Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
М. П. Гонта
Петровские жили в Мертвом переулке (в 37–м уже носившем имя Николая Островского), где Мария осталась одна. Петровский оставил жену летом 26–го, позже пытался к ней вернуться. Они казались странной парой. Петровский был старше жены на двенадцать лет. Угловатая сухопарая фигура кавалериста с вытянутым лицом возвышалась над бойкой, всевосприимчивой, по — южному смугловатой Марийкой, восторженно слушавшей поэтов — Мандельштама, Пастернака, Тихонова, Луговского. По несколько карикатурному описанию дочери Владимира Луговского, Гонта была "небольшого роста, очень изящная, с тонкой талией, крутыми бедрами и высокой грудью. Разговаривая, она ходила взад и вперед, заглядывая в большое зеркало, висевшее на стене, и поглаживая себя то по груди, то по бедру"[240].
Гонта, журналистка и сценаристка, неожиданно стала и актрисой. В 31–м снялась в кинофильме "Путевка в жизнь" сразу в двух небольших ролях — воровки и нэпманши. Съемки сопровождались пылким романом с режиссером фильма — Николаем Экком. В 30–е она публиковала очерки об авиации, сотрудничала в журнале "Прожектор", в "Красной звезде".
Роман ее с Даниилом Андреевым начался в мае или июне, и все лето 37–го оказалось окрашено "легкомысленной" страстью. В этом страшном году острое чувство жизни, приступы бесшабашного веселья чередовались с ощущением, как писала Гонта в воспоминаниях о Пастернаке, что они "забыли и разучились смеяться", чувствуя себя "придавленными, сжатыми, согбенными". Может быть, роман с Андреевым, поездка в Судак — попытка убежать от согбенности и страха.
В цикле "Янтари", посвященном Марии Гонте и судакскому лету, он признавался: "Я любил эти детские губы, / Яркость речи и мягкость лица". И еще: "Ты, солнечная, юная, врачующая раны, / Моя измена первая и первая весна!" Но и в Судаке, под обещающим счастье знойным солнцем, у моря, в горах, там, где вырезался знакомый силуэт генуэзской крепости, в нем жила не исчезавшая горечь —
И не избавил город знойныйОт тёмных дум,Клубя вокруг свой беспокойный,Нестройный шум…
Он остался благодарен Марии за все, даже уверял ее: "…к несравненному раю / Свела ты старинное горе / Души моей терпкой…" Любивший дальние прогулки, все время стремившийся в путь, Даниил нашел в ней легкую на подъем, веселую спутницу:
Хочешь — мы сквозь виноградникиПо кремнистым перелогамПуть наметим полудённыйНа зубчатый Тарахташ:Там — серебряный, как градинки,Мы попробуем дорогойУ татар миндаль солёныйИ вино из плоских чаш.
Меж пугливыми отарамиПеревал преодолеем,И пустыня нам предстанетВдоль по жёлтому хребту,Будто выжженная карами,Ураганом, суховеем,Где лишь каперсы, как стаяБелых бабочек, в цвету.
Судя по сюжету "Янтарей", они побывали в Отузах, Ялте, Форосе, Бахчисарае, но чаще бродили по окрестностям Судака.
Видимо, с Гонтой он провел лишь часть отдыха. А оставшись один, поселился у безвыездно жившей в Судаке Евгении Альбертовны Репман, которую не видел уже три года. Пользоваться гостеприимством старой учительницы вместе с Марией ему было бы неловко. В этот раз он встретился здесь со своим одноклассником, ее племянником, Юрием Владимировичем Репманом, ставшим математиком. Они не виделись со школы. Потом, в Москве, он несколько раз заходил к нему, жившему неподалеку — в Гранатном переулке. Позже Юрий Репман погиб на фронте, а его жену с маленьким ребенком, как немцев, выслали из Москвы…
В августе Андреев писал Любови Федоровне, жене художника Смирнова, с которым когда-то познакомился именно в Судаке: "…я думаю вернуться в Москву в середине сентября. Вторая половина моего отдыха получается гораздо лучше первой. Я устроился здесь несколько иначе, чем вначале, и с внешней стороны все складывается отлично. Прекрасно питаюсь, много сплю; гулять стараюсь недалеко, чтобы накопить побольше сил, хотя горы властно тянут к себе; пока что я побывал только на двух вершинах. Зато часто ухожу в пустыню, начинающуюся за холмами в нескольких шагах от моего дома. Это настоящая пустыня — с бесплодными холмами, никогда и никем не посещаемыми побережьями, скудной полынью и вереском, а главное — с удивительной, совершенно непередаваемой тишиной. Она окаймлена горами, и в линии этих гор — что-то невыразимо — спокойное, мудрое и умиротворяющее. Должен признаться, и это разочарует Г<леба> Б<орисовича>, что в настоящее время для меня гораздо целебнее и плодотворнее эта пустыня, чем знаменитая генуэзская крепость, несмотря на ее живописную красоту и возбуждаемые ею исторические ассоциации"[241].
