Борис Соколов - Расшифрованный Достоевский. Тайны романов о Христе. Преступление и наказание. Идиот. Бесы. Братья Карамазовы.
Первые сведения об убийстве нечаевцами И. Иванова появились в "Московских ведомостях" 27 ноября 1869 года, но только 25 декабря в газете было названо имя С. Г. Нечаева как убийцы Иванова. Сам Достоевский 9 (21) октября 1870 года писал Н. Н. Страхову: "Вначале, то есть еще в конце прошлого года, — я смотрел на эту вещь как на вымученную, как на сочиненную, смотрел свысока., Потом летом опять перемена: выступило еще новое лицо, с претензией на настоящего героя романа, так что прежний герой (лицо любопытное, но действительно не стоящее имени героя) стал на второй план. Новый герой до того пленил меня, что я опять принялся за переделку. И вот теперь, как уже отправил в редакцию "Р(усского) вестника" начало начала, — я вдруг испугался: боюсь, что не по силам взял тему… А между тем я ведь ввел героя не с бух-да-барах. Я предварительно записал всю его роль в программе романа (у меня программа в несколько печатных листов), и вся записалась одними сценами, то есть действием, а не рассуждениями. И потому думаю, что выйдет лицо и даже, может быть, новое; надеюсь, но боюсь".
О личности Нечаева Достоевский, видимо, впервые узнал из передовой статьи "Московских ведомостей" от 24 мая 1869 года, автором которой был М. Н. Катков. Там говорилось: "Молодые люди, замешанные в университетских беспорядках, были привлечены к суду, и некоторые из них испортили свое будущее. Посреди этой суматохи слишком заметно высказал свое усердие один, как сказывают, весьма заслуженный нигилист, человек далеко не первой молодости, еще лет за шесть, за семь пред сим служивший учителем в уездном или ином училище, некто Нечаев. Мы, быть может, ошибаемся в некоторых подробностях, но верно то, что этот поджигатель молодежи, выказывавшийся уже слишком заметно, был арестован. Но он не погиб и ничего не потерял. Он ухитрился бежать из-под стражи, чуть ли не из Петропавловской крепости (эта история была сочинена самим Нечаевым. — Б. С.). Он не только убежал за границу, но успел chemin faisant (по пути (франц.). — Б. С.) сочинить прокламацию к студентам, напечатать ее весьма красиво за границей и послать целый тюк экземпляров оной по почте, конечно, не с тем, чтоб она разошлась между студентами: на это он, как человек неглупый, что доказывает самый побег его, не мог рассчитывать, да это, по всему вероятно, ему не было и нужно. Цель его или его патронов была, вероятно, достигнута тем, что прокламация была перехвачена и прочтена в высших правительственных сферах. Что же пишет этот молодец? Он убеждает студентов крепко держаться, но не полагаться на баричей в своей среде. Это-де консервативные элементы, на которых дело революции рассчитывать не может. Иное дело народ, крестьяне, рабочие: тут-то для революции большая пожива, и пусть-де студенты обратятся к рабочим и подготовляют их к революции". Катков называл Нечаева "пылким энтузиастом" и причислял его к "развратникам, до седых волос причисляющим себя к молодому поколению", "говорящим от его имени", а также выражал уверенность, что Сергей Геннадиевич был кем-то подкуплен. Упоминал Катков и Бакунина как возможного автора одной из нечаевских прокламаций, но считал, что слухи об авторстве Бакунина — это скорее всего попытка использовать Нечаевым в своих целях имя известного революционера.
В записных тетрадях к роману есть прямая отсылка к мифическому побегу Нечаева из Петропавловской крепости: "Разве ты не выдавал, что бежал из казематов…"
Настоящим героем газетной хроники С. Г. Нечаев стал после убийства студента Иванова. Об убийстве, совершенном 21 ноября 1869 года, первое сообщение появилось в газете "Московские ведомости" 27 ноября: "Нам сообщают, что вчера, 25 ноября, два крестьянина, проходя в отдаленном месте сада Петровской Академии, около входа в грот заметили валяющиеся шапку, башлык и дубину, от грота кровавые следы прямо вели к пруду, где подо льдом виднелось тело убитого, опоясанное черным ремнем и в башлыке… Тут же найдены два связанные веревками кирпича и еще конец веревки".
29 ноября "Московские ведомости" сообщили имя убитого и некоторые новые штрихи преступления: "Убитый оказался слушателем Петровской Академии, по имени Иван Иванович Иванов… Деньги и часы, бывшие при покойном, найдены в целости; валявшиеся же шапка и башлык оказались чужими. Ноги покойного связаны башлыком, как говорят, взятым им у одного из слушателей Академии, М-ва; шея обмотана шарфом, в край которого завернут кирпич; лоб прошибен, как должно думать, острым орудием". Отсюда в "Бесах" появилась оставленная убийцами улика — картуз Шатова. Здесь Достоевский несколько изменил обстоятельства дела, поскольку в действительности Нечаев в суматохе надел шапку Иванова, а на месте убийства оставил свою шапку.
