Жан-Поль Рихтер - Приготовительная школа эстетики

Сказанного уже достаточно, чтобы послужить оправданием для любого гостя ярмарки, который обратится к автору с просьбой продолжать высиживать оброненные во время разговора яйца мыслей, и делать это уже публично с кафедры; на самом же деле совершенно иное обстоятельство возбуждало такой сильный аппетит и такую жажду лекций об искусстве, — а именно всем известная прошлогодняя декабрьская{1} статья в «Газете для элегантного света» пообещала, что к Михайловой ярмарке 1804 года будут изданы лекции, прочитанные на Пасхальную ярмарку 1804 года в Лейпциге, так что люди рассудительные пожелали, чтобы после этого (после такого обещания) лекции были действительно прочитаны еще до этого (до выхода в свет), хотя такое противоречие было всего лишь легкой шуткой на титульном листе, ибо эстетические программы уже ранее были вполне правильно и по всей форме объявлены моим другом Ф. фон Эртелем в «Лейпцигском ежегоднике».

Короче говоря, видные лица подали мне через одного очень тонкого человечка — он выглядел живой пародией на человека — прошение устроить чрезвычайные внеочередные лекции и читать их все то время, пока очередные и положенные никем не читаются. На это замечательное прошение, чтобы рассказать поскорее (ибо переговоры во всех своих подробностях относятся к ведению Эковой «Хроники Лейпцигской академии»), был получен (от меня) положительный ответ, после чего сразу же начались приготовления к чтениям, выбиралась аудитория для чтений, установлены были дни для слушаний и чтений, именно три воскресенья трех первых недель ярмарки, и на углах и перекрестках и на университетских черных досках расклеены были объявления, приглашавшие посетить чтения.

Лекции читались на острове Мальта, а точнее, в Садовом зале острова. Возможно, иностранцам не так хорошо известно, как большинству жителей Лейпцига, что в саду Рейхеля расположены на соответствующих прудах острова Корсика, Сицилия и Сардиния и та самая только что упомянутая Мальта, причем каждый вполне отделен от другого, и на садовых воротах, ведущих на острова, всякий раз начертано их наименование. Древнюю легенду, утверждающую, что еще Готтшед читал на Мальте, мне очень не хотелось бы опровергать, но я не могу считать ее и доказанной, особенно если можно подсчитать, что маленький остров вырос из земли уже после того, как достойный профессор оказался в ее недрах. Итак, в первое воскресенье, предназначенное для чтений, на неделе Misericordias накануне Бондарной — или Бочарной — недели, 15 апреля (25 жерминаля), вечером, около пяти часов, настоящий сочинитель ступил на землю Рейхелева сада в качестве лектора и профессора. Весь Мальтийский мост, или Мальтийская лестница, был запружен слушателями. Тут не было недостатка ни в важных оптовых торговцах, которые большинство своих дел обделывают уже на Бондарной неделе или на предшествующей ей, — ни в магистрах-лекторах, пожелавших присутствовать на лекции другого профессора, — ни в лейпцигских издателях магистров, — «Новая всеобщая немецкая библиотека» направила сюда целую эстетико-философскую комиссию, точно так же поступил и тамошний Институт глухонемых, — сидели тут и члены-корреспонденты Лейпцигских ученых обществ и исторических разрядов Академий — схоласты соборных школ — и заведующий церковным имуществом — и присяжные инспектора — и церковные ревизоры из имперских городов и один иногородний ординарный профессор. Число их было значительно; даже на соседних островах, Сицилии и Корсике, стояли представители разных искусств — красильщики, трубачи, стражи художеств[230], — чтобы поймать что-нибудь в свои сети, если вдруг я начну громко кричать и какие-нибудь мысли прибьет к их берегам... И, верно, ту же цель — захватить морскую добычу — преследовал и один наумбургский торговец щетиной, который прогуливался неподалеку.

(До этого места — первое издание. Во второе необходимо сделать некоторые вставки. Лектор, думая, что принесет известную пользу, — слушателям и себе, — если будет ежегодно перечитывать в Лейпциге свои печатные лекции, — поступал так из года в год, получая почти что ничто в качестве гонорара, — и это-то в век бумажных денег! Но его утешало одно выгодное для него обстоятельство — ему оставалось лишь читать свой курс по книге, отпечатанной у Пертеса, тогда как слушателям, опять же с выгодой для них, не оставалось ничего иного, как держать в руках ту же самую книгу и читать вслед за лектором (читателем) как читают либретто на оперном представлении.

