Алексей Зверев - Мир Марка Твена
В романе все это останется, вплоть до тяжких переживаний героя, по рассеянности засунувшего платок в свой шлем и изнемогающего от пота и от мух, набившихся под забрало. Твен не находил в средневековье ничего поэтичного. Возможно, он бы отнесся к той отдаленной от нас эпохе более справедливо, если бы не целый сонм запоздалых романтиков, которые на разные лады воспевали Артура с его паладинами[5], словно VI столетие со всем его мракобесием и дикостями было золотым веком для человечества. Современники Твена носили на руках Альфреда Теннисона, английского поэта, в чьей книге «Королевские идиллии» артуровские легенды стали поводом для воздыханий о невозвратной поре счастливого детства людей. Громкой славой пользовался еще один такой певец средневековой идиллии, тоже поэт и тоже англичанин, — Алджернон Суинберн, щедро черпавший из сокровищницы преданий об Артуре.
Все это не могло не раздражать Твена. Описывая Британию под властью короля Артура, он не пожалел мрачных и ядовитых тонов. Сам Артур под его пером вышел самонадеянным и кичливым невежей, рыцари выглядели злобными фанатиками или просто болванами, облаченными в многопудовые доспехи, а их нежные возлюбленные и чаровницы-феи предстали капризными истеричками, вымогательницами или просто вампирами из страшных сказок про людоедов.
«Мой тайный замысел, — признается герой романа Хэнк Морган, — был именно таков: ослабить рыцарство, сделав его смешным и нелепым». То же самое мог бы сказать о своем намерении сам Твен. На страницах «Янки из Коннектикута» впрямую сталкиваются «волшебство чернокнижия» и «волшебство науки». Чернокнижие обречено проиграть, оказавшись бессильным. Рассеивается туман романтики, которой пытались окружить короля Артура литературные современники Твена. Наглядно выступает истина о том далеком и мрачном времени.
Но это только самый верхний слой содержания твеновской книги.
Она начинается с события совершенно невероятного. В драке кто-то крепко хватил Хэнка Моргана по голове, и, когда пострадавший очнулся, выяснилось, что из американского города Хартфорда — того, где жил и Твен, — он переместился на Британские острова, а из девятнадцатого века — в шестой. До того как это случилось, Хэнк был механиком на заводе. Кроме банков и контор, в Хартфорде было много предприятий, в основном оружейных. Попав к королю Артуру, Хэнк смастерит двенадцатизарядный кольт. Это спасет ему жизнь, когда сэр Мерлин — главный маг государства и ожесточенный противник нашего героя — напустит на него весь цвет рыцарства в кольчугах и латах.
Он типичнейший американец, этот Хэнк Морган, настоящий янки до мозга костей. Чем-то он похож на Тома Сойера — ну хотя бы пристрастием к броским, театральным эффектам, когда вполне возможно покончить дело просто и разумно. А чем-то напомнит и Гека. В детстве он всегда запасался пуговицами, отправляясь на молитвенное собрание, где миссионеры собирали пожертвования для религиозного просвещения дикарей-язычников. Деньги, выдаваемые на этот случай родителями, Хэнк предпочитал оставлять себе: дикарям все равно, что монетка, что пуговица, а ему это вовсе не безразлично. Гек, конечно, поступил бы в точности так же. Да и с этой надоедливой, не дающей покоя совестью отношения у Гека и Хэнка примерно одинаковые: совесть — вроде наковальни, которую таскаешь в себе, хотя до чего это тяжело и неудобно! Но оба они не могут избавиться от своей ноши, а честно говоря, и не хотят от нее избавляться. Ведь жить, позабыв о совести, человек не в состоянии. Это и Гек, и Хэнк знают твердо.
Вопрос о том, что считать жизнью по совести, а что — грехом перед самим собой. Тут между Геком и Хэнком намечаются различия, и немалые. Потому что для Гека действительность, с которой он соприкасается, устроена плохо, несправедливо, а подчас и уродливо. Но Хэнк всего этого словно и не замечает. Америка ему кажется прекрасной, великолепной страной, тем более что она уже положила конец рабству, своему единственному пороку. И в королевстве Артура он принимается наводить те же порядки, к каким привык у себя дома. Он безоговорочный сторонник цивилизации американского образца. Он никогда не согласится, что у нее есть свои изъяны и несовершенства.
И чем активнее занимается Хэнк цивилизаторской деятельностью, тем больше становится похож на заокеанских туристов, которые разукрашивали рекламными надписями постаменты памятников и стены древних соборов. К рекламе, кстати, у Хэнка тоже особая страсть, и его стараниями рыцари вскоре разъезжают по дорогам страны уже не в качестве воинов, а в роли рекламных агентов. На их стальных латах аршинными буквами расписаны достоинства производимого Хэнком мыла и изобретенной им зубной щетки.