20 декабря имя Нечаева опять появилось в "Московских ведомостях". Он был назван главарем студенческих беспорядков в Петербурге, ныне якобы перенесшем свою деятельность в Москву. Излагалось содержание двух прокламаций: "В прошлом августе… появилась из Женевы прокламация на русском языке под заглавием "Начало революции". В ней предписывается всем эмигрантам немедленно прибыть в Россию. Лишь некоторым почетным эмигрантам, Бакунину, Герцену и пр., дозволялось быть, где они пожелают. Осенью явилась вторая прокламация, о которой… извещали в иностранных газетах и в которой обозначены враги революции в России, подлежащие истреблению".
И только 25 декабря "Московские ведомости" указали на Нечаева как на одного из убийц Иванова и призвали "разделаться… с этою мерзостью". А 1 января 1870 года та же газета со ссылкой на "Судебный вестник" сообщила о "каком-то сумасбродном заговоре с прокламациями" и что Иванов будто бы "погиб как желавший донести о преступном замысле".
А вскоре на страницах "Московских ведомостей" появилось имя Бакунина.
6 января 1870 года Катков в передовой заявил, что к Бакунину перешел "скипетр русской революционной партии" от издателей "Колокола", о которых "уже не говорят". Он процитировал "Альгемайне Цайтунг", писавшую о Бакунине как об "основателе и руководителе этого заговора", т. е. студенческих беспорядков, имевших целью "уничтожение всякого государственного начала, отвержение всякой личной собственности и воцарение коммунизма". Катков подробно изложил содержание прокламации Бакунина "Несколько слов к молодым братьям в России", проникнутой "все-разрушительным духом". "Уничтожение всякого государства: вот чего хочет наша революция", — сделал вывод редактор "Московских ведомостей", поскольку, по Бакунину, "всякое государство, как бы либеральны и демократичны ни были его формы, ложится подавляющим камнем на жизнь народа". Катков также упомянул, что "Бакунин выставлял в образец для своей молодой братьи" Стеньку Разина.
В той же статье Катков задавал риторический вопрос: "Кто же этот Бакунин? В молодости это был человек не без некоторого блеска, способный озадачивать людей слабых и нервных, смущать незрелых и выталкивать из колеи. Но в сущности это была натура сухая и черствая, ум пустой и бесплодно возбужденный. Он хватался за многое, но ничем не овладевал, ни к чему не чувствовал призвания, ни в чем не принимал действительного участия. В нем не было ничего искреннего; все интересы, которыми он по-видимому кипятился, были явлениями без сущности…"
В августе 1870 года вместо Петра Верховенского на роль главного героя вышел совсем другой персонаж, получивший имя Николай Всеволодович Ставрогин, и главным его прототипом, как впервые убедительно доказал Л. П. Гроссман, послужил видный анархист и один из лидеров международного революционного движения Михаил Александрович Бакунин. Как отмечал А. Л. Бем в статье "Эволюция образа Ставрогина", "Достоевскому в этот период его творчества не давался замысел преодоления греховности. В его герое, вопреки желанию автора, греховность пускает такие глубокие корни, что путь спасения оказывается тщетным".
В июне 1870 года Достоевский сделал наброски диалогов Ставрогина (Князя) с Шатовым и Тихоном. Князь выдвигает концепцию русского народа — "богоносца", призванного нравственно обновить больное европейское человечество. Эта идея изложена уже в "Фантастических страницах", из которых выросли такие главы второй части романа, как "Ночь" и "Ночь, продолжение", где впервые раскрывается духовный мир Ставрогина с его одинаковым тяготением к вере и безверию, к добру и злу.
В наброске, озаглавленном "Фантастическая страница (Для 2-й и 3-й части)" и помеченном 23 июня 1870 г., дана следующая характеристика Князя, как бы предваряющая и поясняющая его дальнейшие религиозно-философские диалоги с Шатовым: "Князь ищет подвига, дела действительного, заявления русской силы о себе миру. Идея его — православие настоящее, деятельное (ибо кто нынче верует). Нравственная сила прежде экономической. (NB. Не верит в Бога и имеет в уме подвиг у Тихона.) ВООБЩЕ ИМЕТЬ В ВИДУ, что Князь обворожителен, как демон, и ужасные страсти борются с подвигом. При этом неверие и мука — от веры. Подвиг осиливает, вера берет верх, но и бесы веруют и трепещут. "Поздно", — говорит Князь и бежит в Ури, а потом повесился".
