Наталья Дужина - Путеводитель по повести А.П. Платонова «Котлован»: Учебное пособие
«— В понедельник будет еще сорок человек. А сегодня — суббота: вам уже пора кончать.
— Как так кончать? — спросил Чиклин. — Мы еще куб или полтора выбросим, раньше кончать не к чему.
— А надо кончать, — возразил производитель работ. — Вы уже работаете больше шести часов, и есть закон» (30).
Закон, на который ссылается Прушевский, — это «Постановление Народного комиссариата труда СССР от 27 февраля 1930 г. № 74», опубликованное в газете «Известия» 28 февраля 1930 г.: «О недопустимости удлинения рабочего дня и неиспользовании выходных дней». Хотя ст. 103 КЗОТа тоже запрещала сверхурочные работы, однако в первую пятилетку со сплошными «прорывами» в экономике на это никто не обращал внимания, поэтому и потребовалось дополнительное постановление, напоминающее «о недопустимости удлинения рабочего дня»:
«В настоящее время имеют место факты, когда по предложению администрации предприятий и местных организаций, по инициативе отдельных групп рабочих на предприятиях выносятся постановления о добровольном удлинении рабочего дня или об отказе от использования выходных дней, в целях успешного проведения социалистического соревнования, ликвидации обнаружившихся прорывов по выполнению промфинпланов» и т. д.
Упоминание о постановлении от 27 февраля 1930 г. на одной из первых страниц «Котлована» может быть свидетельством того, что Платонов приступил к работе над повестью не раньше весны 1930 г.
Социалист Сафронов — другой яркий представитель советского общества. Если «чиклины» были движущей силой первых пятилеток, то такие, как Сафронов, служили идейной опорой режима. В характеристике героя Платонов подчеркивает его убежденность в правоте проводимой политики и верность «генеральной линии». Сафронов — типичный выразитель официальной идеологии; он даже назван «вождем ликбеза и просвещения» в пародийную параллель титулу Сталина «вождь всего прогрессивного человечества».
Сафронов поддерживает Сталина и в вопросе о классовой борьбе — одном из пунктов полемики вождя с Бухариным и так называемыми «правыми». Эта полемика получила отражение в речи Сталина на апрельском Пленуме 1929 г. «О правом уклоне в ВКП(б)». Сталин осуждает «немарксистский подход т. Бухарина к вопросу о классовой борьбе в нашей стране»[30], который состоит в том, что «тов. Бухарин думает, что при диктатуре пролетариата классовая борьба должна погаснуть». В идеологической борьбе со своими противниками Сталин всегда прибегает к помощи Ленина: «Уничтожение классов путем ожесточения классовой борьбы пролетариата, — такова формула Ленина. Уничтожение классов путем потухания классовой борьбы и врастания капиталистов в социализм, — такова формула т. Бухарина». Сталин неоднократно возвращается к «ошибке т. Бухарина», которая «состоит в неправильном, в немарксистском подходе к вопросу об обострении классовой борьбы». Таким образом, в общественном сознании точка зрения Бухарина на классовую борьбу при социализме закрепляется в формуле «затухание классовой борьбы», а Сталина — в формуле «обострение классовой борьбы». Сафронов обобщает эту полемику в выражении: «жар жизни вокруг костра классовой борьбы» (54). Об этом «костре» Сафронов говорит неоднократно: «Мы уже не чувствует жара от костра классовой борьбы, а огонь должен быть: где же тогда греться активному персоналу?» (64). Образ горящего костра опирается на центральные понятия в позиции «правых»: «погаснуть» и «потухнуть». Платонов утрирует мысль вождя, который не согласен с тем, что классовая борьба должна «погаснуть»: где же тогда греться активному персоналу?
Характеристике героя как идейного представителя советского общества и опоры режима соответствует и его фамилия, которая, как пишет Харитонов, «происходит от канонического мужского личного имени Софроний, от греческого sophron — здравомыслящий, благоразумный». А. Харитонов обратил внимание и на другую деталь характеристики героя через его фамилию: «вместо орфографически точного, т. е. последовательно „здравомыслящего и благоразумного“ написания Софронов, она дается в повести как Сафронов. Изменена всего одна буква, но этого достаточно, чтобы разрушить искомые „благомыслящим“ героем порядок и совершенство»[31].
Эта деталь важна, она акцентирует ту черту Сафронова, которая подтверждается и его высказываниями: несмотря на свою лояльность режиму, Сафронов в политическом плане малограмотен. Так, например, о «ликвидации кулачества как класса» Сафронов говорит: «мы же, согласно пленума, обязаны их ликвидировать не меньше как класс». Опираясь на эту реплику, исследователи платоновского творчества пытались найти в истории нашей страны такой пленум, который принял решение о «ликвидации кулачества как класса». В этой связи называли то апрельский, то ноябрьский пленумы 1929 г. (что сказалось и на датировке повести — 1929 г.). Однако в данном случае ссылка Сафронова на пленум — лишь устойчивый оборот, речевой штамп как следствие неточности его политических знаний и поверхностности убеждений. Пленума же такого просто не было: впервые политика «ликвидации кулачества как класса» была провозглашена Сталиным в его речи «К вопросам аграрной политики в СССР» на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г.: «От политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества как класса». Так Платонов показывает, что идейной опорой сталинского режима были «сафроновы» — «благомыслящие» с изъяном.
