Игорь Суриков - Сапфо
Между прочим, существовало две концепции равенства: «арифметическая» и «геометрическая», как их называли любившие математику греки. «Арифметическое» равенство — это действительное, полное равенство всех граждан. «Геометрическое» равенство — это совсем другое: равенство прав и обязанностей. Чем больше человек делает для полиса, тем выше должна быть его политическая роль. В рамках этой концепции, исходящей из того, что «неравные не должны быть равными», не может быть даже и речи о том, чтобы одинаковые права имели бедняк, который не в состоянии даже купить себе доспехи и встать в ряды гоплитов, и богач-аристократ, который в военную пору снарядил для государства целый корабль. Понятно, что идея «геометрического» равенства преобладала в олигархических полисах, а идея «арифметического» — в демократических.
Но главное даже не в этом. Необходимо подчеркнуть: равенство, отсутствие юридически разграниченных сословий и каст распространялось именно только на граждан. Остальные слои населения оно никак не затрагивало. Можно сказать, что гражданский коллектив по отношению к прочим жителям полиса был самой настоящей привилегированной кастой. Даже в демократических Афинах народовластие не имело никакого отношения к женщинам, метэкам, не говоря уже о рабах.
Античный мир был полем, где сосуществовали самые различные правовые положения, статусы, сословия. Это воспринималось как нечто вполне естественное: еще не возникло представления об абстрактном равенстве всех людей «от природы», о пресловутых «правах человека», обращалось внимание только на «права гражданина». Иная ситуация в те времена была и немыслимой. Ведь еще не прозвучала проповедь христианства, не раздались знаменитые слова апостола Павла: «Нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского; ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Послание к галатам. 3:28).
Итак, в полисном мире, мире неравенства, полномасштабная свобода была возможна лишь для членов гражданского коллектива. И это вполне закономерно, поскольку древнегреческая свобода была именно «свободой-в-полисе», в рамках полисных структур и законов. Это была свобода только для «своих», неграждане к ней не допускались.
Свобода понималась не в привычном для нас смысле, как отсутствие тех или иных ограничений, а как принадлежность к общине. Такое восприятие свободы (можно назвать его позитивным, а не негативным, рождающимся через утверждение, а не через отрицание какого-либо факта), насколько можно судить, вообще характерно для архаичных обществ. Так, даже русское существительное «свобода» этимологически восходит к местоимению «свой». Изначально «быть свободным» означало — «быть своим в данном коллективе людей».
Пожалуй, именно на примере «женского вопроса» (непосредственно интересующего нас в связи с биографией Сапфо) особенно четко видны границы древнегреческой идеи равенства[19]. Даже самая радикальная демократия в Элладе была в полном смысле слова «демократией для мужчин».
Нужно сказать, что взаимоотношениями между полами в человеческих обществах самых различных эпох — от глубочайшей древности и вплоть до наших дней — занимается особое направление внутри исторической науки, так называемая гендерная история. Название ее происходит от английского слова gender, обозначающего, вообще говоря, «пол», но не как физическую, а как социокультурную категорию.
Гендерная история родилась относительно недавно, в 1980-х годах, и сразу стала весьма перспективной дисциплиной. Она органично выросла из так называемой «истории женщин», получившей широкое распространение в предшествующие десятилетия в связи с успехами феминистского движения. Но это перерастание было сопряжено, по справедливому указанию Л. П. Репиной, с радикальной сменой исследовательской модели: «…центральным предметом исследований гендерных историков становится уже не история женщин, а история гендерных отношений»[20].
Именно Лорина Петровна Репина, член-корреспондент Российской академии наук, является ныне крупнейшим в нашей стране специалистом по гендерной проблематике. Ее книге, указанной в предыдущем примечании, автор этих строк во многом обязан исходными установками. Однако эта исследовательница занимается не античностью, а европейской цивилизацией более позднего времени. Что же касается гендерных отношений в Древней Греции, по этому кругу вопросов на русском языке в общем-то и почитать почти нечего.
Так ли это? — могут возразить нам. Ведь на прилавках магазинов можно найти достаточное количество книг (не только романов, но и вполне серьезных научных монографий) о знаменитых женщинах эллинского мира. Возьмем ту же Сапфо, или скандально прославившуюся подругу Перикла Аспасию — едва ли не самую умную и образованную среди своих современниц, или Клеопатру, о которой и вовсе слышал буквально каждый (Клеопатра, хотя и являлась царицей Египта, этнически была чистокровной гречанкой)… Пишут же о всех о них.
