Георгий Адамович - «Жаль, что Вы далеко»: Письма Г.В. Адамовича И.В. Чиннову (1952-1972)
Второе стихотворение как-то расплывчатее и капризнее, но конец тоже очень хорош (про рай и грусть)[55]. Вообще Вы поэт очень хороший, и когда-нибудь (не очень скоро) это признают даже все Рогали[56]. Кстати, шума по поводу его статьи[57] было в Париже много[58]. Но даже шума этот идиотизм не стоит, хотя в идиотизме была и явная подловатость.
Иваск мне пишет о своей антологии[59] с просьбой о рецензии в «Опытах». Рецензию я писать не хочу[60] (написали бы Вы!), а если будет № 4, напишу большую статью[61] о «духе, судьбе, очаровании и ничтожестве»[62] эмиграционной поэзии, которая давно сидит у меня в голове. Кое-что меня заранее смущает: например, правда о Ходасевиче, которую наверно припишут моей с ним ссоре, впрочем мирно закончившейся с его извинениями. Но он был на одну десятую — не настоящий поэт, с искуснейшей подделкой под именно самого настоящего. Помимо того, он не понимал сущности поэзии и тоже подделывался под понимание, прячась за несчастного Пушкина и «строгость формы». Все это — детская игра, одна из тех удочек, на которую ловятся люди. Все это — для Вас, entre nous, п<отому> что, м. б., всего этого я никогда и не напишу.
До свидания. Крепко жму руку. Буду всегда рад, если соберетесь написать, а особенно — с поэтическим приложением.
Ваш Г. Адамович
6
104, Ladybarn Road Manchester 14
12/V-54
Дорогой Игорь Владимирович
Простите, я виноват перед Вами, не ответил на Ваше «Христос Воскресе», а теперь отвечать «Воистину» поздновато!
И на письмо еще не ответил, и, наверно, Вы не помните, о чем писали. Спорить о том, что «дремать о чем-либо» нельзя — не буду. Вы правы. Но «дрема» о чем-либо — по-моему, можно. (По аналогии, «нельзя спать о», но есть «сон о»). А вообще-то я поклонник правила Столыпина, которого однажды кто-то поправил в Гос<ударственной> думе: «мой язык, как хочу, так и говорю»[63].
Насчет ивасковской антологии: я как раз собираюсь о ней написать в «Н<овом> р<усском> с<лове>», но не о всей, а о «новых голосах»[64], т. е. о ди-пи. По-моему, самый своеобразный и, м. б., талантливый из них — Марков. Мне что-то о нем Иваск писал, но я не помню что, хорошее или плохое, и еще о ком-то писал, но забыл о ком. Елагин[65], конечно, не бездарен, но… писать Вам о нем нечего, сами все понимаете. Г. Иванов говорил мне, что очень хорош Моршен[66], но я этого не нахожу. А вообще-то у них всех общий недостаток — развязность, вернее, почти у всех. Анстей[67], например: сплошной ужас.
Вы мне сообщили, что «Опыты» кончились. Я написал Гринбергу — вопрос и сожаление, если это действительно так. Получил от него пространное заверение, что это клевета, происки врагов, а «Опыты» вечны. Tant mieux[68].
Кстати, третий номер лучше предыдущих. Вейдле[69] хорошо написал о Бунине[70], а Варшавский[71] меня всегда трогает своим простодушием, беспомощностью и отсутствием всякой лжи. Набоков[72] в сто раз даровитее, но его нельзя читать после Варшавского, «воняет литературой» с первой фразы. Кстати о фразах: если номер может быть одной фразой испорчен, то это случилось с последней фразой Анненкова[73] в статье о Есенине[74]. Моветон самый явный. Я не против девушек, но против того, чтобы так о них писать.
До свидания. Был в Париже на Пасхе. По-прежнему, если бы не Неточкин салон[75], Парижа бы не было. Вы спрашиваете, скучаю ли я в Манчестере. Нет, я Вам говорил уже: «пора подумать о душе», а здесь это самая подходящая ситуация.
Да, насчет Вашего «зоотехника»[76]. Простите за откровенность: мне он не нравится совсем. Я слишком люблю то, что Вы пишете, чтобы мне не было жаль, что Вы пишете и такое. Не сердитесь.
Было бы глупо, если бы я Вам написал: «ах, как хорошо».
Ваш Г. А.
7
7, rue Frederic Bastiat
30/XII-54
Дорогой Игорь Владимирович
Спасибо за память и пожелания к Новому году. Шлю и Вам лучшие пожелания, очень искренне! Но тут же цитирую Анненского:
Этого быть не может,
Это подлог…[77]
Не может быть, чтобы я Вам не ответил!
Не помню точно, когда Вы мне писали и о чем, но ответил бы я Вам наверно! В Париже я уже дней десять. Буду здесь до 15-го. Насчет Маркова: кое-что у него верно, но каким суконным языком статья написана![78] О Забежинском[79] же не стоит говорить, это сверх-«фармацевт», как выражались в «Бродяч<ей> собаке». Вообще, сколько развелось нечисти, и откуда она повылазила?!
До свидания. Очень жаль, что не приедете в Париж. Впрочем, даже и салон Неточки медленно гаснет, последний оплот русской литературы.
Ваш Г. А.
Как Вы странно стали писать свою фамилию![80]
8
104, Ladybarn Road Manchester 14
26/II-55
Дорогой Игорь Владимирович
Спасибо, что вспомнили и написали. Кто перед кем повинен в молчании — так мы и не выяснили. Выяснит «будущий историк».
Пишу коротко, ибо одолевают немощи, очевидно старческие. Был грипп, а теперь болят глаза и что-то не проходят! В Париже все взволнованы смертями. Целый ряд. Умер Ставров, теперь Кнут[81] и много других. Еще взволновал инцидент Бунин — Федин[82], о котором Вы, конечно, знаете. Суета сует (не смерть, а Федин, поддержанный «Русск<ой> мыслью»).
«Нов<ый> журнал» я видел, но только просмотрел. Кантор[83] негодует на статью Ульянова[84]: будто бы все не точно. Но я не читал, не имею мнения. А стихи Волошина[85] читать пробовал, но бросил, и не из-за глаз, а потому что такая это пустая риторика, что читать не стоит. По-моему, Волошин — проба и испытание: кто его любит, тот ничего в стихах не понимает. Брюсов в сравнении с ним — ангел и душка.
Очень рад, что Вы ведете светскую жизнь, с приемами при участии Степуна. (Кстати, он замечательно талантливый человек, при всей склонности к цветистой болтовне.)
До свидания.
Отчего не прислали стихов? La main.
Ваш Г. Адамович
9
104, Ladybarn Road Manchester 14
4/V-55
Дорогой Игорь Владимирович
Я получил вчера Ваше письмо. Вижу — толстое, и подумал: Чиннов прислал стихи. А потом был разочарован — стихов не оказалось! Все же спасибо, хотя за стихи было бы и «спасибо» больше.
О моем стихотворении в «Опытах»[86]. Я почти не сомневался, что оно Вам не понравится. Мне хотелось написать стихи, pour ainsi dire[87], «в полный голос», и, проверяя его на слух, мне казалось, что оно звучит верно. М. б., я и ошибся, со стороны виднее. Кое-что сдерживающее, «притухающее» я в него ввел — напр<имер>, короткие строчки, обрывающие размер. Или «близость моря» — вместо какого-нибудь роскошного эпитета о море. Но, м. б., оно вышло все-таки чересчур громким и пышным, без поддержки изнутри. Мне казалось, что поддержка есть и соответствие внешнего внутреннему тоже, значит, есть. И я был рад одобрению Иваска, который к пышностям пустым склонности не имеет. Но я вполне допускаю, что Вы правы.
В «Опытах», действительно, самое скверное — обложка. Черт знает что, прейскурант какой-то, да и то захудалый! Но взгляните, «чьей работы»[88] — и умолкните.
Марков тоже мне не нравится, кроме нескольких отдельных строк[89]. На Хлебникова не похоже ничуть, вопреки Иваску. Самое утомительное — трехстопный ямб, как трещотка, ни на секунду не смолкающий! У Некрасова это удалось, да и то еле-еле («Кому на Руси…»). Но тут под конец — нет сил читать. Гершельман[90] был бы очень интересен, если бы не безапелляционно-афористическая форма в области, где никто ничего не знает и где даже при личном знании (хотя бы воображаемом) нужно сочувствие к «стенке», о которую бьются другие. Но в общем — конечно, я тоже его напечатал бы, будь я редактором. А письма Галя[91] — наверно, без минуты сомнений! Ничего замечательного в этих письмах нет, но тон — замечателен, да и в стихах «что-то» есть.
Кстати, Иваск мне писал, что его заподозрили, что это он сам все сочинил и сам себе написал письма. Это, конечно, чушь, но действительно Галь сродни Иваску, как, впрочем, весь журнал в целом на редактора своего похож. Это большой комплимент редактору, и по сравнению с «Нов<ым> журналом» это достоинство «Опытов», хотя они и жиже. «Н<овый> ж<урнал>» — сплошной разнобой, а тут есть «лицо».