О том, что не всегда уходил за молчаливые холмы в одиночку, он в письме умалчивает. Мария Гонта стала прототипом одной из героинь "Странников ночи", из украинки и журналистки превратившись в романе в татарку и художницу — Имар Мустамбекову. В нее влюблен Олег Горбов, поэт, мятущийся в раздвоенности, отказывающийся от "духовного" брака, поскольку "совсем иное чувство, простая земная страсть, связывает его с другой женщиной" — Имар, далекой от высоких поэтических мечтаний о работе над текстами Литургии. В конце концов он уходит к Имар. Олег в "Странниках ночи" — поэтическая ипостась автора, и "раздвоенность", изображенная в романе, им пережита сполна и, видимо, не раз. В сохранившемся отрывке "Странников ночи" так или иначе описана Имар — Мария, ее комната в Мертвом переулке и ставшее символом их отношений янтарное ожерелье. Там, совсем рядом с Малым Левшинским, он часто бывал в то лето:
"…Она действительно уже легла, потому что, отворяя ему дверь квартиры на осторожный звонок его, оказалась в памятном для него бухарском халатике, фиолетовом с желтыми разводами. И когда, улыбнувшись ему исподлобья, она протянула ему руку гибким движением, он эту руку, как и всегда, поцеловал.
Угадал он и остальное: комната была уже приготовлена на ночь, лампа под пунцовым абажуром придвинута к изголовью, чистая постель постлана и уже слегка смята, а поверх одеяла брошены две книги: одна — с захлопнутым переплетом — том Маяковского, другая — раскрытая: очередная литературная новинка, "Лже — Нерон" Фейхтвангера.
— Хочешь поужинать?
Нет, он не хотел. Он вообще не хотел никакой суеты, ничего хлопотливого. Как он был доволен, что застал ее вот так: без посторонних<…>Горячий полумрак сглаживал единым тоном ее смуглую кожу, яркие губы, косы, заложенные вокруг головы, и янтарное ожерелье…"
Алла Александровна рассказывала, что просила Гонту написать о Данииле Андрееве, но та, погруженная в воспоминания о дружбе с Пастернаком, так ничего и не написала. Хотя в доме Марии Павловны на торшере всегда висело янтарное ожерелье — знак памяти о воспевшем ее поэте и московско — крымском лете 1937–го.
5. В коротком круге
По ночам провидцы и маги,Днем корпим над грудой бумаги,Копошимся в листах фанеры —Мы, бухгалтеры и инженеры.
Полируем спящие жерла,Маршируем под тяжкий жёрнов,По неумолимым приказамПеремалываем наш разум.
Всё короче круги, короче,И о правде священной ночи,Семеня по ровному кругу,Шепнуть не смеем друг другу, —
строки стихотворения 37–го года. Аресты шли кругом и кругами. Террор настигал уже не столько бывших, сколько сегодняшних — ответственных работников, партийцев — кто оказался троцкистом, кто вредителем, кто уклонистом. Люди исчезали всюду и совсем рядом. В тихом переулке погрохатывание подъезжающих "марусь", стук автомобильных дверец, скрип тормозов по ночам, когда он писал, резко приостанавливали время, обрывали мысль.
В соседних домах в Малом Левшинском взяты — Вальпишевский, завпроизводством Мосгортранссоюза, Борзов, директор конторы Хлебпроект, Гутман, завотделом Гидрометиздата, Ефимов, директор сектора Госбанка, Трофимук, начальник отдела института, Белов, замдиректора камвольной фабрики… Все осуждены за участие в террористических организациях, все расстреляны, легли кто в Бутово, кто в "Коммунарке", кто в Донском. Вряд ли Андреев был знаком с ними. Хотя кого-то, наверное, встречал на улице, с кем-то, полузнакомым, мог вежливо раскланиваться, хотя в большинстве это были жители, появившиеся в арбатских переулках в двадцатых, занявшие квартиры "чуждых элементов", потеснившие уцелевших старожилов.
Летом, выдавшимся на редкость жарким, выслали из Москвы соседку, Ломакину. Высылали ее навсегда, как жену врага народа. Когда пришла повестка "о выселении меня из Москвы, — вспоминала она, — придя с работы домой, я увидела встречающую меня Елиз<авету>Мих<айловну>, которая со странным волнением передала мне повестку и тут же стала успокаивать меня. Но гром грянул со страшной силой. Мне пришлось покинуть Москву, расстаться с близкими, надолго оторваться от своей работы по специальности"[242].
