Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
О своем мистическом опыте Коваленский сообщал, видимо, чаще всего туманно, ничего не называя и тем, замечал позже Андреев, безусловно ему веривший, создавая "почву для всяких путаниц, недоразумений, подмен и qui pro quo[90]"[91]. Одного из героев "Странников ночи", Адриана Горбова, он сделал похожим на Коваленского. Голубоглазый блондин, с породистым лицом, иронической улыбкой на сжатых тонких губах, для малознакомых — неприступный, высокомерно механический, — таким запомнили знавшие его.
Пространную характеристику Коваленского оставил Ивашев — Мусатов:
"Мне в жизни не приходилось встречать человека с таким мощным творческим умом. В его духовных концепциях, в их строгости, стройности и незыблемости чувствовалось такое сильное влияние мощного ума, что всякий, сталкивающийся с Александром Викторовичем, ощущал в нем присутствие могучего интеллекта, властно и неумолимо подчинявшего себе всякого. Трудно указать, в чем именно сказывался интеллектуализм Коваленского, но он ощущался постоянно…
Помимо этого, Коваленский был очень большим и интересным поэтом. Я знаю некоторые его поэтические произведения. Они обладали великолепными, своеобразными замыслами и замечательной художественной формой. Александр Викторович далеко не всем читал свои поэмы. Но те, которым он читал свои поэмы (я в том числе), бывали ими глубоко потрясены интеллектуально и восхищены художественно.
Вот образчик такой поэмы.
Она называется "Дача в снегу".
Писатель работает в своей загородной даче. Напряженно работая над своим произведением, писатель слышит звонок. Писатель, не желая прерывать свою работу, не идет отпирать. Но звонок повторяется. Писатель снова не идет отпирать. Звонок настоятельно звонит в третий раз. Писатель идет отпирать дверь.
Перед ним стоит высокий человек средних лет и просит разрешения войти. Нехотя писатель впускает посетителя к себе. Перед писателем оказывается чем-то знакомый ему человек, но писатель не может припомнить, где он его видел.
Посетитель, оказывается, хорошо знает дачу писателя. Он делает ряд замечаний, из которых видно, что посетитель не раз бывал на этой даче. В начавшемся разговоре посетитель упрекает писателя за то, что тот в одном своем произведении заставляет действующее лицо совершить ряд поступков, которые, по своему внутреннему облику, не должны были быть совершены, что эти поступки накладывают тень на душевный облик совершившего их, хотя в повести изображен прекрасный, безупречный человек. Далее, посетитель указывает, что то же действующее в произведении лицо, будучи по — прежнему прекрасным человеком, высказывает ряд мыслей, которых он не должен был бы иметь, но которые свойственны современным средним людям, и нет в произведение ничего, что наложило бы какую-то тень на действующего в произведении человека. "Как вы считаете, должен был бы в вашем произведении этот человек так говорить и так поступать, и, вместе с тем, оставаться хорошим, прекрасным человеком?" — неожиданно спрашивает посетитель. Писатель смущается, так как ему кажется, что посетитель прав. "Да, — говорит посетитель, — видимо, вы согласны со мной. Тогда зачем же в вашем произведении изображен якобы хороший, прекрасный человек, так мыслящий и так поступающий. Нет ли в этом внутренней неправды, толкающей читателя на ложный путь жизни?" Писатель смущается еще сильнее и опускает глаза. Когда через минуту он их вновь поднимает и смотрит на посетителя, желая возражать ему, — писатель видит, что посетителя перед ним нет.
В этом произведении (в фантастической форме) поднимается вопрос о том, что писатель отвечает за поведение в своих произведениях своих действующих лиц. Очевидно, в "Даче в снегу" посетителем было главное действующее лицо одного из произведений писателя, принявшее облик живого человека и упрекающее писателя во внутренней неправде его произведения, и этим толкающее читателя на ложный путь жизни.
Александр Викторович был очень музыкален. Он даже поступил в консерваторию и не стал пианистом только потому, что с ним произошел случай, сделавший малоподвижной его правую руку"[92].
Широко образованный, Коваленский естественнонаучные знания и умения совмещал с гуманитарными, от теории музыки до теории стихосложения. Началом литературной работы он считал 1925 год.
