Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
Д. Л. Андреев (первый слева). На реке Десне 1932. Фотография А. П. Левенка
Малахиева—Мирович в Трубчевске жила в доме учительницы начальных классов Зинаиды Иосафовны Спасской, неподалеку устраивались Коваленские. Тишина городка, по которому катили, стуча и скрипя, телеги только в базарные дни, несуетливость будней помогали отдохнуть душой, насколько возможно забыть назойливую советскую злободневность. Всем им, жившим поэзией, литературой, необходимы были эти побеги из столицы. Но старшие спутники Андреева в леса и просторы вместе с ним не уходили, довольствуясь садовыми чаепитиями и недальними прогулками у Десны.
Д. Л. Андреев. На реке Десне. 1932. Фотография А. П. Левенка (фрагмент)
Иногда он навещал Ульященко. Поздоровавшись с хозяйкой, Ольгой Викторовной, смущающейся дочерью — пятнадцатилетней Любой, Андреев проходил в кабинет Евлампия Николаевича. Земский доктор не мог не напоминать ему чем-то Филиппа Александровича — та же внимательность, та же самоотверженность. Вообще Даниил любил общаться с людьми старше его, с ними он находил больше общего. Этим летом у Евлампия Николаевича родился внук — Владимир, и Даниила пригласили в крестные отцы[169].
Не раз приходил он и в музей, к его энергичному директору Гоголеву. Через несколько лет после ухода из трубчевского музея Гоголева направили в командировку во Францию, где тот и остался. Есть сведения, что там он встречался с Вадимом Андреевым.
Д. Л. Андреев (третий слева). На реке Неруссе 1932. Фотография А. П. Левенка
9. Дневник поэта
Осенью 1932 года Даниил писал Вадиму: "Дорогой брат, не буду даже пытаться подыскать себе оправдание: мое молчание (само по себе) — самое очевидное и непростительное свинство. Но папа однажды весьма остроумно заметил, что для писателя писать письма то же, что для почтальона — гулять для моциона. А я в эти месяцы носился, как ладья по морю поэзии, и пристать к "берегу" обстоятельных и трезвых писем было для меня почти невозможно".
Вернувшись из Трубчевска с больной ногой, Даниил вынужденно лежал в постели и запойно писал стихи. "К сожалению, затронута надкостница, и до сих пор неизвестно, удастся ли избежать операции. Пока делаю дважды в день ножные ванны самой высокой температуры, какую только способна выдержать нога. Из всего этого следует простая, но мудрая мораль: "Когда болит нога, не ходи гулять"!!!
Д. Л. Андреев, О. П. Левенок, Герасименко (?). Трубчевск. 1932. Фотография А. П. Левенка
Как только буду выходить, поступлю на службу: меня ждет довольно уютное место в одной библиотеке", — подробно отчитывался он брату. Писавшиеся стихи составили цикл или, как он называл его, "маленький сборник" "Дневник поэта". О содержании сборника, можно лишь гадать, вскоре, после очередного вызова в ОГПУ ("органы" без присмотра не оставляли), сборник он уничтожил. Видимо, во время вызова его выспрашивали и о Коваленском, который после этого сжег только что написанную поэму "Химеры". 1932 годом помечено всего несколько стихотворений Даниила Андреева, а стихи под заглавием "Из дневника" датированы 34–м и 36–м. Но в одном из стихотворений 32–го — "Самое первое об этом" — можно узнать трубчевские просторы:
Ярко — белых церквей над обрывами стройные свечи,Старый дуб, ветряки —О, знакома, как детство, и необозрима, как вечность,Эта пойма реки.
Вновь спускаться ложбинами к добрым лесным великанам,К золотому костру,Чтобы утром встречать бога — Солнце над белым туманомИ стрекоз синекрылых игру;
Возвращаясь на кручи, меж серой горючей полыниПодниматься в вечерний покой,Оглянуться на лес, как прощальное марево, синийЗа хрустальной рекой.
Но вряд ли трубчевские странствия стали темой "Дневника поэта", скорее о нем можно судить по другому стихотворению, помеченному
32–м годом и позже вошедшему в "Материалы к поэме "Дуггур"", где в мистической теме слышится всезахватывающая тревога, предчувствие эпохи торжествующего зла:
И имя твое возглашалиНапевом то нежным, то грубымВокзалов пустынные трубы —Сигналы окружных дорог,И плакали в чёрные дали,И ластились под небесами,И выли бездомными псами —В погибель скликающий рог.
