Людмила Зубова - Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект

Примеры показывают, что в перифрастических обозначениях огня, содержащих слово красный, именной частью являются, как правило, названия конкретных предметов, одежды, плодов, построек и т. д.: красный шатер, красный факел, красный лоскут, красный плащ, красная бузина и др., но наряду с такими перифразами типичны для Цветаевой и перифразы, отсылающие к традиционной библейской символике: красный нимб, красная купина, В таком словоупотреблении можно видеть одно из важнейших свойств цветаевской поэтики — представление символа материальной субстанцией.

В исследованных текстах не встретилось обозначение огня и его семантических производных словами рдяный, розовый, румяный, ржавый, рыжий, смуглый. Однако потенциально весь ряд цветообозначений с общей семантикой красного цвета соотносим с образами и символикой огня. Так, например, косвенное указание на огонь можно видеть в названии коней рыжи в поэме «Переулочки», поскольку кони в этом контексте могут интерпретироваться как демонические огненные кони — посредники между земным и небесным миром (Фарыно 1985б, 288–289).

Это значение представлено в поэзии М. Цветаевой употреблением слов с четырьмя различными корнями: красный, пурпурный, пурпуровый, рдеть (рдянь), ржавый:[12]

1) Красною кровью своей клянусьИ головою своей кудрявой (И., 131);

2) Не отца седого скорбьЧерная, не крови братнейНыне выцветшие пятна, —Пурпурные и поднесь! (И., 663);

3) Пурпуром омрачаМеч, улыбался, аще Бог (И., 686);

4) Тезей Убей,Царь! Да рдеет Меч! (И., 649);

5) Ночь — ежели черная,— Кровь ежели красная,Бабёнка невздорная,Да на всё согласная (И., 404);

6) Вынимает из тела грешногоПурпуровую — всю — булавочку (И., 347);

7) Царь, еще не докончил сказки!Этой крови узревщи рдянь,Царь, сними роковую даньС града грешного… (И., 649);

8) А от губ — двойной канавой —Что за след такой за ржавый?— Бог спаси нашу державу! —Клюв у филина кровавый! (И., 384).

Слово кумач можно было бы отнести к этому ряду по цветовому подобию, на которое указывает контекст, но не по способу цветовой номинации:

А кумач затем — что кровиНе видать на кумаче! (И., 267).

Обозначения крови янтарной (кровь змея из цикла «Георгий» — С., 166), голубой (кровь графини Ланской из пьесы «Метель» — И., 571) и черной (кровь палестинских юношей из цикла «Отрок» — И., 181) не входят в синонимический ряд слов со значением красного цвета, так как во всех перечисленных случаях имеется противопоставление красному по прямой цветовой номинации с актуализацией переносного значения цветонаименований. При этом характерно, что черный цвет крови, как и черный цвет глаз, мотивируется страданием:

Палестинские жилы! —Смолы тяжелеПротекает в вас древняя грусть Саула.Пятидневною раною рот запекся.Тяжек ход твой, о кровь, приближаясь к сроку!(…)И влачат, и влачат этот вздох СауловПалестинские отроки с кровью черной (И., 180–181).

В подгруппе синонимов, имеющих общую функцию обозначения цвета крови, отметим две особенности, связанные с употреблением конкретных слов. Во-первых, красный цвет крови назван только в таких контекстах, где она не связана с кровопролитием, т. е. не проявляет себя, не становится видимой; кровь, обнаруживающая себя при ранении, всегда обозначена у М. Цветаевой гиперболизированно, т. е. слово красный, с одной стороны, и слова пурпурный, пурпуровый, рдеть, рдянь, ржавый — с другой, находятся в отношениях дополнительного распределения по указанному признаку, непосредственно связанному со страданием. Во-вторых, в этой группе выделяется слово ржавый как выражающее неприязненное отношение к обозначаемому: в цитированном контексте из «Царь-Девицы» ржавой названа кровь, проступившая от укуса оборотня, подобно тому, как янтарной — кровь змея из цикла «Георгий». Если представление о янтарной крови — чисто фантастическое, ржавый цвет потемневшей крови естествен, однако признак желтизны, символически связанный с проклятием, в слове ржавый присутствует.