Речь шла действительно о работе. С 26–го по 30–й год он опубликовал десятка три детских книжечек, главным образом стихотворных: "Лось и мальчик", "Сахарный тростник", "На моторной лодке", "О козе — егозе, свинке — щетинке и о домашней скотинке"… Они пользовались спросом, переиздавались, включались в тогдашние хрестоматии. Возможно, привлекла его к этой работе дружившая с Коваленскими и Добровыми Варвара Григорьевна Малахиева — Мирович, в эти годы кормившаяся той же детской литературой, сотрудничавшая с теми же издательствами. Но главным для Александра Викторовича представлялось писавшееся "в стол", в 27–м — драма — мистерия "Неопалимая Купина", в 28–м — поэма "Гунны"… Читал он их только избранному кругу, самым близким.
Но неизбежная, с самого начала, раздвоенность — одно сочинять для заработка и публично состоять советским литератором, а другое, заветное, настоящее — втайне, для немногих, не могло не ломать и не уродовать его писательства.
В семье Коваленский получил прозвище Биша, так его называла жена. Любовь их была трогательно нежной и возвышенной. Эту трогательность не могли не замечать и окружающие. Шура, выйдя за Александра Викторовича, посвятила себя служению мужу, беззаветно считала его гением, новым Гете. Театр она оставила навсегда. Тем более, что Коваленский отвергал театр, считал: цель человека — собирание многих сторон личности, разных жизней, заключающихся в нем, в одну, а актерство — это распыление себя, растрата и разлад ипостасей души.
На посторонних, не без оснований, он производил впечатление человека сухого, высокомерного. Но не для получившего от зятя прозвище Брюшон Даниила. Для него их отношения стали не только родством, но и многое значащей дружбой. В уцелевшем отрывке юношеской поэмы сказано о близких отношениях тех лет с сестрой и ее мужем, называемых любимейшими друзьями:
…Но папоротник абажураСквозит цветком нездешних стран…Бывало, ночью сядет ШураУ тихой лампы на диван.Чуть слышен дождь по ближним крышам.Да свет каминный на полуСветлеет, тлеет — тише, тише,Улыбкой дружеской — во мглуОн — рядом с ней. Он тих и важен.Тетрадь раскрытая в руке…Вот плавно заструилась пряжаСтихов, как мягких струй в реке.Созвездий стройные станицыПоэтом — магом зажжены,Уже сверкают сквозь страницы"Неопалимой Купины".И разверзает странный генийМир за мирами, сон за сном,Огни немыслимых видений,Осколки солнц в краю земном…
Текут часы. Звучат размеры,Ткут звуковой шатёр, скользя…И прежней правды, дальней верыЧуть брезжит синяя стезя.Но над лазурью — башни, башни,Другой кумир, иной удел…
— Будь осторожен вдвое!СтрашныйСоблазн тобою завладел, —
Так говорит сестра. Но мигомУж не рассеется дурман…Она откладывает книгуНа свой синеющий диван.Все измышленья в темень канутОт этой ласковой струи…
— Спокойной ночи, мальчик, — глянутГлаза сестры в глаза мои.И еле зримо, — смутно, смутно —Не знаю где, какой, когда —Нездешней правды луч минутныйСкользнёт в громаду тьмы и льда.
10. Московские химеры
"Кто-то из Парижа привез Добровым две статуэтки, изображавшие химер собора Нотр — Дам. Когда это было, точно не помню, во всяком случае, во времена юности Даниила. Тогда было модно их привозить… Статуэтки химер оказались в комнате Саши Добро ва, двоюродного брата Даниила. И вот спустя некоторое время с ним стали твориться страшные вещи. Он был чудным человеком, но вдруг сделался наркоманом, а потом тяжело заболел. Его мама, Елизавета Михайловна, сказала, что во всем виноваты эти чудища, все сделали эти чудища. Одну статуэтку она успела выбросить. Тогда на нее все закричали, в том числе и Даниил, что это произведения искусства, как можно быть такой суеверной, что за нелепость, что за предрассудки.
Уцелевшую химеру Даниил поставил в своей комнате. Тут и с ним стали твориться непонятные вещи. Наступил тот его темный период, который он описал в стихах, вошедших в "Материалы к поэме "Дуггур"… Наконец, — рассказывала Алла Александровна Андреева со слов самого поэта, — он понял, что действительно в изображении химеры живет какая-то черная сила. Сказал об этом Гале Русаковой. Галя над ним посмеялась, так же, как он когда-то смеялся над Елизаветой Михайловной, и статуэтку у Даниила, хотевшего уничтожить ее, взяла себе. Вскоре она вышла замуж, они долго не виделись. Потом Даниил узнает, что ее муж тяжело заболел, у него туберкулез. Придя к ним, он увидел, что на шкафу рядом с диваном, где лежал больной, глядя вниз, прямо на него, стоит химера. Придумав какой-то повод, он взял ее и разбил. Но вскоре муж Гали Русаковой умер"[93].
