Владимир Гаков - Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)

Да мало ли сфер применения "умных машин" можно насчитать!

Увы, постановщики драмы, конец которой близок, пока сумели использовать до обидного мало. Да и как ни оптимистичны были последние картины, в целом это действие оставило, видимо, впечатление тягостное. Были они чужими, чужими и остались, эти наши гипотетические помощники; а на душе не перестают скрести: помощники ли — не наследники? В любом случае, ясно, что найти с ними общий язык будет делом нелегким. Хотя придется, никуда не денешься.

И тут, словно желая развеять напряженное молчание, повисшее над зрительным залом, на сцену — занавес еще не успел упасть! — выскочили актеры, решившие развеселить публику.

Машина-писатель, вот кого мы забыли!

Геннадий Гор в романе "Кумби" или известный французский прозаик Пьер Гаммара в рассказе "Машина Онезима" подходят к этому вопросу без тени улыбки, справедливо полагая, что вслед за сказанным "а" должно последовать и "б": раз есть интеллект, почему не быть и художественному творчеству? А большинство их коллег не упускает случая от души повеселиться и над идеей всесильных компьютеров, и над собственным ремеслом. Романы француза Робера Эскарпи "Компьютер-романист" и англичанина Майкла Фрэйна "Оловянные солдатики", наконец, запомнившиеся читателю электронные "словомельницы" из развеселого романа Фрица Лейбера "Серебряные яйцеглавы"… Раз так часты примеры, значит, было над чем смеяться!

Под самый занавес звучат слова Кристофера Эванса, ученого-психолога и знатока научной фантастики: "Недалек тот день, когда компьютер, в памяти которого будут храниться все когда-либо созданные произведения научной фантастики, засядет за работу: будет писать окончательный, итоговый НФ роман. Не сомневаюсь, что героем его будет… машина".

Герои, которых нам представили в последнем действии, все эти примеры как благотворного применения кибернетики, так и электронной тирании, все-таки уводили фантастическую литературу на проторенную тропинку человеческих оценок, симпатий и антипатий. Так и осталось неясным, может ли художественная литература иметь объектом исследования нечеловеческое?

Слишком просто было бы ответить отрицательно. Ведь оно, это нечеловеческое, уже существует, появится в самом скором времени, властно вторгнется в нашу жизнь, и тогда от факта "вторжения" уже не отмахнуться будет ни ученым, ни художникам…

Лишь один писатель исследовал существующие возможности максимально серьезно. Попытался описать, художественно осмыслить то новое, что искусственный разум неизбежно внесет в нашу привычную жизнь. Это Станислав Лем.

Когда он выходит на авансцену, чтобы прочитать свой заключительный монолог, в зале воцаряется тишина. Его "монолог" — это его собственные книги.

До сих пор его голос раздавался в основном из-за кулис, и вот теперь говорит он сам. Лем не ответил ни на один вопрос, который явно или неявно был поставлен в пьесе, но сколько же новых, парадоксальных, а порою ошеломляющих вопросов он обрушил на головы сидящих в зале!

Хотя давайте вспомним: пока мы следили за событиями на сцене, Станислав Лем все что-то комментировал, подсказывал… Ругал почем зря роботов, сам с легкостью напридумывал с дюжину самых невообразимых кибернетических существ, и то рисовал перед присутствующими грандиозные перспективы "научно-фантастической кибернетики" — и тогда ему, затаив дыхание, внимали не только писатели-фантасты, но и специалисты; а то вдруг, резвясь и дурача зрителей, сыпал в зал эпизод за эпизодом из им же изобретенной "кибермифологии". И в этих полных скрытого смысла философских байках мы видели другого Станислава Лема — заразительно-веселого, остроумного, хитрого, не чуждого и мистификации, и беззлобного розыгрыша.

Когда о проблеме искусственного интеллекта говорит Лем, его слушают с понятным уважением: выступает крупный специалист, а по бокам сцены в почетном карауле выстраиваются профессор Тарантога, Лимфатер, очаровательный враль Йон Тихий, два гениальных чудака-изобретателя — Клапауциус и Трурль. А под потолком вьется, сплетаясь в невидимые узоры, электронная мошкара — та самая, что бросила вызов и победила звездолет с гордым именем "Непобедимый".

Мы уже привыкли к ним, к этим странным и смешным созданиям, но даже не им писатель обязан титулом ведущего роботехника в мировой научной фантастике. Станислав Лем вовлечен в проблему, что называется, с головой и, кроме художественных произведений, написал массу книг и статей, определить жанр которых просто невозможно (действительно, "Сумма технологии" — что это: научная фантастика или фантастическая наука?).

Видимо, роботы и компьютеры представляют для него неодолимое искушение. Но еще раз подметим: в двух-трех статьях Станислав Лем, кажется, и камня на камне не оставил от "убогой", по его мнению, фантастики коллег. Более того, ясно наметил цели и перспективы — проще говоря, неоднократно поучал, как в действительности надо писать обо всех этих материях. Однако годы идут, а сам писатель не хочет (или не может?) подать пример. Вместо того из-под его пера продолжают выходить статьи, какие-то экспериментальные литературные гибриды типа рецензий на неопубликованные книги, предисловий к книгам ненаписанным и тому подобное.

От художественной литературы Лем в последние годы заметно отошел. Что заставило его остановиться: действительно ли трудности, подстерегающие всякого, кто взял на себя нелегкую задачу описать нечеловеческое, или же стремление подзадорить коллег-фантастов? Было и такое. Идей, изложенных в этих статьях и философских трактатах, научной фантастике с избытком хватило бы на десятилетия, но это все-таки пути обходные.

Значит, не так все просто и ясно, как он сам неоднократно пытался убедить своих читателей. И кроме оригинальных идей, которых у Станислава Лема, конечно же, великое множество, есть что-то еще, что пока не поддается даже ему. Ускользает от писателя Лема, а не философа (а раздвоенность налицо).

В общем-то, ясно, что это. Образы, без которых немыслима художественная литература.

Литературный вундеркинд XX века родился все-таки от союза Науки и Искусства — и вот гены второго родителя оказались явно рецессивными (подавленными). Компьютеры, не переставая быть интереснейшей проблемой, адекватного художественного образа в мировой фантастике так и не обрели. И не ясно пока, осуществимо ли это в принципе: писать художественную литературу о нечеловеческом интеллекте.

Лем — мыслитель парадоксальный, и желание приступить к решению принципиально неразрешимой задачи вполне в его вкусе. Для него не стоит вопрос: можно ли? Ведь интересно, а значит нужно! Описать человеческим языком (и для человеков) нечеловеческое — мог ли Станислав Лем пройти мимо такого вызова? Но вот пока у него ничего не выходит…

Лем продолжает свой монолог, а публика начинает расходиться.

Невеселый финал. Нельзя сказать, что пьеса была неинтересной, скорее наоборот. Но очень уж неопределенно выглядит дальнейшая судьба главного персонажа последнего действия — Компьютера. Превратится ли он когда-нибудь в героя научной фантастики, откроются ли какие-то новые грани проблемы, о которой можно и нужно будет писать художественную литературу, — или ряды шкафов так и останутся всего лишь декорацией?

…Но что это! На сцене появляются еще два действующих лица — загадочная красавица, от которой почему-то веет могильным холодком, и компьютер, решительно отличающийся от всех, с которыми мы успели познакомиться. Это последние создания Станислава Лема: героиня повести "Маска", вышедшей в 1972 году, и сверхкомпьютер ГОЛЕМ-XIV из одноименного "предисловия к ненаписанной книге", вышедшего годом позже. Странное, жуткое и одновременно притягательное воздействие оказывают эти порождения лемовской фантазии, не тут ли кроется долгожданный ответ писателя на вопрос, как же писать о нечеловеческом разуме?

Читателя-зрителя буквально завораживает монолог героини — он настолько нечеловеческий, что и написан, кажется, на каком-то неземном языке. Но и то, что "Маска" — хорошая литература, сомнений также не вызывает.

Сюжет этой притчи можно пересказать в трех-четырех фразах. Мудрец чем-то прогневал короля, и по воле монарха придворные мастера изготовили страшное орудие мести. Механическую красавицу, в чреве которой покоилось, ожидая своего часа, отвратительное механическое существо с отравленным жалом. Мудрец не в состоянии устоять перед чарами красавицы. Но, случайно узрев (или это тоже было предопределено заранее?), что за мерзость скрывает прекрасное тело-"футляр" (маска!), в ужасе бежит прочь, а Маска, словно гончая, следует за ним. Однако у первоначально бездушного автомата, которого наделили сознанием, вместе с сознанием появляется и свобода воли: палач превращается в спасителя…