Это верно. Но необходимо оговорить один тонкий нюанс. Заниматься женщинами — это вовсе еще не обязательно означает быть гендерным историком. Работа, главной героиней которой выступает женщина, еще не может автоматически расцениваться как гендерное исследование. Характерный пример — упоминавшаяся в предыдущей главе книга Т. Г. Мякина «Сапфо». Ее автор претендует на применение гендерного подхода, но реально это ни в чем не выражается, кроме как в избыточном и не всегда уместном употреблении «модной» гендерной терминологии.
А в то же время вполне возможен, например, гендерный анализ римской армии[21] — этого сугубо «мужского мира», в котором женщин не было и быть не могло. Как отмечает Л. П. Репина, «…именно изучая историю мужчин, можно убедительнее всего показать, как гендерные представления пронизывают все аспекты социальной жизни, вне зависимости от присутствия или отсутствия женщин»[22]. С этим тезисом можно только солидаризироваться.
Да, действительно, в представлениях неспециалистов, не соприкасавшихся напрямую с гендерной проблематикой, гендерная история до сих пор подчас еще воспринимается как некая разновидность «женской истории». В обыденном сознании «гендер» — это то, что каким-то образом связано с женщинами и — более того — с феминизмом. На самом же деле на современном этапе такой подход, конечно, уже неверен. Смеем надеяться, что гендерные исследования ныне обрели уже вполне академичную форму, стали вполне нейтральными по отношению к политизированному радикальному феминизму, избавились (или по крайней мере избавляются) от его «родимых пятен».
Конечно, пресловутый женский вопрос слишком долго и слишком явно доминировал в сознании ученых, занимающихся гендерной проблематикой, а отказываться от устоявшихся стереотипов всегда бывает нелегко. Но это необходимо.
В связи с гендерной историей мужчин, которая только-только обретает право на существование и делает свои первые шаги, нередко тоже встречаемые со скептицизмом, в категориальном аппарате науки о гендере появляются такие понятия, как маскулинность, маскулинная идеология (от лат. masculinum, что в грамматике означает мужской род). Признаться, автору этих строк подобные выражения пока еще несколько режут слух, но это, очевидно, связано только с их новизной и непривычностью; такова, наверное, судьба всех впервые вводимых терминов, а впоследствии, со временем, они приживаются в научном обиходе и становятся общепринятыми, уже не вызывающими недоуменных вопросов.
Так вот, мир древнегреческого полиса — это сугубо маскулинный мир, в котором для женщин уготована специфическая ниша, и уготована она, если можно так выразиться, по остаточному принципу: представительницам «прекрасного пола» было дано то, что по какой-либо причине не взяли себе мужчины. Впрочем, само выражение «прекрасный пол», столь часто применяемое нами именно к женщинам, для античного грека прозвучало бы в этом смысле, пожалуй, абсурдом. Для него «прекрасный пол» — это безусловно мужчины и только мужчины.
Вот перед нами короткая, афористично-четкая фраза, сохранившаяся у выдающегося историка Фукидида и принадлежащая не менее выдающемуся афинскому государственному деятелю Периклу: «Та женщина заслуживает величайшего уважения, о которой меньше всего говорят среди мужчин, в порицание или в похвалу» (Фукидид. История. II. 45. 2).
Приведенная цитата — отрывок из знаменитой «Надгробной речи» Перикла, произнесенной в 431 году до н. э. Вся эта речь и в целом имеет колоссальное значение: она является лучшим, наиболее значимым памятником древнегреческой демократической идеологии. В ней нарисован стройный космос идеального полиса, с присущей этому космосу системой категорий, норм и ценностей. В текстах такого рода каждая фраза необычайно весома, воплощает в себе общепринятые аксиомы публичного дискурса: оратор говорит то, что ожидает услышать от него аудитория, с чем она безоговорочно согласна. Иными словами, перед нами не частное мнение Перикла или Фукидида, а устоявшийся в обществе взгляд. Согласно этому взгляду, как видим, главным достоинством женщины является ее максимальная «незаметность»[23].
