Элла Войтоловская - Практические занятия по русской литературе XIX века
Стремление внутренний голос героя, его личностное мироощущение представить обобщенно и сделать выражением объективных процессов действительности ведет к появлению символических образов, проходящих через весь роман. Повторяемость, неоднократное приложение одних и тех же слов–образов разным характерам и ситуациям придает им символический смысл. Подсознательное и случайное становится выражением субъективной и объективной закономерности. Наиболее характерны образы-символы «загнанной лошади» и человека, задавленного лошадьми или убитого «обухом по темени». Первый образ всеобъемлющ. Из с на Раскольникова он переходит в реальность. Раскольников то оказывается в положении мужика, бьющего по глазам лошадь (убийство Лизаветы), то человека, чуть не попавшего под лошадь, которого самого больно хлестнули кнутом по спине. Раздавлен лошадьми Мармеладов. Раскольников, мучимый совестью, чувствует себя, как загнанная лошадь.
Образ «обухом по темени»•переходит, наоборот, из реальности в сон об убитой старухе и из него — в разговор с Порфирием Петровичем. Причем Порфирий Петрович, как замечает Раскольников, совершает по отношению к нему то, что он во время убийства старухи «обухом но темени». Раскольников обращает внимание на характерный прием юристов: сначала усыпить осторожность допрашиваемого, а «потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким‑нибудь самым роковым и опасным вопросом» (259) (курсив наш. — Э. Р.). В дальнейшем разговоре Порфирий Петрович дважды ссылается на «счастливое» выражение Раскольникова «обухом по темени» (261, 269). По–видимому, это слово Раскольникова становится для следователя той психологической «черточкой», которая убедительнее для него, чем посещение Раскольниковым пустой квартиры убитой им старухи.
На этом принципе соединения в одном словесном образе многозначных, противоречащих подчас друг другу смыслов и значений основано и употребление некоторых имен в романе. Так, например, Миколка — это имя мужика, забивающего лошадь, и тем же именем зовут крестьянина, маляра, принявшего на себя преступление Раскольникова и решившего за него пострадать.
Лизавета Ивановна — имя сестры старухи, непредвиденной жертвы Раскольникова. Сложный процесс борьбы мучений совести и нравственного чувства в душе Раскольникова выводится из подсознания героя и сосредоточивается вокруг вариаций этого имени. Раскольников почти сразу после убийства попадает в контору, где видит двух дам, воспринятых им резко контрастно: безмолвную «траурную даму» и пышную, слишком нарядную, «багрово–красную» даму по имени Луиза Ивановна. Поручик Порох, подчеркивая свое фамильярно–пренебрежительное отношение к ней, называет ее Лавиза Ивановна. Черновые рукописи «Преступления и наказания» свидетельствуют, что Достоевский сознательно и упорно работал над тем, чтобы рассказ Луизы Ивановны о скандале в ее «заведении» выглядел как можно комичнее. Трагическое состояние Раскольникова, идущего в контору с ощущением «жить или не жить», воспринимается на фоне комического эпизода, переданного Луизой Ивановной на ломаном русско–немецком языке, как странная, никого не касающаяся ненужность. Этот эпизод имеет большое не только психологическое, но и композиционное значение. Он как бы «разряжает» в сознании Раскольникова и читателя только что пережитый ужас преступления. Раскольникову «вся эта история начала… очень даже нравиться. Он слушал с удовольствием, так даже, что хотелось хохотать, хохотать, хохотать… Все нервы его так и прыгали» (79). Рассказ о скандале усиливает впечатление трагического одиночества Раскольникова с его страшным преступлением и жуткими мучениями. Все это подтверждается в дальнейшей беседе, вызывая в Раскольникове «мучительнейшее ощущение из всех до сих пор жизнию пережитых им ощущений». «Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказалось душе его». Им овладевает такая душевная боль, что «если б его приговорили даже сжечь в эту минуту, то и тогда он не шевельнулся бы, даже вряд ли прослушал бы приговор внимательно» (83). Таких символических слов–образов в романе много — это образ душного, раскаленного жаркого дня, проходящий через весь роман, призыв «воздуху — воздуху» по отношению к Раскольникову, задыхающемуся от мук совести, и т. д.
Предлагаем студентам подумать, насколько правомерно говорить о полифонизме романов Достоевского вообще и в какой мере это понятие приложимо к роману «Преступление и наказание».
Исходя из особенностей сложной структуры романа отбираем для анализа сцены, в которых вопрос о виновности и невиновности героя рассматривается в разных аспектах: главу 6 из первой части романа (разговор студента и офицера в трактире, подслушанный Раскольниковым, размышление о нравственной стороне преступления), главу 5 из второй части (теоретический спор с Лужиным), главу 5 из третьей части (первая встреча Раскольникова с Порфирием Петровичем), главу 4 из четвертой части романа (первая встреча Раскольникова с Соней, чтение евангелия), главу 4 из пятой части (вторая встреча Раскольникова с Соней, признание его в преступлении), главу 5 из шестой части (встреча Свидригайлова с Дуней и изложение Свндригайловым теории Раскольникова).
Студенты дома перечитывают, возобновляют в памяти указанные места романа.
Сопоставление всех этих сцен обнаруживает, что теория Раскольникова и его характер подвергаются в романе многостороннему рассмотрению и «многоголосому» обсуждению. По свойственному для Достоевского методу возвращаться к спорным моментам, теория варьируется в романе, возникает в разном освещении: объективном — в 1–й части романа, в сниженном, лужинском — во 2–й, в сопоставлении искаженного и высокого — в 3–й, 4–й и 5–й частях, в ироническом — в 6–й части романа. Сначала она звучит в разговоре неизвестных нам людей, легкомысленных и неглубоких, затем — в словах делового человека Лужина. Только двум людям серьезно рассказывает о ней сам Раскольников — Соне и Порфирию Петровичу, с насмешливой иронией передает ее Свидригайлов.
Как отголосок своих собственных, еще не высказанных вслух мыслей воспринимает Раскольников разговор студента с офицером. «Убей ее и возьми ее деньги, — говорит студент, — с тем чтобы с их помощью посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь — тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен — да ведь тут арифметика!» (55).
По–своему воспринимает идеи, носящиеся в воздухе, деловой человек Лужин. Он опускает самое главное — «посвятить себя на служение всему человечеству», а участие «в общем деле» понимает как всеобщей приобретательство: «чтобы ближний получил несколько более рваного кафтана, и уже не от частных единичных щедрот, а вследствие всеобщего преуспеяния» (117). «А доведите до последствий, что вы давече проповедовали, и выйдет, что людей можно резать», — говорит Лужину Раскольников. Убийство, совершенное Раскольниковым, оказывается, больше подходит к сниженному, лужинскому варианту теории, чем к раскольниковскому. Не случайно, имея в виду свое убийство, Раскольников замечает: «По вашей же вышло теории!» (119). В теории Раскольникова соединяется как бы несоединимое; высокогуманистическое с античеловечным. Но по реакции Раскольникова на Лужина и по его готовности помочь бедным и страдающим видно, что он больше всего дорожит гражданственным смыслом своей теории. Буржуазность во всем, и в лужинской теории в частности, глубоко враждебна Раскольникову.
Разделяя людей на обыкновенных и необыкновенных, Раскольников хочет понять степень активности тех и других в общей жизни людей. Раскольников исходит из того, что посвящает себя человечеству натура в чем‑то гениальная, неординарная, которая не может удовольствоваться комфортом для себя самого. Проблема гениальности в теории Раскольникова — это совсем не то, что вопрос о ницшевском «сверхчеловеке». Гениальность — мера общественной активности человека.
Характерно, что Д. И. Писарев в статье «Борьба за жизнь», посвященной роману Достоевского, не отрицал самой идеи выделения гениальных людей из общей массы. Он считал, что гениальные люди лучше других понимают, как повлиять на ход исторических событий в нужном направлении. Д. И. Писарев считал, что нельзя приписывать гениальным людям произвольное вмешательство в общественную жизнь, нельзя считать, что им «все позволено». Но и Раскольников не защищает этого принципа. Об этом свидетельствует его разговор с Порфирием Петровичем.
Проблема «гениальной натуры» возникла в русской литературе вместе с вопросом об общественном деятеле. Роман Тургенева «Рудин», появившийся десятью годами раньше «Преступления и наказания», так и назывался в черновиках «Гениальная натура». Если иметь в виду отношение Раскольникова к общечеловеческим вопросам, то он «гениальная натура», потому что одного существования ему всегда было мало. Интерес его к проблеме гениальности не случаен. Трагически ошибается Раскольников в том, что, не находя настоящей деятельности, решает «попробовать», гениален он или нет. Раскольников убил человека, но тем самым «себя убил», как говорит он Соне. Таким образом, преступление Раскольникова — результат безвременья, гражданского тупика, а не только его собственный просчет, «промах», не только личная трагедия, но трагедия времени.
