. От неспособности соразмерять свои нетерпеливые эмоции с медленным поступательным ходом исторического процесса. Да и вообще — какой спрос с лирика? «За лирику — кто же осудит?»
Но это — подступ к теме. Пока что пресловутое нетерпенье толкнуло его всего лишь к морю, и не к какому-нибудь там романтическому, символизирующему жизненные или, тем более, социальные бури, а к самому что ни на есть обыкновенному курортному пляжу:
Постыл и невесел курортный режим,к таким приучает рожам,что будто от них мы — слегли и лежими на ноги встать не можем.Меж пухлых телес застревает нога.Киты — по салу и крови…Таких вот — не смог продырявить наган,задохся — в верхнем покрове.
Чьи это рожи и «пухлые телеса», перед которыми бессилен даже наган (символ революционного решения всех проблем бытия), — догадаться не трудно. Наверняка принадлежат они каким-нибудь нэпманам.
Тема «Лирического отступления», стало быть, продолжается. Но автор тут же берет себя в руки, сдерживает свое революционное негодование, и тон его постепенно смягчается:
От трестовских спин и спецовских женвсе море жиром замаслено.А может, я просто жарой раздражен,взвожу на море напраслину…А впрочем — что же, курорт — как курорт,в лазуревой хмари дымок,и я — ни капли не прокурор,и пляж — не скамья подсудимых.
И тут сама жизнь утверждает автора в правильности этого — нового для него — трезвого, спокойного и умиротворенного жизнеощущения. Утверждает внезапным явлением соседа по пляжу, случайно (воистину счастливый случай!) оказавшегося с ним рядом:
Но вот, чугунясь загаром плеча,нагретым мускулом двигая,над шрифтом убористых строк Ильича —фигура чья-то над книгою.Я лежмя лежал — я не знал, что — гроза,я встать и не думал вовсе…И вдруг черкнули синью глаза:упорист зрачок в свердловце.Ага! Загудел над снастями шторм,но с виду — все было спокойно,и мы говорили про МОПР и про корм,про колониальные войны.Потом посмотрели друг другу в глаза.И — дрожь от земли до небастрельнула — и ходу не стало назад,и нэп — как будто и не был.
На всякий случай поясняю, что «свердловец» — это не житель города Свердловска (бывшего и нынешнего Екатеринбурга), а слушатель высшей тогдашней партийной академии — «Свердловского университета». Того самого, где Сталин (как раз в том самом 1924 году) прочел свои ставшие впоследствии знаменитыми лекции «Об основах ленинизма».
«Свердловец» этот, конечно, появился тут как нельзя более кстати и — нельзя не признать — как некий древнегреческий «бог из машины». Да и несколько поспешное: «И нэп — как будто и не был!» — тоже вызывает некоторые сомнения в полной искренности этого авторского «внутреннего жеста». Но сама его убежденность, что все дело в нэпе, — сомнений не вызывает. И не вызывает сомнений искренность вот этих строк новой его лирической поэмы:
И если так надо — под серым дождем —как день ни суров и ни труден —и ночи и годы, и дольше прождем,пока — не избудем буден.
Слово «отступление» в названии лирической поэмы Асеева имело двойной смысл: речь шла не только о его, Асеева, «лирическом отступлении», но о том, что все случившееся (с ним, со страной) было отступлением от великого идеала. Но ведь и на тогдашнем официальном партийном жаргоне нэп тоже назывался отступлением. (Временным, конечно).
Маяковский прекрасно понимал, что нэп тут, вообще-то говоря, ни при чем. Что дело вовсе не в нэпе. В отличие от соратника, который готов обуздать свое нетерпение, ждать «и годы», а если понадобится, и дольше, он твердо знает, что это ожидание не годами будет мериться и даже не десятилетиями. Чтобы дождаться того, чего он хотел, о чем мечтал, к чему стремился, — не хватит всей его будущей жизни:
Стены в тустепе ломались на три,на четверть тона ломались, на сто…Я, стариком, на каком-то Монмартрелезу — стотысячный случай — на стол.Давно посетителям осточертело.Знают заранее все, как по нотам:буду звать (новое дело!)куда-то идти, спасать кого-то…В извинение пьяной нагрузкихозяин гостям объясняет: — Русский! —Женщины — мяса и тряпок вязанки —смеются, стащить стараются за ноги:«Не пойдем. Дудки!Мы — проститутки»…Саженный, обсмеянный, саженный, битый,в бульварах ору через каски военщины:— Под красное знамя! Шагайте! По быту!Сквозь мозг мужчины! Сквозь сердце женщины!..
Что же делать? Вздыхать вместе с классиком: «Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе»? Это было не для него. Не тот темперамент. Да и ждать он не любил и не умел: все, чего он хотел, должно было достаться ему сразу, немедленно: вынь да положь!