К этим строфам он поставил эпиграфом строку Гумилева "Темные грезы оковывать метром…". "Темные грезы" не оставляли Андреева, но, входя в стихи, освобождали душу от сумрака, осветляли ее. Еще и поэтому он считал стихи самым лучшим в себе.
"Шура с мужем просидели лето в Москве. Зять очень много работает — больше, чем позволяет здоровье, — но они надеются, что эта работа в скором времени даст им возможность пожить некоторое время, ничего не делая и отдыхая где-нибудь на природе.
Саша с женой ездили отдыхать в Углич, но им удалось прожить там только 2 недели. (Теперь они живут отдельно, но недалеко от нас, на Плющихе.)"[170] — кратко сообщал Даниил Вадиму о семейных новостях осенью.
Жизнь семьи шла непросто, обо всем было не написать. Коваленский, с его трезвым взглядом на жизненные обстоятельства, все больше отходил от заказной литературной работы. Неудача с поэмой "Пятый год" не вдохновляла. Занятия литературой становились не только обременительными, а и небезопасными. Но не зря он когда-то учился у отца русской авиации, любовь к которой его не оставляла. В автобиографии Коваленский сообщал о своих тогдашних занятиях:"… С конца
1930 года я все более и более втягивался в работу над конструкциями авиационных двигателей, моделей и полуфабрикатов. С 1931 года начал работать в Комитете по оборонному изобретательству при ЦС ОАХ СССР, затем в Авиатресте, конструктором — консультантом, а с 1933 года — по организации новых производств в Исправительно — трудовых колониях, где проработал до 1938 года (УНКВД)".
"Александр Викторович писал стихи, делал модели самолетов, которые летали по нашему длинному коридору"[171], — вспоминала соседка Коваленского тех лет. С авиамоделированием он познакомился у Жуковского, еще в 1910 году организовавшего первые в России соревнования летающих моделей. В начале тридцатых авиамодельные кружки появились повсюду. Аэропланы, известные по именам герои-летчики, дальние перелеты надолго стали советской романтикой. У Юрия Крымова, также видевшего модели Коваленского в коридоре добровской квартиры, в "Танкере "Дербенте"" один из персонажей увлекается авиамоделями. Александр Викторович на романтические запросы современности отвечал, как мог, и не без обдуманного практицизма.
Даниил, размышлявший об иных небесах, где самолеты не летают, в письме к брату поведал о своих воображаемых прогулках по Парижу, попасть куда, как он пять лет тому назад надеялся, ему не было суждено. "Сейчас, наверно, у вас прекрасная осенняя погода, и вы иногда ходите гулять в Bois de Meudon. Ты, наверно, удивишься, откуда я могу знать такие подробности. А вот откуда. Я недавно рассматривал атлас Маркса; там есть карта парижских окрестностей; я нашел Clamart и выяснил, что в двух шагах от вас находится большой парк, и вряд ли вы никогда не пользуетесь его близостью. Знаю и кое-что другое, например, что в Париже вы ездите на трамвае через porte Montrong. Интересно, какой № трамвая?"[172]
Государство теперь строго и цепко следило за своими гражданами. 27 декабря 1932 года вновь ввели отмененные революцией паспорта. Правда, крестьянам их не выдали. А выдавая москвичам, власть решала, кого оставить в столице, а кого ввиду неблагонадежности выселить. Коснулось это и дома в Малом Левшинском. Только что, в мае, вышедшая замуж за соседа Добровых Анна Сергеевна Ломакина вспоминала: "Рядом с нашей комнатой жили Шахмановы — Яков Николаевич и его жена Вера Александровна. Это были добрые хорошие люди, но глубоко несчастные. Вера Алекс<андровна>была тяжело больна. Яков Ник<олаевич>работал и нес всю тяжесть забот о своей семье. Однажды, придя домой, я застала эту семью в ужасном положении. В то время в Москве проходила паспортизация, и большое количество людей лишилось московского паспорта и подлежало выселению. Такая участь постигла и их. Какую глубокую веру, какое терпение и покорность показали эти люди во время тяжелого испытания. Старый Яков Ник<олаевич>с совершенно больной женой должны были выехать из Москвы куда-то… Помню, как я плакала, когда они покинули нашу квартиру. Все живущие в нашей квартире единодушно переживали это событие"[173].