Приспособленец Козлов — третий представитель советского общества. Он тоже участвует в общем «строительстве»; и таких, как эта «рвущаяся вперед сволочь», при любом режиме бывает большинство. С образом Козлова, ушедшего с котлована на общественную работу, связанно несколько реалий времени, не только ярко характеризующих этого несимпатичного рабочего, но и дающих материал для датировки повести.
Свое право на уход с тяжелой работы на котловане Козлов мотивирует тем, что «он видит в ночных снах начальника Цустраха товарища Романова и разное общество чисто одетых людей» (48). Данная деталь любопытна в двух отношениях — как показательная для уровня «политической грамотности» Козлова и как корректирующая датировку «Котлована». Дело в том, что товарищ Романов (Романов М. И.) никогда не был начальником Цустраха (Центральное управление социального страхования — орган при Наркомате труда СССР). А был тов. Романов начальником Главсоцстраха (Главное управление социального страхования — орган при Наркомате труда РСФСР). Начальником же Цустраха с марта 1929 г. был Котов В. А.[32] Опубликованные в прессе многочисленные документы по социальному страхованию подписаны то «начальник Главсоцстраха РСФСР тов. Романов», то «начальник Цустраха тов. Котов», а под некоторыми стоят подписи обоих начальников. Так что перепутать их было немудрено, что и сделал Козлов, демонстрируя свою политическую малограмотность (видимо, такая путаница не являлась приоритетом Козлова). Но Козлов не просто перепутал Котова с Романовым, он еще и не уследил за административными перестановками, что в ситуации темпов первой пятилетки тоже было нетрудно, но для будущего идеологического работника не извинительно. Отчеты, циркуляры и пр. Главсоцстраха, которые публикуют газеты «Труд», «Известия», журнал «Социальное страхование», до конца 1929 г. подписаны тов. Романовым. Но в конце 1929 г. и в начале 1930 г. в НКТ РСФСР проходит «чистка», о которой сообщает журнал «Вопросы страхования». В ходе чистки некоторые чиновники смещаются со своих постов («вычищаются»). Видимо, нечто подобное произошло и с тов. Романовым в январе 1930 г.: февральский номер журнала «Социальное страхование» за 1930 г. в разделе «Как живем, что делаем в Главсоцстрахе РСФСР» сообщает: «Вместо тов. Романова М. И. начальником Главсоцстраха РСФСР назначен зав. фондовым отделом Главсоцстраха тов. Михайлов М. К.». Подпись Романова М. И. на некоторое время исчезает из документов, но в сентябре 1930 г. опять появляется, сначала с такой расшифровкой: «за Народного комиссара труда РСФСР М. Романов», а через некоторое время и «Нарком труда РСФСР М. Романов». Видимо, М. И. Романову удалось «отмазаться». Впрочем, эти события находятся уже за пределами предполагаемого времени работы Платонова над «Котлованом». Таким образом, Козлов не только перепутал начальников (или возглавляемые ими ведомства), но и не был в курсе смещения с поста интересующего его лица, что возможно все-таки только в какое-то обозримое после этого смещения время, т. е. тоже не позднее весны 1930 г.
Прокомментируем и план личного «спасения» с котлована, который возникает у этого типичного советского приспособленца, — современному читателю платоновской повести он, скорее всего, не понятен. Платонов описывает это так: Козлов постепенно понимает, что «строительство» на котловане — совсем не то, о котором заявляет официальная пропаганда обещаниями построить новую жизнь, и совсем не то, на что надеялся Козлов лично для себя. Поэтому-то Козлов решает покинуть «строительство котлована» и найти для себя более подходящее «строительство» — организационное. Его план состоял в следующем — «перейти на инвалидную пенсию, чтобы целиком отдаться наибольшей общественной пользе» (47). Дальше происходит конфликт, который требует комментария. Когда Козлов объявляет остальным строителям, что пойдет в соцстрах «становиться на пенсию» и будет «за всем следить против социально вреда и мелкобуржуазного бунта», возмущенный Жачев бьет этого «летуна» головой в живот, объясняя пытающемуся его остановить Чиклину: «Я хотел, чтоб он первый разряд пенсии получил!» (47). Какую же дополнительную услугу оказал Козлову Жачев? Согласно «Положению о пенсиях и пособиях по социальному страхованию» (Постановление ЦИК и Совета Народных Комиссаров СССР), утвержденному 13 февраля 1930 г. и опубликованному 19 февраля 1930 г. в газетах «Труд» и «Известия», «право на пенсию по инвалидности имеют лица, работающие по найму, в случае наступления у них инвалидности (стойкой нетрудоспособности)». «Стойкая нетрудоспособность» у работающего по найму Козлова была и раньше. Но даже если бы эту нетрудоспособность вызвала реальная инвалидность, существенных преимуществ она не давала — на общую инвалидную пенсию можно было «протянуть ноги», если они были. Следовательно, важно не столько «право на пенсию», сколько ее размер. По этому поводу опубликованное 19 февраля 1930 г. «Положение о пенсиях» гласило:
