А. Грачева - Бестселлеры начала XX века
Если спроецировать эстетику модерна на область литературы, то становится понятным закономерность употребления в «современных романах» (такое жанровое определение дала своим произведениям Вербицкая) наиболее архаичных художественных средств позднего романтизма. На рубеже веков они активно использовались бульварной литературой. Авторы бестселлеров учитывали психологию «своего» читателя, увлекавшегося чтением романтической литературы (произведениями Дюма, Сю, Понсон дю Террайля и т.п. авторов) и в то же время чаявшего соприкоснуться с модными художественными идеями.
Эстетическая задача авторов бестселлеров декларативно изложена в «Ключах счастья», где был точно определен адресат произведения и названы его литературные запросы:
«Тот, кто думает, будто рабочему и мастерице не нужна красота, тот совершенно не знает этого читателя. Дайте ему очерки из фабричной жизни, которая ему осточертела <…> быт деревень, который он знает лучше того, кто пишет <…> дайте ему погром или очерк каторги, — ничего этого он читать не станет. Ему скучно… И он прекрасно знает правило, что все роды искусства имеют право на существование, кроме скучного. Он романтик, этот читатель <…> И от литературы они ждут не фотографии, не правды… нашей маленькой, грязненькой, будничной правды… а как бы это сказать — прорыва в вечность… Литература должна быть не отражением жизни, а ее дополнением» (Кн. 6. Ч. 1. С. 198).
Таким образом, авторы бестселлеров создавали произведения, выполняющие компенсаторную функцию. Они вводили читателя в те сферы действительности, которые в реальности были ему недоступны, а также увлекали его в миры, созданные богатым и щедрым воображением романиста.
С эстетизирующей функцией была тесно связана и популяризаторская функция романов-бестселлеров. Еще с XIX в. беллетристика являлась своеобразным «проводником» всевозможных идей, передаваемых читателю в образной оболочке. Обязательными элементами бестселлеров были многочисленные «идейные» разговоры, в которых сообщались сведения из разных областей политики, науки и искусства. К. Чуковский точно определил роман «Ключи счастья» как «сочетание Рокамболя и Дарвина, Пинкертона и Маркса <…> А чтобы Пинкертон вышел еще интеллигентнее, в самом современном стиле (как в лучших домах: декадан-с! пожалуйте!)»11
В романе Каменского «Люди» были изложены некоторые аспекты философии Ницше. В «Гневе Диониса» тот же философский «набор»12 был дополнен разыгранной «в лицах» теорией о мужском и женском началах, заимствованной из труда О. Вейнингера «Пол и характер». Роман Арцыбашева был насыщен цитатами из Библии, книг «Так говорил Заратустра» Ф. Ницше, «Афоризмы и максимы» А. Шопенгауэра, произведений Ф. Достоевского, И. Тургенева, Л. Андреева, А. Чехова, М. Горького и др. В этом плане характерен эпизод из романа «Санин», в котором обыгран хрестоматийно известный афоризм Базарова: «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта». У Арцыбашева доктор Новиков возражал офицеру Зарудину, предложившему Лиде Саниной сделать артистическую карьеру: «Хорошая мать или хороший врач в тысячу раз полезнее всякого поэта» (С. 16).
Типичным в бестселлерах было известное по методикам преподавания сочетание «повторения пройденного» (сведений, уже знакомых читателю хотя бы со школьной скамьи) и «нового материала» (популярного изложения злободневных проблем, модных теорий — всего того, что «сию минуту» обсуждалось в слоях политической, духовной, художественной и пр. элиты). Эту черту бестселлеров также подметила современная критика. Так, например, Я. Фридман писал о романе «Санин»:
«В этом, столь бедном событиями романе, мы то и дело встречаем собравшимися всех действующих лиц, точнее: говорящих лиц, горячо, с пеной у рта, спорящих о Боге, вере, христианстве, совести, идеализме, литературе, любви, рабочих, революции и т.п.»13.
Аналогичную картину критики видели и в романах популярных писательниц. Характеризуя творчество Вербицкой, И. Хейф отмечал, что «на всех ее произведениях <…> как будто застыла пестрая печать всего, что угодно. И, впрямь, чего тут нет? И о купечестве, и о третьем сословии, и о мещанстве, и о модернизме, и о минувшей войне, и о революции, и о животной любви, и о чистой любви. Господи! Сколько тем, сколько вопросов, а между тем ни одного художественно-живого воплощения, ни одного яркого волнующего образа»14.
Критики ругали бестселлеры за всеядность и поверхностность, однако присущая произведениям такого типа «ознакомительно-обучающая» функция также способствовала их широкой популярности.
Бестселлеры начала XX в. читали все — и те, кто безоговорочно восхищался их героями, и те, кто решительно отказывал этим книгам в праве именоваться литературой. Уже критики того времени, осознавая сложность, а подчас и полную неприменимость к подобным творениям привычных критериев эстетического и идейного анализа, пытались найти другие критерии их оценки. Основным среди них был социологический, исходящий из исследования потребителя такой литературы. Рецензенты искали ответы на вопросы: кто он, этот читатель; почему в данный момент он увлекся бестселлерами; какое место занимают такие произведения в литературном процессе?
Большинство критиков связывали появление романов Арцыбашева, Вербицкой, Каменского, Нагродской и других подобных им авторов с психологическим состоянием низовых социокультурных групп и слоев русского общества после поражения революции 1905 г. Причина успеха произведений такого рода заключалась в точном угадывании авторами «больных вопросов», волновавших их читателей.
Романы Арцыбашева и Каменского были адресованы, в первую очередь, молодому поколению — студентам, курсисткам, гимназистам. И неслучайно, что в их произведениях значительное место было отведено, как говорили тогда, «половому вопросу», или «проблеме пола». Последняя, естественно, существовала всегда, но приобрела особую остроту в момент разочарования молодежи в социальных способах переустройства окружающей действительности.
«Этот вопрос („половой вопрос“ — А. Г.), — отмечал критик А. П. Омельченко, — и есть зазвеневшая в читательской душе струна. Породил его не Арцыбашев своим романом, но этот роман появился в тот момент русской жизни, когда демократическая молодежь, вынужденная ходом вещей отказаться от широких политических выступлений и вместе с тем не имеющая возможности коллективным путем дебатировать политические вопросы, вплотную подошла к вопросу о личном счастье»15.
Несмотря на голословные обвинения в порнографии, романы Арцыбашева и Каменского были написаны с учетом возрастных этических запросов молодого читателя. Это было также подмечено наиболее «проницательными» критиками. Так, А. Ачкасов писал, что «в сравнении со многими-многими творениями современной анакреонтической музы „Санин“ кажется невиннейшей и благонравнейшей повестью для детей старшего возраста»16.
Подводя некоторые итоги, можно сделать следующий вывод. Арцыбашев, Каменский и идущие вослед им авторы использовали жанровый тип тенденциозного романа, насыщая произведения беллетризованным изложением злободневных проблем и теорий, конструируя утопический образ героя — «нового человека», с легкостью преодолевавшего противоречия современности. Их произведения приносили молодежному читателю желанное забвение, давали ему возможность путем самоотождествления с всесильным героем погрузиться в иллюзию — ощутить в себе силу и возможность решить волнующие его «больные проблемы» времени.
Свою специфику имела читательская аудитория женских бестселлеров и, в первую очередь, прогремевших романов А. Вербицкой. Писательница хорошо сознавала, на какого читателя она работает. В статье «Писатель, критик и читатель» Вербицкая писала:
«Я открыла отчеты библиотек и узнала следующее: меня читает учащаяся молодежь больше всего <…> Затем идут рабочие <…> Затем читают меня ремесленники, швеи, мастерицы, приказчики. Это — в бесплатных читальнях. Публика пестрая, всех возрастов и классов, но, в общем, демократический элемент преобладает»17.
Почти единственными среди критиков, кто положительно отозвался о произведениях Вербицкой, были критики-марксисты М. Ольминский и А. Луначарский. Они применили социологический критерий к оценке ее романов. Критики констатировали их популярность в молодежной и в рабочей среде и определили «безвредность» и даже «некоторую полезность» чтения этой аудиторией такого рода литературы.
«С какой чуткостью ко всеми захаянной Вербицкой с ее романом „Ключи счастья“, — писал Луначарский в статье „Ольминский как литературный критик“, — Ольминский сумел, нисколько не обольщаясь слащавыми и фальшивыми формами этого романа, прозреть некоторый подъем, некоторое стремление к чему-то более светлому и высокому, чем окружающая действительность, и в повальном увлечении молодежи этим слабым, сейчас уже забытым романом, Ольминский увидел симптом роста новых плодотворных течений в этой среде. Могу сказать не без гордости, что я был, пожалуй, единственным человеком, который, ничего не зная об этой статье Ольминского, в большом докладе „"Ключи счастья" как знамение времени“ — в Женеве уже указывал на то, какая именно сторона в творчестве Вербицкой оказалась пленительной для нашей полуобразованной демократии больших городов, а вместе с тем для студенческой молодежи, для провинциальных читателей и особенно читательниц <…> жажда красивой, более прямой, более героической жизни заставила потянуться к ней читателя»18.
