Семен Экштут - Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного
Глядя на события тех давних лет из 1972 года, Павел Евграфович приходит к выводу, что Ася и Володя, против собственной воли втянутые в водоворот событий русской Смуты, оказались в Красной армии случайно. «Как попали к Мигулину? Всё тот же случай, поток, зацепило, поволокло. <…> Ведь тогда, в ноябре, когда он и Ася бежали из голодного Питера, и мысли не было у обоих сражаться за революцию. Повернуло их время, загребло в быстроток, понесло…»[326] А к большевикам Володя примкнул внезапно, «изумившись идее». Время разломило семью Игумновых надвое. Алексей, Асин старший брат, воевал на стороне корниловцев и был убит. Мать Аси после гибели Алексея прокляла Асю и Володю. А сама вместе со старшей дочерью Варей и её мужем эмигрировала в Болгарию, а затем все они перебрались во Францию.
Да и у самого Паши Летунова его путь в Красную армию не был жёстко предопределён и в значительной степени стал делом случая. Само это слово «случай» упоминается в романе восемнадцать раз! Хотя Шура, родной брат матери Паши Летунова, был профессиональным революционером и каторжанином, колея жизни самого Паши могла быть иной, никак не связанной с участием в Гражданской войне на стороне красных. Всё могло сложиться иначе.
«Вот этого не понимаю: чёрные да белые, мракобесы да ангелы. И никого посередке. А посерёдке-то все. И от мрака, и от бесов, и от ангелов в каждом… Кто я такой в августе семнадцатого? Сейчас вспоминая, не могу ни понять, ни представить себе отчётливо. Конечно, и мать, и дядя Шура, и какие-то новые друзья… Общий хмель… Но ведь достаточно было в январе, когда умерла мама, тронуться чуть в сторону, куда звал отец, или ещё куда-то, куда приглашали старики Пригоды, или, может быть, позвала бы с собой Ася, не знаю, кем бы я был теперь. Ничтожная малость, подобно лёгкому повороту стрелки, бросает локомотив с одного пути на другой, и вместо Ростова вы попадаете в Варшаву. Я был мальчишка, опьянённый могучим временем. Нет, не хочу врать, как другие старики, путь подсказан потоком — радостно быть в потоке — и случаем, и чутьём, но вовсе не суровой математической волей. Пусть не врут! С каждым могло быть иначе»[327].
Хотя с каждым могло сложиться иначе, однако не каждый мог похвастаться бескорыстием, свойственным Павлу Евграфовичу Летунову. Для него участие в революции и Гражданской войне было служением идее. Он не стремился ни к власти, ни к славе. Волею судеб юный Паша Летунов оказался вовлечён в клубок интриг, направленных против командира казачьего корпуса Мигулина, не просто воевавшего на стороне красных, но бывшего одним из создателей Красной армии и ставшего одним из наиболее победоносных военачальников Гражданской войны. Ася Игумнова, служившая в его штабе машинисткой и печатавшая его воззвания, стала после гибели Володи женой Сергея Кирилловича и родила от него сына.
У Мигулина было обострённое стихийное чувство справедливости, которое неминуемо приводило его к конфликту с властью, вне зависимости от того, была ли эта власть царская или советская. Казачий офицер Мигулин ещё во время Первой русской революции 1905 года отказался выполнять полицейские обязанности, за что поплатился арестом, лишением офицерского звания и увольнением из армии. Начавшаяся Первая мировая война вернула ему чин. Мигулин заслужил новые боевые отличия и стал заметной фигурой в казачьем сословии, чему в немалой степени способствовало его умение выступать на митингах и увлекать толпу за собой. Он был настоящим самородком, обладавшим не только полководческим даром, но и колоссальной интуицией, которая, однако, была абсолютно лишена чувства самосохранения.
