Роман Романов - MMIX - Год Быка
Согласно нашему толкованию казнь Иешуа – это образ России, ввергнутой в величайшую войну, когда копьё военной машины остановилось у самого сердца страны. То есть это 1941 год. «Суд» европейских держав, направивших германскую машину на восток – это мюнхенский сговор 1938 года. А вот Великий перелом в СССР и Великая депрессия США – это как раз 1929 год. Похоже, иного столь же простого способа привязать указание насчёт десяти часов ко времени действия конца первой и начала третьей главы мы найти не сможем.
Но указатель «десять утра» удвоен, он относится и ко второй главе. С ершалаимской стороны он указывает как раз на полдень, подразумевая, что точная привязка времени суда над Иешуа имеет какое-то важное значение. Наша дружеская критика предыдущих исследователей творчества Булгакова не отменяет чувства благодарности им. Дотошные булгаковеды давно уже раскопали один первоисточник, предшествовавший началу работы Автора над Романом. Сочинитель этой «исторической» пьесы об Иисусе стал прототипом неудавшегося поэта Бездомного. Похоже, Булгаков согласен с некоторыми находками рапповца по фамилии Чевкин, дотошно вычислившего время действия в евангельском описании суда и казни Иисуса. Если бы суд состоялся не в полдень, а в десять утра, то шести часов под раскалённым солнцем достаточно для умерщвления повешенного на кресте. А вот четырёх часов казни явно не хватит согласно известным медицине, а значит и Булгакову данным.
В каноническом тексте есть сведения, что Иисусу не перебивали голеней, как двум другим казнённым, а смерть наступила сразу же после того, как ему дали губку с «уксусом»: «После того Иисус, зная, что уже все совершилось, да сбудется Писание, говорит: жажду. Тут стоял сосуд, полный уксуса. Воины, напоив уксусом губку и наложив на иссоп, поднесли к устам Его. Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух».[40]
С этим же моментом связана ещё одна нарочитая «ошибка» Автора, ещё одно несоответствие между разными главами одного Романа. В главе 16 «Казнь» воспроизведён канон: «…пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. Радость сверкнула у того в глазах, он прильнул к губке и с жадностью начал впитывать влагу».
А вот доклад Афрания Пилату в главе 25:
«– А скажите... напиток им давали перед повешением на столбы?
– Да. Но он, – тут гость закрыл глаза, – отказался его выпить.
– Кто именно? – спросил Пилат.
– Простите, игемон! – воскликнул гость, – я не назвал? Га-Ноцри».
Ясно, что оба собеседника, что называется, валяют Ваньку, зная, что стены и даже деревья в саду дворца Ирода имеют уши. Афраний отлично знает, кем интересуется Пилат, и профессионально врёт, как и позже, когда он будет рассказывать об убийстве Иуды. Там Афраний будет убеждать Пилата, что не было никакой женщины. То есть Афраний намеренно врёт о самых существенных обстоятельствах дела, которые могли бы помочь восстановить реальную картину случившегося. Тогда получается, что вопрос о напитке, который давали повешенному на кресте Иешуа, тоже является весьма существенным для исследования причин его смерти. Именно на это хочет обратить наше внимание Автор, как и на то, что время начала и окончания казни тоже важно, и что палящее солнце не могло быть причиной смерти. В таком контексте несколько иначе видится рассказ о том, что палач «тихонько кольнул Иешуа в сердце», а перед этим заговорщицки торжественно шепнул ему: «Славь великодушного игемона!»
Однако какое имеет значение – умер Иешуа от солнца, копья или напитка? Главное, он умер. Но зачем тогда прокуратору интересоваться каким-то напитком? И зачем нужно, чтобы при всей казни присутствовал ловкий и хитроумный Афраний? И почему сразу и немедленно после того, как стало ясно, что казни не избежать, Пилат приказал оцепить двойным кордоном место казни? Может быть тоже, как и в случае с Иудой, не для казни, а для спасения?!
Ведь даже в каноническом тексте ясно сказано: «С этого времени Пилат искал отпустить Его».[41] Приговор был предопределён неосторожными словами Иешуа, и Пилат не мог ничего с этим поделать. Но место казни и сам процесс были в полной власти прокуратора. Здесь он решал: как, когда и от чего умрёт Иешуа. И если Афраний профессионально соврал об отказе от напитка, то столь же уверенно он мог врать и о результатах действия этого уксуса. Не было ли в нём каких-то наркотических добавок, ввергающих человека в подобное смерти состояние? Мы с вами исследуем исторический сюжет, а не религиозный миф, поэтому можем задать и ещё один вопрос: А не было ли воскрешение Лазаря испытанием такого средства?!
Только не нужно бросать в Автора и тем более в толкователя камнями! Мы вовсе не замахивались на святое, то есть на Миф, на образы пасхальной Мистерии, из которой родилось христианство. Это недалекий прототип Бездомного в своей пьесе пытался доказать, что если Иисус не умер, а только психологически воздействовал на учеников и на иудейскую публику, то он политикан и вообще нехороший человек. Но ведь главное – духовное преображение учеников свершилось. Булгаков выстраивает альтернативную версию исторических событий: каким мог быть исход для человека Иешуа – исполнителя роли, а не для Иисуса-Логоса – действующего лица божественной мистерии. Наверное, именно такого спасительного исхода хотел сам Автор, да и я вместе с ним.
А ты, читатель? Или тебе, как Левию, хотелось бы смерти Учителя и его любимого ученика? Как же без жертвы ближнего для решения своих психологических проблем? Заметим, что в этом желании Левий полностью совпадает с Каифой и с теми, кто кричал «Распни!». Но может Левий один такой среди учеников? Нет, конечно. Всем им нужно увидеть или даже потрогать смертельные раны Учителя, чтобы убить в себе рабов.
Может быть, именно ответ на этот вопрос, неявно обращенный к москвичам, хотел выяснить для себя Воланд в результате сеанса в Варьете? Готовы ли мы хотя бы во второй раз не убивать, не распинать того, кто принесёт нам новое знание о нас самих? Мне так кажется, что именно для постановки этого ключевого вопроса Автор и рисует альтернативное прочтение евангельского сюжета. А ещё Автор желает, чтобы мы, наконец, научились различать эти самые ипостаси – смертного мастера, вдохновенно исполняющего свою историческую роль, и того «внутреннего человека», бессмертный дух которого является действующим лицом Мистерии, меняющей течение Истории. Именно поэтому героя у мастера зовут Иешуа, а не Иисус.
Было бы странно для Автора, развивающего учение апостолов, в своём исследовании увлечься детективными мотивами, а не ключевыми нравственными вопросами. И уж совершенно ясно, что историческая реконструкция евангельских событий интересует Булгакова потому, что он верит в необходимое повторение этих событий, то есть во второе пришествие. Впрочем, никого из нас эти булгаковские «ошибки» и «заблуждения» ни к чему не обязывают. Всех интересует только занимательное литературоведение, возможность разъять на части и собрать увлекательную головоломку, подаренную романтическим сказочником. Поэтому я не буду больше мучить читателя излишними вопросами и перейду к развлекательной части расследования. Разъяснить главы с 3-й по 6-ю будет сложнее, поэтому мы лучше перескочим сразу в нехорошую квартиру к Стёпе Лиходееву, который к нам намного ближе, чем могло показаться.
24. Что было, то было
При всём нашем желании разоблачить выдумки и фантазии Автора в отношении первой главы обнаружилось полное алиби. Автор действительно регулярно прогуливался вдоль Патриарших и мог увидеть, пусть и внутренним зрением, и подслушать этот диалог трёх героев. Но как насчёт представления в Варьете? Что скажете, весь зрительный зал и огромная очередь желающих увидеть фокусы клетчатого Фагота – тоже суть ипостаси богатого душевного мира писателя? Нет уж, увольте, не было в Москве в 1920-е или 30-е годы ни такого большого зала на Триумфальной площади, ни такой великой очереди жаждущих зрелищ и халявных денег. Не было!
За весь период наблюдений нечто похожее, если и случилось однажды, и то лишь в 1991 году, когда от Триумфальной площади протянулась «многотысячная очередь, хвост которой находился на Кудринской площади». И была это не совсем очередь, а многотысячная демонстрация москвичей, во главе которой если и стояли известные театральные барышники, то лишь в качестве лидеров «Демократической России». Так что единственное, что может сблизить эти две очереди, это известное выражение «политический театр», употребляемое по отношению к публичной политике.
