Юрий Оклянский - Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева
В реальности эпизод, случившийся с Фединым, судя по всему, был сходен с тем, что некогда пережил Л.M. Леонов…
И вот теперь, на исходе войны, в конце 1944 года, перед мысленным взором Сталина снова возникла эта фигура — Федин… Вместе с Толстым, Эренбургом, Павленко, рядом посаженных на одну позорную скамью. Цель была, несомненно, неотложная и первостепенная. Анархия войны и хмель замаячившей Победы вскружили головы. Возникли иллюзии возможных перемен политического курса или даже самого режима, излишне благодарная оглядка на западных союзников, на европейские рыночные порядки и англо-саксонскую демократию. Некоторые рупоры Запада заговорили даже о «стихийной десталинизации». Вон куда хватили! И это при свете освещавших ночное небо победных салютов, в сражениях, не ими выигранных. Впереди, конечно, и у нас, как всегда, все та же интеллигенция. Подпруги надо было подтягивать, еще как надо! Но открытый судебный процесс над писателями? Но… В момент наибольшего сближения с западными союзниками? И почти в канун Победы в мировой войне? Не чересчур ли?..
По наработкам Берии в числе испытанных рычагов сгодилось бы «дело» об антисоветском шпионском писательском центре. Ввиду особой значимости крутые меры по «промывке» мозгов обдумывал лично Сталин. Но окончательное решение у вождя все никак не созревало. Он колебался, примеривался, выслушивал разные мнения. В том числе и стоявшего перед ним навытяжку писательского генсека Фадеева. Что думает он? Как поступить?
Оттого вся их беседа носила чрезвычайно странный характер…
Что же касается нашего героя, то подготовка к задуманному процессу в первоначальной прикидке обернулась для него обвинением в шпионаже. И тут уже в дело пошло всё. Вольнолюбивые и прямо антисоветские высказывания разных лет. Сотрудничество с внутренними «врагами народа» вроде Замятина и Пильняка, доносы и наветы О. Войтинской и В. Ставского… А также долголетние личные отношения Федина с художниками и публицистами Запада, прежде всего из стран немецкого языка, — со Стефаном Цвейгом, Леонгардом Франком и многими другими. Жизнь в Германии до революции, поездки на Запад конца 20-х — 30-х годов. Словом, все то, что делало его фигурой международной. В «сценарии» НКВД на будущем громком процессе ему отводилась роль германского шпиона.
Из-за круговертей политической конъюнктуры Сталин в конце концов акцию отклонил и судебный процесс не состоялся. Но накопленные идеологические яды как-то все-таки должны были сработать…
«Английского шпиона» Алексея Толстого от последствий избавила смерть (он тяжело болел и до Победы не дожил). Петр Павленко был все же слишком «своим человеком» и за вселенские панегирики Сталину (роман «Счастье», фильм «Падение Берлина» и др.) при усердным покровительстве Фадеева от расправы увильнул.
Однако другие фигуранты (И. Эренбург и К. Федин) определенной доли отмеренного наказания не избежали. Публичным избиениям и проработкам подверглись оба. И удар, доставшийся Федину, был такой силы, что надолго свалил его с ног.
Всю войну в числе прочего Федин писал мемуарную книгу «Горький среди нас». Он был одним из любимых учеников А.М. Горького, приезжал к нему в Италию, постоянно встречался. С этой книгой связывал особые надежды.
Мемуарное полотно получилось многофигурным, красочным. В конце 1943 и 1944 году Гослитиздат двумя пузатыми томиками, рассчитанными на массовое чтение, выпустил сначала первую, затем вторую часть книги. Можно было бы только радоваться. Если бы не загадочное обстоятельство. На последней странице второго выпуска отсутствовала обычная в таких случаях фамилия редактора. Подобающего значения Федин первоначально этому не придал. А напрасно. Такие вещи просто так не делаются. Это и была «черная метка» — знак предстоящей расправы.
Сокрушительный удар по автору книги «Горький среди нас» летом 1944 года совместно нанесли орган ЦК ВКП(б) «Правда» и газета отдела пропаганды ЦК ВКП(б) «Литература и искусство». «Ложная мораль и искаженная перспектива», «Вопреки истории» — так назывались зубодробительные статьи.
За ними последовала серия устных проработок. В качестве трибун срочно созывались писательские собрания. «Вредной» назвала на обсуждении книгу М. Шагинян, «клеветой» окрестил ее П. Павленко (тот самый — возможный сосед по скамье подсудимых). И дальше хор голосов, будто гул в горах, только множился и нарастал. Параллельно составлялись и шли наверх закрытые записки и донесения по линии органов госбезопасности, где все это дополнительно компоновалось, истолковывалось и заострялось.
Даже Леонид Леонов, прошлогодний Сталинский лауреат первой степени за пьесу «Нашествие», приятель Федина и компаньон по Чистополю (согласно изложению в Информационной записке для руководства ЦК ВКП(б) наркома Госбезопасности В.И. Меркулова от 31 октября 1944 года), на одном из писательских собраний говорил, что в погоне за личной популярностью и в угоду «правде факта» автор книги «Горький среди нас» пренебрег «правдой истории». (Ох уж эти «правда факта» и «правда истории»! Бесплотные фантомы советских времен! Боксерские перчатки для мордобоя!) И в результате, дескать, автор искаженно обрисовал образ великого писателя. В книге представлен не тот Горький.
«Книга Федина о Горьком, — перелагает наркома Госбезопасности В.И. Меркулова выступление Леонова, — плохая. Недопустимо опубликование писем и высказываний Горького без учета, что это в итоге исказит образ Алексея Максимовича, Горький не сразу стал тем писателем и учителем жизни, которого высоко чтит советская страна. И бестактно сейчас, в интересах личной писательской биографии, публиковать то, что было сказано Горьким совсем в другое время, на иной стадии нашей общественной и литературной жизни.
У меня тоже есть письма Горького, воспоминания о беседах с ним, но я не предаю и не предам этот материал гласности в интересах сохранения в народе цельного образа великого писателя, пришедшего к полному единению со своим народом, с партией, с советским государством».
Хоровое эхо поношений со стороны виднейших писателей, а главное, две разгромных статьи в партийной печати… Надо учесть военное время. Сила удара приближалась к тому, чем станут вскоре громоподобные постановления ЦК по вопросам литературы и искусства.
Серия таких постановлений последует два года спустя. В августе 1946 года в постановлении «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» будет избит идеологической дубиной, так, что никогда уже не сможет подняться, давний друг и напарник Федина по группе «Серапионовы братья» Михаил Зощенко. Его неповторимый сатирический талант будет сломлен. Вместе с Зощенко сходным глумлениям подвергнется гораздо более закаленная и устойчивая Анна Ахматова. Затем последуют постановления о театре, кино, музыке. Там будут другие имена, от Сергея Прокофьева до Павла Нилина.
Но одним из первых мучеников промывки мозгов в художественной среде стал Федин.
Упомянутая Информационная записка наркома Госбезопасности В. И. Меркулова, доверенного человека Берии, на имя главного идеолога партии секретаря ЦК А.А. Жданова от 31 октября 1944 года озаглавлена «О политических настроениях и высказываниях писателей». В Записке тщательно скомпонованы публичные высказывания хулителей Федина, его коллег, наперебой отмечавших вредоносность его мемуарного сочинения.
Однако же собрания собраниями. Но главная фактическая опора в Записке, как всегда, — агентурные сведения, подслушивания, подглядывания, доносы. Предыдущее Спецсообщение Управления контрразведки Наркомата Госбезопасности СССР, где Федин косвенно объявлялся немецким шпионом, относилось к июлю 1943 года. Записка наркома — к октябрю 1944 года. Ранг, да и острота идеологических и административных накруток, возрастали. Оба документа вместе взятые обряжали и готовили фигуранта к скамье подсудимых
Глава госбезопасности Меркулов составлял свою бумагу через три месяца после печатного разгрома книги «Горький среди нас». Автор представлен там как идеологический рецидивист-антисоветчик.
Среди прочего там сообщается: «Писатель К.А. Федин, в связи с появлением в свет и критикой его последней книги “Горький среди нас” говорил: “До меня дошел слух, будто книгу мою выпустили специально для того, чтобы раскритиковать ее на всех перекрестках (безусловно, так оно и было. — Ю.О.). Потому что на ней нет имени редактора — случай в нашей литературной действительности беспрецедентный”. <…> По поводу статьи в “Правде”, критиковавшей его книгу, Федин заявляет: <…> “Смешны и оголено ложны все разговоры о реализме в нашей литературе. Может ли быть разговор о реализме, когда писатель принуждается изображать желаемое, а не сущее? <…> Печальная судьба реализма при всех видах диктатуры одинакова. <…> Это требование фальсификации истории. <…> Горький — человек великих шатаний, истинно русский, истинно славянский писатель со всеми безднами, присущими русскому таланту, — уже прилизан, приглажен, фальсифицирован, вытянут в прямую марксистскую ниточку. <…> Хотят, чтобы и Федин занялся тем же!”»