Чутье подсказывало Мигулину, что проводимая большевиками политика военного коммунизма, сопровождавшаяся принудительным изъятием у крестьян и казаков излишков хлеба, является чудовищно несправедливой. Активно противодействовал он и так называемому расказачиванию, которое жестоко проводилось на Дону по указке из Москвы. Сергей Кириллович Мигулин был трагически одинок. Белые нарекли его «Иудой донской земли» и жестоко расправились с его семьёй. Красные ему не доверяли, считая скрытым и хорошо замаскировавшимся донским сепаратистом, примкнувшим к революции из честолюбия. Председатель Реввоенсовета Троцкий считал его чуждым элементом. Положение Сергея Кирилловича осложнялось тем, что товарищи по оружию болезненно завидовали его громкой славе. Его трагический конец был предопределён. По надуманному обвинению, санкционированному Москвой, командир корпуса Мигулин был объявлен вне закона, арестован и отдан под суд, приговоривший его к расстрелу. Паша Летунов был назначен секретарём этого суда. Но, исходя из политических соображений, центральная власть отменила смертный приговор и помиловала Мигулина, ограничившись его разжалованием и удалением с Дона. Обострение обстановки на фронтах заставило власть вновь обратиться к победоносному военачальнику. Мигулин вновь получил видный военный пост, отличился при разгроме Врангеля и взятии Перекопа, за что наряду с орденом Красного Знамени был удостоен Почётного революционного оружия — это была высшая полководческая награда времён Гражданской войны[328]. В феврале 1921 года назначенный на почётную должность главного инспектора кавалерии Красной армии, направлявшийся в Москву Мигулин сделал крюк и заехал в родную станицу. Станичники стали жаловаться военачальнику на несправедливости, чинимые продотрядами. Это было за несколько месяцев до отмены продразвёрстки и замены её продналогом. Мигулин, никогда и никого не боявшийся, пригрозил местным властям, что в Москве пойдёт к самому Ленину и расскажет о творящихся на Дону злодействах. На третий день пребывания в родной станице Мигулин был арестован местными властями, облыжно обвинившими командира корпуса в том, что он сознательно прибыл на Дон, намереваясь возглавить контрреволюционное восстание казаков против советской власти. Арест закончился смертью Сергея Кирилловича. У этого литературного героя было два реальных прототипа — это Борис Мокеевич Думенко и Филипп Кузьмич Миронов. И тот и другой были героями Гражданской войны. Думенко был расстрелян по обвинению в убийстве комиссара, Миронов был арестован на Дону, доставлен в Москву и якобы по приказу Троцкого убит часовым во время прогулки в Бутырской тюрьме, его смертный приговор был оформлен задним числом. В годы оттепели и Думенко, и Миронов были посмертно реабилитированы. Однако активное противодействие маршала Будённого привело к тому, что имена этих военачальников находились под негласным запретом.
В 1921 году Паша Летунов на вопрос следователя, допускает ли он возможность участия Мигулина в контрреволюционном восстании, ответил искренне: «Допускаю». Это мучило его всю оставшуюся жизнь. Долгие годы Павел Евграфович самоотверженно боролся за реабилитацию Мигулина, изучал архивные документы и опрашивал свидетелей, преодолевая сопротивление тех, кто не желал возвращать герою честное имя. Его изыскания никому не были нужны и никого не интересовали — ни уцелевших ветеранов Гражданской войны, ни детей старика. Ветераны не желали ворошить далёкое прошлое и пересматривать давний приговор. У детей старика была другая жизнь, никак не связанная, как им казалось, со временем давно прошедшей юности их отца, и история Гражданской войны не входила в круг их интересов. Точно такая же ситуация сложилась и в семье Аси Игумновой, превратившейся в сгорбленную старушку. Её единственный сын, отцом которого был Мигулин, умер, а невестку и внука не интересовало прошлое Аси.
Трифонов очень точно запечатлел парадоксальную ситуацию, сложившуюся в советском обществе. Образованные люди, постоянно ведущие споры о смысле и назначении истории, готовые до хрипоты пререкаться об Иване Грозном, его опричниках и расширении границ Московского государства, сравнивая времена опричнины в России с тем, что происходило в это время в Европе, и неявно проводящие аналогию между бесчинствами опричников и сталинскими репрессиями, — эти люди абсолютно не интересуются тем временем, которое опалило Летунова, и не замечают, что оно продолжает тлеть в виде непогасших головешек. Ведь Павел Евграфович был участником грандиозных исторических событий, определивших судьбу страны! Но их не интересует подлинная история. Они не способны постигнуть суть вещей и скользят по поверхности явлений. Они существуют внутри некоего мифа и не собираются выходить за его пределы. Слабые попытки старика рассказать о Мигулине наталкиваются на стену равнодушия. Павел Евграфович как очень чуткий и деликатный человек мгновенно ощущает эту реакцию своих детей и их друзей — и обрывает свой рассказ на полуслове. Почитающие себя интеллигентными людьми дети старика упускают уникальную возможность услышать рассказ живого свидетеля трагедии страны.