Цветообозначения, связанные с указанной семантикой, представлены у Цветаевой словами красный, рдяный, румяный, розовый, смуглый, алый, вишенный, малиновый, пурпуровый или их однокоренными:

1) Губки красные — что розы:Нынче пышут, завтра вянут,Жалко их — на привиденье,И живой души — на камень (И., 145);

2) Лик — шар сургучовый, краснее клопа.«Ох, батюшки, — так и ушел без попа!» (И., 400);

3) «Строен, рдян, Стар, сутул…» Мой заман! Мой посул! (С., 480);

4) Зардевшийся под оплеухою славы — Бледнеет (С., 169);

5) От румяных от щек —Шаг — до черных до дрог! (С., 188);

6) Слово странное — старуха!Смысл неясен, звук угрюм,Как для розового ухаТемной раковины шум (С., 33);

7) Полыхни малиновою юбкой,Молодость моя! Моя голубка Смуглая! (И, 186);

8) — Где, красавец, щеки алые?«За ночь черную — растаяли» (И., 128);

9) Оттого что бабам в любовный часРот горячий-алый — дороже глаз,Все мы к райским плодам ревнивы,А гордячки-то — особливо (И., 395);

10) Боже, в тот час, под вишней —С разумом — что — моим,Вишенный цвет помнившейЦветом лица — своим! (И., 555);

11) Исполать тебе, Царь-Буря, будь здорова!Рот у мальчика — что розан пурпуровый! (И., 397).

К обозначенному ряду синонимов примыкают слова золотце и янтарь, которые, выдвигая в эмоциональном обращении на первый план значение 'драгоценность' (ср. дорогой 'милый'), все же не утрачивают окончательно и цветового значения, так как помещены в контекст с рядом цветообозначений:

Молодость моя!(…)Шалая моя!ПошалевалиДосыта с тобой!Спляши, ошпарь!Золотце мое — прощай, янтарь! (И., 186).

Если слова золотце и янтарь, даже будучи существительными, приобретают значение, соотносимое со значением качественных прилагательных, то слово вишенный, оставаясь цветообозначающим, обнаруживает сдвиг в сторону относительного. Вишенный цвет лица интерпретируется ошибкой героини:

Вишенный цвет принявшиЗа своего лица —Цвет (И., 555).

Материал показывает, что цветообозначения, связанные с семантикой молодости, здоровья, жизненной силы, зрелости, у М. Цветаевой очень многообразны. Из оттенков красного, называемых М. Цветаевой в поэтических произведениях, в этот ряд не входят только слова багровый, багряный, закрепившие в языке коннотации, указывающие на осеннее увядание, т. е. по смыслу противоположные членам данного ряда, и слово червонный, которое у М. Цветаевой вообще перемещается из ряда синонимов со значением красного цвета в ряд синонимов со значением желтого (золотого) цвета.

Это значение реализуется в поэтических произведениях М. Цветаевой употреблением слов красный, малиновый, рыжий, румяный, пурпуровый, смуглый, золотой и однокоренных:

1) Думаешь — глаз?Красный всполох —Око твое! —Перебег зарев! (И., 179);

2) Заревом в лоб — ржа,Ры — жая воз — жа! (С., 361);

3) А над Волгой — заря румяная,А над Волгой — рай (И., 114);

4) И льется аллилуйяНа смуглые поля (И., 83);

5) Всё выше, всё выше — высотПоследнее злато.Сновидческий голос:Восход Навстречу Закату (И., 172);

6) Заря малиновые полосыРазбрасывает на снегу (И., 143);

7) Небо дурных предвестий:Ржавь и жесть.Ждал на обычном месте.Время: шесть (И., 451);

8) Все в пурпуровые туманыУводит синяя верста (И., 348).

Специфика употребления членов этого ряда в цитированных и подобных им контекстах состоит, по-видимому, в том, что Цветаева обозначает солнечный свет преимущественно в переходных состояниях восхода и заката, т. е. свет, превращенный в цвет, что вызывает гиперболическое обозначение цвета поверхностей, освещенных солнцем.