Роман Романов - MMIX - Год Быка
Булгаков пишет о трусости Пилата, подразумевая Сталина тоже. Почему бы Сталину не пойти более решительным бонапартистским путём? Ведь в начале 30-х революционная элита выдохлась и дискредитировала себя. Никто ведь не возразил, когда во время войны реабилитировали не только символы царской армии, но и православие. Может быть, и удалось бы провести индустриализацию и внедрить кооперацию на селе без этой страшной Казни, без голодомора, без разрушения церквей, без ГУЛАГа и застенков НКВД? Только вот вопрос, а настолько ли всесилен Сталин, как его малюют?! От его ли личной воли зависела судьба страны? Или всё же имела место автономная воля многих политических сил, на острие равнодействующей которых всегда находится лидер?
Да, наверное, теоретически можно провести индустриализацию и реформу аграрного сектора иным способом. Но для этого, как минимум, нужно взаимопонимание между всеми силами, всеми классами и прослойками, национальными общинами. А вот чего не было, того не было. Да, наверное, советская интеллигенция, этот коллективный Левий Матвей, могла отказаться от атеизма и марксистских догм, пойти не за Бухариным, Луначарским и Горьким, а за Кондратьевым, Лосевым и Булгаковым. Это теоретически, а фактически – никак не могла, предпочла более доступный путь хождения по кругу, повторения пройденного в форме культурной революции. Отказ российской интеллигенции от наследия прошлого, её торжественное хождение в народ – не напоминают ли нам пафосное бросание денег на дорогу? А проклятия Левия Матвея в адрес Бога, который отказывается помогать такому хорошему человеку – нет ли здесь сходства с богоборчеством начала 1930-х?
Ну ладно, интеллигенция, что с неё возьмёшь? Но разве трудовое крестьянство было готово понять логику власти, точнее даже – логику геополитической ситуации, в которой оказалась власть вместе со всей страной? Никак не могло быть этого понимания, что нужно в самые сжатые сроки загнать трудовые ресурсы на оборонные заводы, машинно-транспортные станции, в военные училища. Пропаганда не может заменить экономических стимулов. Кроме того, не будем забывать о мировом кризисе капитализма, когда продолжение нэпа и тем более либерализация грозили катастрофой всего хозяйства, включая село. Не будем забывать, что в 1930-е люди голодали и умирали не только в России, но и в Европе, и в Америке. Идти нехоженой тропой плановой экономики приходилось первыми. Это уже потом предвоенные США и послевоенные Британия с Японией могли успешно применять сталинские методы в экономике с учётом всех ошибок.
Но может быть, Сталин мог опереться хотя бы на спецслужбы, ОГПУ и НКВД? Ведь Афраний так хорошо улавливает желания Пилата, что тот не устаёт льстить своему подчинённому. Только вот вопрос: был бы Афраний столь же исполнителен, если бы Пилат приказал ему не руководить Казнью, а скажем – инсценировать побег с помощью друзей? Был бы Афраний столь же понятлив, если бы речь не шла о политических интригах, позволяющих именно ему, а не Каифе, и не Пилату, быть вершителем людских судеб в этом городе? Прокураторы приходят и уходят, а Афраний остаётся при своём ремесле и при своей власти. Так что не приходится удивляться, что главную опору пилатчины, то есть репрессивные органы в 1930-е годы пришлось несколько раз репрессировать самих, чтобы привести к лучшему пониманию.
Но может быть, было бы достаточно репрессий против элит? Это если бы Сталин взял, да и решил «пожалеть» народ. Но разве он имел такую возможность? И разве дело лишь в злобности и мстительности тирана? Разве не ходил сам «наместник» под постоянной угрозой смерти, если бы не учитывал интересы влиятельных внешних сил. Конечно, и среди внешних сил царило полное отсутствие взаимного понимания, как и непонимание всех последствий. Но как раз в этом внешнем контексте такое непонимание давало шанс. И наш Пилат этим шансом воспользовался, за какие-то 10-15 лет превратив страну во вторую сверхдержаву мира.
Палящее солнце, сжигающее Лысую гору, казнящее всех – и жертв, и палачей, вполне работает как метафора для 1930-х. В таком случае, тёмная грозовая туча имеет достаточное сходство с надвигающейся мировой войной. Внешняя угроза становится, наконец, основой для минимального взаимопонимания. Как это ни странно, но именно большая война спасла русский народ от Казни, пролила на бесплодную, выжженную землю безбожной веры потоки воды, символизирующие надежду. Война возвратила смысл существования и богоборческой интеллигенции, и раздавленной церкви, и спецслужбам, и сталинской номенклатуре, вынужденно объединив их судьбу с судьбой народа. Но это будет позже, на следующей стадии развития Русской Идеи. А пока, в конце 16 главы, речь шла лишь об одном слабом ударе. Палач «тихонько кольнул Иешуа в сердце». Было и такое происшествие на рубеже 1940-х, советско-финская война, по итогам которой Россию посчитали было скончавшейся. Многие враги тогда сбросили её со счетов, и обманулись в своих ожиданиях.
Вот такую апологию Понтия Пилата протаскивают порою в нашей печати отдельные литераторы. То ли ещё будет дальше, в 17 главе.
39. 93-й год
Что-то мы вслед за Автором увлеклись историческими примерами и иллюстрациями к предыдущим трём «ночным» стадиям Надлома. А про Ивана Понырёва как будто забыли. Что же чаемая идея новой гуманитарной науки всё это время тоже спала? Похоже, что так. И это тоже необходимый этап развития Идеи, когда творческий дух безмолвствует или только задаёт вопросы, а вся энергия уходит на взаимную борьбу течений, на бесплодные хождения по кругу и попытки штурмовать небеса. Без этих трудных ошибок нет ни опыта, ни выявленных противоречий, которым ещё только предстоит стать закономерными парадоксами. Однако, и в утренней главе 17 «Беспокойный день» не присутствуют ни Иван, ни Мастер, ни Воланд, да и два духа из свиты Воланда упомянуты лишь в виде последствий их визитов в Зрелищную комиссию и её филиал. Вот такая «бездуховная» картина предстаёт перед нами на первый взгляд. Да, и на второй взгляд тоже, даже если за сюжетом сатирической пьесы увидеть резкие повороты политической истории начала 1990-х.
В рамках общего разоблачения мы уже обнаружили прототипов действующих лиц 17 главы. Председатель Конституционного Суда Зорькин не только внешне близок к образу бухгалтера Ласточкина, но и на самом деле в период с 21 сентября по 6 ноября 1993 года оставался за старшего в нашем политическом Варьете. Все остальные политики либо ушли в тень, либо оказались в роли бестелесного Прохора Петровича – руководства Верховного Совета без депутатского корпуса. Зорькин был единственным политиком, не убоявшимся вступить в прямое общение с опальным Съездом. Однако общение это оказалось несколько односторонним, и было прервано появлением сотрудников МВД в окрестностях кабинета Прохора Петровича.
Соответствует политическим реалиям сентября 1993-го года и безуспешная попытка черномордого Бегемота полюбовно договориться с Прохором Петровичем. Ситуация была такова, что от олигархического правительства Черномырдина зависело, в какую сторону качнутся весы противостояния между президентом Ельциным и лидерами Съезда. Почему-то Хасбулатов с Руцким считали, что выдуманный их юристами «автоматический импичмент» сработает сам собой, без политической поддержки других «центров силы». И тогда вся власть, включая исполнительную, должна была сама упасть к ним в подставленные руки. За это дурацкое самообольщение наш Прохор Петрович и поплатился потерей политического веса и даже кворума.
Такое же рациональное истолкование можно дать безличному образу огромной очереди на Садовой, ожидающей второго представления в нашем политическом Варьете. Дело в том, что первое представление связано с изгнанием из власти Лиходеева, горбачёвской номенклатуры. В 1991 году депутатский корпус РСФСР, то есть «тело Прохора Петровича», был на своём месте и активно участвовал в политике, помогая свалить союзный центр и взять власть двум элитным сословиям – «новых русских» и «либеральной интеллигенции», то есть Бегемоту и Фаготу. В 1993 году логика действий Прохора Петровича была тупо и слепо, безголово стереотипной, попыткой повторить пройденное и устранить президентскую власть в РФ так же, как два года назад в СССР. Однако после неудачного визита Бегемота к Прохору Петровичу в дело вмешалась конная и пешая милиция, и второе представление было отменено. Обратим внимание и на то, что изгнание Лиходеева как прелюдия к первому представлению состоялось в 7 главе. А попытка повторить сюжет 7 главы при столкновении с политической реальностью превратилась в свою противоположность. Однако и здесь проигравший поплатился за пренебрежение объективными законами политики.
