Бенедикт Сарнов - Рассказы о литературе
А современного человека давно уже окружают не дремучие леса, кишащие волками и прочими дикими зверями. Его окружают многоэтажные дома, компьютеры, транзисторы. Не трава-мурава, неаленькие цветочки, а бетон, асфальт, сталь, стекло. Но и этот человек, оказывается, снова творит сказку. И снова из того, что у него под рукой. Только под рукой у него теперь совсем другое...
Конечно, современные научно-фантастические романы не очень-то похожи на древние сказки. Но, в сущности, они те же сказки, только выросшие не на природной почве, а на асфальте.
Научная фантастика открыла и постепенно освоила целые миры, незнакомые прежней, старой литературе. Книги писателей-фантастов отправили человека к неведомым галактикам. Больше того, они открыли совершенно новый вид путешествия, о котором люди прежде и не помышляли: путешествие во времени. Но цель у фантастики та же самая, что и у всякой иной литературы. И предмет исследования — все тот же. Это человек, его душа, его тайные помыслы и желания, его представления о добре и зле.
Да и способ нельзя сказать, чтобы уж очень новый. Разве что обновленный. Это все тот же опыт. Тот же эксперимент.
История, рассказанная Уэллсом в романе «Человек-невидимка», — такой же эксперимент, как «Шагреневая кожа» или даже какая-нибудь волшебная сказка про ковер-самолет и шапку-невидимку. Уэллс тоже испытывает своего героя исполнением желаний.
Гриффин — гений. Но по характеру он в общем-то человек, каких множество. Ну, может, только чуть более раздражительный, чуть менее уравновешенный. А так — человек как человек...
Но вот начинается эксперимент.
Гриффин делает свое открытие. Он получает возможность стать невидимым. Иначе говоря, получает некоторое — пока чисто техническое — преимущество перед другими. Мысль его немедленно начинает работать в одном направлении: как использовать это преимущество?
Воровать? Слишком мелко. Наконец, просто невыгодно. Рано или поздно все равно поймают. Подслушивать? Тоже не слишком целесообразно: ведь невидимый человек не становится бесшумным, значит, его тоже могут услышать.
И вот путем строго логических умозаключений Гриффин приходит к своему страшному выводу: он должен убивать. Убийство — единственный путь, с помощью которого он может извлечь из своей невидимости максимальную выгоду. Убивать, терроризировать население целого города, вселять страх и ужас — и властвовать. Властвовать над людьми с помощью этого безотчетного, непобедимого ужаса.
Так эксперимент подходит к своему естественному концу.
Душа Гриффина исследована до дна. В долговязом альбиносе, увлекавшемся химией и оптикой, оказывается, дремал преступник. Стоило дать проявиться его тайным страстям — и зверь, сидевший в клетке, вырвался на свободу...
Давайте напоследок еще раз вдумаемся в это, наверное, уже порядком вам надоевшее сравнение писателя с экспериментатором.
Чтобы узнать истину о свойствах вещества, ученый помещает его в необычные условия.
Он доводит вещество до некоего предела, до «критической точки». Не случайно, как выразился один физик, «эксперименты ставятся при сверхнизких или сверхвысоких температурах, под сверхвысоким давлением, в сверхсильных магнитных полях, на сверхвысоких частотах, то есть там, где меняется сама структура объекта, где можно выяснить самые глубинные его свойства, его внутреннюю структуру, внутреннюю прочность».
Написав это, ученый добавил:
«Приставка «сверх» в физике — дело обычное».
То же самое и в литературе.
Писатель помещает своего героя в критические, предельные обстоятельства: как Толстой Анну Каренину или Достоевский Родиона Раскольникова. А то и в обстоятельства сверхпредельные, сверхъестественные: как Дефо — Робинзона Крузо или Уэллс — Гриффина. И делается это с одной и той же целью: чтобы исследовать «внутреннюю структуру» человека, его «глубинные свойства», его «внутреннюю прочность».
Потому-то в книгах и возникает так часто «критическая точка». Потому-то и приходится отправлять героя на двадцать восемь лет на необитаемый остров, или вручать ему волшебную шагреневую кожу, или чудесным образом возвращать ему молодость, или превращать в невидимку.
Алексей Максимович Горький однажды сказал:
— Правдоподобность для художника — дело опасное. Дефо — «Робинзон Крузо» и Сервантес — «Дон Кихот» — ближе к истине о человеке, чем «натуралисты», фотографы.
Вот, оказывается, с какой целью писатели всех времен и народов ставили свои странные, рискованные эксперименты: чтобы узнать истину о человеке.
— Так что же это получается? — спросите вы. — У Пушкина в «Пиковой даме» эксперимент и у Герберта Уэллса в «Человеке-невидимке» тоже? И никакой принципиальной разницы между этими экспериментами, выходит, нету? Что же, значит, научная фантастика вовсе даже и не новый вид литературы?
Нет, разница между этими двумя типами эксперимента есть.
Чтобы понять, в чем она состоит, рассмотрим еще одну книгу, и снова такую, где писатель испытывает своего героя исполнением желаний.
Вы ее хорошо знаете. Наверное, она даже относится к числу ваших любимых книг. Во всяком случае, к числу тех, от которых, открыв однажды, уже не оторвешься.
Это «Гиперболоид инженера Гарина».
Если приключения ее главного героя рассмотреть в самом общем виде, вы сразу заметите удивительное сходство этой судьбы с судьбою главного героя романа Герберта Уэллса «Человек- невидимка».
Как и там, здесь человек, мечтающий с помощью гениального изобретения установить деспотическую власть над всем миром. И так же, как у Уэллса, изобретение дает ему, казалось бы, все возможности для этого. И так же, как у Уэллса, он действует, не останавливаясь перед самыми кошмарными преступлениями. Так же противопоставляет себя ни больше ни меньше как всему человечеству. Так же добивается ни с чем не сравнимого успеха. И так же в конце концов терпит полный крах.
Но даже если глядеть на сюжет этого романа, что называется, с птичьего полета, в глаза бросится не только сходство, но и отличие героя романа А. Н. Толстого от героя Уэллса.
Гриффин — полубезумный маньяк, а в конце романа — и вовсе безумец.
Инженер Гарин — человек вполне здоровый, расчетливый и ловкий. И действует он не под влиянием внезапного истерического раздражения, а по тщательно разработанному, спокойно обдуманному плану.
Герой Уэллса, как мы уже говорили, по природе своей не преступник. Именно изобретение, давшееся ему в руки, толкнуло его на ужасный путь. Именно неслыханные возможности, которые вдруг открылись перед ним, вскружили ему голову и заставили отказаться от всех норм морали, противопоставить себя роду людскому.
Гарин стал таким не из-за своего изобретения. Его чудовищная бессовестность, его наглая аморальность рождены совершенно иными социально-историческими условиями:
«Он захлопнул крышку и положил руку на рычажок магнето, которым автоматически зажигались пирамидки. Он дрожал с головы до ног. Не совесть (какая уж там совесть после мировой войны!), не страх (он был слишком легкомыслен), не жалость к обреченным (они были слишком далеко) обдавали его ознобом и жаром. Он с ужасающей ясностью понял, что вот от одного оборота рукоятки он становится врагом человечества...»
Нет, не изобретение натолкнуло Гарина на безумную, античеловеческую, фашистскую мысль. В какой-то момент мы даже не без удивления узнаём, что все его «гениальные» затеи принадлежат не ему, что он — ловкач, решивший осуществить идеи совсем другого человека:
«Манцев привалился к стене, долго молчал, уронив голову.
— Гарин, Гарин, — повторил он с душераздирающей укоризной. — Я дал ему идею гиперболоида. Я навел его на мысль об Оливиновом поясе. Про остров в Тихом океане сказал ему я. Он обокрал мой мозг, сгноил меня в проклятой тайге... Гарин, Гарин... Пожиратель чужих идей!..»
Вот, оказывается, кто он такой, инженер Гарин.
Человеку-невидимке Уэллса мы все-таки сочувствуем. И оно не совсем уж беспочвенно, это наше сочувствие. В конце концов, Невидимка — жертва, а не только источник зла. И он действительно гениальный ученый. Когда он гибнет и с ним гибнет великое изобретение — его бесконечно жаль. И жаль, что книги, содержащие тайну, остались у тупого невежды, которому никогда не удастся эту тайну открыть.
Гриффин хотя и злой гений, но — гeний.
Гарин же — всего лишь мелкий авантюрист, хотя авантюры его и разрастаются до гигантских, всепланетных масштабов. Развязкой его замыслов, какими бы грандиозными ни были они по своему размаху, может быть отнюдь не трагедия, а всего лишь жалкий и нелепый фарс.
Вспомните конец романа, конец удивительных приключений инженера Гарина:
«На коралловом островке находилось озерцо дождевой воды, горьковатой, но годной для питья. На отмелях — раковины, мелкие ракушки, полипы, креветки, — все, что некогда служило пищей первобытному человеку...