Конечно, реклама не самое главное для Хэнка, это лишь вершина целой пирамиды, которую он выстраивает. А в фундаменте должны находиться заводы и железные дороги, телефонная связь, телеграфные аппараты, электростанции — словом, средства производства, какими располагала Америка конца прошлого столетия, — и тогда пирамида начнет быстро расти и вверх, и вширь. Будет уничтожено рабство, установлены справедливые налоги, подорвано владычество церкви, определены полезные для общества занятия всем бездельникам, похваляющимся родовитостью предков и занимающим придворные должности, хотя они не умеют ни читать, ни считать. И в результате получится республика. А Хэнк станет ее первым президентом.
Прекрасный план, только он провалится с треском, пусть Хэнку многое удалось: наладить телеграф, посадить армию на велосипеды — не то что в тяжелой амуниции плестись на изнемогающих лошадях! — и открыть бюро патентов, и организовать первую газету, сразу же усвоившую приемы журналистики в Теннесси. При помощи обыкновенного ковбойского лассо Хэнк запросто расправился со всеми знаменитыми героями Круглого стола, а два-три взрыва, которые он произвел, да еще его кольт, пробивавший самую прочную кольчугу, раз и навсегда обеспечили задиристому янки репутацию величайшего чародея и властелина в артуровском царстве. Но куда сложнее оказалось ему осуществить главную свою цель — добиться, чтобы бесперебойно и эффективно работала созданная им особая фабрика, где «незрячие и тупые автоматы», как он именует подданных короля Артура, превращались бы в людей. Из этой вот затеи не вышло ничего. Бедствующие, забитые, бесправные и неграмотные кельты не захотели сделаться американцами наподобие самого Хэнка, который настоящими людьми признавал лишь таких, как он сам. И выяснилось, что невозможно одним махом перескочить через тринадцать с лишним столетии истории.
Отчего же так получилось, несмотря на всю удачливость, сопутствующую Хэнку Моргану при дворе Артура, и на все его всемогущество среди «автоматов»? Об этом Твен и размышляет в своей сказке, наполненной отзвуками старинных преданий и событий, отразившихся в средневековых романах, летописях, хрониках. И сказка — местами смешная, местами печальная, таящая в себе многие неожиданные сюжетные ходы и интересная от первой до последней страницы — побуждает нас самих задуматься над вопросами очень непростыми.
Они глубоки и трудны, эти вопросы. Что такое прогресс? И когда он истинен, а когда мним? Возможно ли, чтобы человек оказался выше и мудрее своей эпохи, или же он всегда скован ее предубеждениями, ее поверьями, нелепыми для далеких потомков? И отчего так прочны основания, на которых держатся насилие, гнет, несправедливость? И насколько мы, живущие сейчас, принадлежим текущему времени, а насколько — лишь продолжаем биться над сложностями, которые выявились уже во времена короля Артура, а то и еще раньше и, в общем-то, остаются, по сути, все теми же самыми, как бы ни изменилось общество и каких бы успехов ни добилась цивилизация?
История, если видеть в ней смены династий, войны, возвышение одних народов и упадок других, была Твену совсем не так важна, как была ему важна схожесть конфликтных ситуаций и острых противоречий, с которыми сталкивается человек, где бы и когда бы он ни жил. Свет истории помогал увидеть такие конфликты, такие противоречия с резкой отчетливостью. И вот почему Твен писал о рыцарях Круглого стола, об Англии в канун Возрождения, о Жанне д'Арк и Столетней войне.
Его не слишком заботила верность деталей. Возможно, при Артуре, если и впрямь существовал такой король, законы и обычаи были иными, чем описанные в «Янки из Коннектикута», возможно, историки признают созданную Твеном картину неточной. Все это не самое существенное. Достоверен сам факт, что подобные обычаи и законы существовали, и в них отразилось определенное представление людей о своем месте в мире и о нормах общественного устройства, определенная мораль и философия жизни.
А значит, отразился в них и сам человек со всеми своими сильными и слабыми сторонами. Со своими исканиями истины, своими заблуждениями, надеждами, иллюзиями, предрассудками, страхами, которые, пусть по-новому, но непременно дадут о себе знать и сегодня, через столько веков. Формы жизни, конечно, меняются, и меняются проявления человеческих чувств, строй мыслей, характер переживаний. А все-таки, по убеждению Твена, человек в сущности тот же, каким и был всегда, и не искоренимы ни его истинные достоинства, ни самообольщение и пороки.