Здесь, по-видимому, уместно отклонить все похвалы лейпцигского купечества и слушательства, которые превозносили меня в ущерб обычным лекторам — тем, что пожинают в больших городах луидоры и собирают луидорную публику. Лектор дешевый пусть не забывает, что могут взимать хорошую плату ученые мужи, читающие по рукописи лекции, которые выйдут из печати не раньше, чем через полгода и экземпляры которых слушателям самих лекций встанут в пять раз дешевле, чем другим, для повторения услышанного.

Для читателей, проживающих не в университетских городах, должно, по-видимому, заметить, что, читая курс лекций, я в полной мере воспользовался давней профессорской прерогативой и в 1813 году повторил все те шутки, которые произнес в 1804 году, в первом издании. Читатели из университетских городов, напротив, знают, и мне не нужно напоминать им, что у каждого профессора есть свои шутки, что он повторяет их каждый год или каждый семестр согласно с мистическим учением о возвращении всех вещей и что появление их можно предсказывать с большей достоверностью, нежели появление комет. Таких постоянных шутовских празднеств у профессоров много, потому что для старых шуток они находят новые уши и перемена слушателей заменяет им перемену острот. И, однако, последующие лекции будут умножены и прошиты совершенно заново придуманными страницами, потому что было желание переделать себя в совершенно непривычных масштабах; это — особый случай, и такого нельзя предписывать ни одному профессору на свете... Далее следует первое издание.)

Не без затруднений взошел лектор по ступеням запруженного народом моста, или лестницы, после чего взошел на стул и начал так:

О ученейшая и почтеннейшая публика! Цицерон утверждает, будто терпеть не может оратора, который не проявляет в начале своей речи должного замешательства{2}. Не чуждо и моим намерениям явить таковое в начале своей лекции. Столь трудно любое начало, что вся философия до сих пор не искала ничего иного, но искала начало. В пользу многого можно сказать немало, и наоборот, равно как многое в пользу многого. Если кому-нибудь из господ слушателей там, на других островах, угодно понимать под «художеством» то, что называют так булочники и плавильщики, то есть водоотливную машину, или же то, что разумеют под «художеством» достохвальные художники фонтанных искусств, то есть насосную машину, то они выражаются в обоих случаях метафорически, и тогда я вполне согласен с их мнением, то есть с мнением, которое я вполне разделяю. Моя лекция — это набережная проповедь{3}, которая не может забывать и о людях на иных островах а следовательно, не может забывать и об их берегах.

Намерение лектора заключается в том, чтобы сегодня, на Бондарной неделе, читать о стилистах в искусстве и об искусстве стилистов — так, чтобы это не совсем не понравилось или врагам, или друзьям лектора. Основательности не убудет, а, напротив, даже прибудет, если лектор все расщепит на главы, или капитулы, — ведь лектора часто упрекают в том, что ни в одном его произведении нет глав, а есть только похожие на них разделы, — причем самые главы, или капитулы, лектор в свою очередь играючи расколет на капитулы и главы трех разных видов, а именно: на те обычные главы, от которых берут начало оглавления, на те, от которых происходят капитулы и соборы, и на главы — головомойки глав, в пользу нуждающихся. Итак, вот

Начну без промедленья: всякий — стилист, потому что исключения, которые изредка рождают разные века, дабы родился новый век, слишком немногочисленны, чтобы вообще входить в расчет, хотя и принимаются во внимание. «Стилист» — это публика, стилист один представляет целое общежитие, которое одинаково и внутри него и вне его; все, что не относится сюда, поистине публика среди публики, занимающаяся своей частной практикой и частной жизнью. Но не будем забывать, что только самый старый и заслуженный профессор юридического факультета носит титул «ординарного», всякий знает, как всякий экстраординарный профессор высшей школы к западу и к востоку от Мальты изо всех сил старается стать ординарным профессором! Подобным же образом четыре факультета — четыре противостоящих друг другу радиуса — нашли наконец в самое новое время пятый, хозяйственный, — общий свой центр и центр тяжести, вокруг которого четыре радиуса-луча образуют четыре прямых угла (угла школы и уголка, чтобы там наслаждаться и дуться). Подобным же образом раньше календарь помещали позади монашеского псалтыря, а теперь псалтериум Муз — прибавление к ежегодному календарю.