Дмитрий Старков - Жанр исторической робинзонады: эволюция образов прошлого, настоящего и будущего в период 2007-2012 гг.
«…одна из девочек, светленькая, лобастая, подняла руку:
— Товарищ Вышинский, а это правда, что вы хотите построить чернильный завод?
— Да, — сказал Сергей и понял, что погиб.
— А почему?
Погиб, пропал… Сергей мог обмануть здешнее начальство, чтобы выманить деньги, обмануть профессора, Славу, Зою, Катю… Этих детей, эту девочку он обмануть не мог.
Фабрику придется строить. На самом деле.
Пропал…
— Почему? Знаете, почему? Я не просто хочу, чтобы у вас на столах были хорошие чернила. Я хочу сделать так, чтобы у вас были лучшие чернила на свете, чтобы все иностранцы, которые смеются над нами и говорят, что русские могут только продавать нефть и не могут делать ничего хорошего, чтобы они, глядя на мои чернила, сгрызли себе ногти до самых локтей!» [23, с. 172]
Такое решение было принято героем не без причины. Оно было подготовлено двумя факторами, влияния которых герой не испытывал в будущем. Первым из них оказалось впервые испытанное удовольствие от труда, результатом которого являются реальные, необходимые людям вещи: «Сергею неожиданно не хотелось отрываться. Впервые в жизни изпод его рук выходило чтото. Чтото, чего только что не было, а потом — раздватричетыре — и оп! Свечка! Просто здорово. Это вам не картинки в Фотошопе рисовать, это вещь! Настоящая! Еще теплая!» [23, с. 49] Вторым фактором оказалось окружение: люди, неравнодушные к своей стране и ее будущему: «Интересный человек… Сергей вышел из губоно и закурил, размышляя над этими словами.
Этот Слава тоже человек интересный. Надо же, космические корабли проектирует. Ладно, пусть пытается. С его верой в то, что все возможно, он и вправду сможет придумать чтото занимательное. Космос…
Честно говоря, большевики и космос, большевики и андроиды — все это звучало для Сергея как полнейший бред. А здесь люди на полном серьезе собираются все это развивать. Это ж надо такую веру в собственные силы иметь…» [23, с. 160]
Таким образом, прошлое способствует становлению главного героя, превращению его из продукта настоящего — никому не нужного юнца — в человека, который знает, к чему стремится, и искренне хочет быть полезным для окружающих. Об этом прямо сказано в тексте романа, в разговоре героя с представителем местной власти, которого он намеревался обмануть:
«Шрам помолчал:
— Да. Дети — наше будущее. Не научим их — нас, необразованных, сомнут враги. А всетаки, товарищ Вышинский, почему вы решили открыть свое производство. Нет, не чернил, производство вообще? Вы — человек образованный, смелый…
„Я? Смелый?“
— …могли бы устроиться на службу в учреждение, пойти в армию… На заводе я вас не вижу, руки у вас все-таки не рабочие. Почему? Вы же должны знать, как относятся к нэпманам?
Сергей задумался. Можно произнести длинную, пафосную речь о необходимости поднятия промышленности, о престиже государства на мировом рынке… Можно.
Но лучше сказать правду.
— Я вообще не собирался ничего создавать. Сначала я рассчитывал просто обмануть вас, выманить деньги на открытие производства, и сбежать.
Секретарь поднялся. Глаза товарища Шрама напомнили о Паше Поводне. В кабинете было тихо, только тихо скрипела медленно сжимаемая пальцами бумага на столе.
— Продолжай… — сквозь зубы произнес товарищ Шрам.
В животе Сергея лежал огромный ледяной ком страха, но этот разговор был нужен. Ему было нужно освободиться от собственного вранья.
— Рассчитывал. Но потом я общался с людьми: с профессором Крещенским, с секретарем комсомольской ячейки, со школьниками…
Сергей посмотрел в глаза секретарю:
— Я не смогу их обмануть. Я на самом деле хочу открыть эту чернильную фабрику. Даже не ради денег, деньги для меня — не главное…
Сергей с ужасом понял, что говорит правду.
— …для меня главное — само производство. Я больше не хочу быть тем, кем я был раньше, сектантом, от которого никому ни холодно ни жарко, который попусту коптит небо, не принося пользы. Я хочу, чтобы мои руки…
Сергей взглянул на ладони.
— Чтобы мои руки были руками человека, который сделал чтото для своей страны, для своего народа. Чтобы, когда меня спросят: „Что ты оставишь после себя?“ я мог показать на чернильную фабрику и сказать: „Вот. Вот мой подарок народу!“». [23, с. 178–179]
Таким образом, все надежды не только героя, но и всего его настоящего времени — исключительно на прошлое. Об этом прямо говорится в конце романа, в диалоге Ф. Дзержинского и одного из персонажей, распознавшего в герое человека из иного времени и способствовавшего его встрече с Дзержинским:
«— Время у нас такое, бурное. Из кого хочешь человека сделает. В общем, я думаю, рассказывать о том, кто он такой, парень не будет, поэтому пусть сам выбирает путь. Захочет, возьми его в ИИФ, захочет — пусть занимается чернилами… Пусть сам выбирает. И я сильно ошибусь, если он изберет безделье.
— Товарищ Дзержинский… — Вацетис помедлил, — Сказать ему, что он не в каком-то другом мире, а в собственном прошлом?
— Пока не стоит. Дело даже не в том, что он относится к нам с предубеждением. Пока мы все равно не знаем точно, из будущего ли он… — Дзержинский жестом остановил попытавшегося возразить Вацетиса, — Не знаем. То, что предмет, который он ищет, перебрасывает не из мира в мир, а только из будущего в прошлое и обратно, еще ничего не доказывает. Как там говорит твой начальник, который любит всегда успевать раньше? „Верить или не верить — не наш путь“? Так вот, до двадцать девятого года мы знать не будем. Вот когда убедимся, что он на самом деле из будущего, тогда и скажем…
Дзержинский побарабанил пальцами, пробормотал „Девяносто первый год, говорите…“, потом неожиданно улыбнулся:
— А ведь ты не прав, Арвид. Сергей Вышинский — не из нашего будущего.
— Но…
— Он из того будущего, которое было бы, не окажись он здесь. Вот только теперь МЫ будем решать, каким быть нашему будущему. Praemonitus praemunitus.» [23, с. 305]
Заключение. Эволюция образов прошлого, настоящего и будущего в сознании читателя-адресата исторической робинзонады
Подводя итог данной работы, мы можем сделать вывод о том, что с начала XXI века русская массовая литература не только приняла новый жанр фантастики, но и освоила его, дополнив и изменив таким образом, что мы вправе говорить о сформированности исторической робинзонады как нового фантастического жанра, вобравшего в себя не только социокультурные элементы современности, но и плодотворные традиции создания фантастических миров, идущие от предыдущих литературных эпох. Более того, развитие жанра исторической робинзонады еще не завершено. Динамика образов прошлого, настоящего и будущего в исторической робинзонаде наглядно демонстрирует это.
Еще И. Тэн в работе «Философия искусства» [45], впервые выпущенной в 1880 г., рассматривал литературу как «свидетельство известного состояния умов», как источник данных, без которого невозможно создание «истории нравственного развития». В связи с тем, что нравы, мысли и чувства, преломляющиеся в литературе, прямо зависят от национальных и социально-групповых черт ее адресата, И. Тэн выделял среди литературы шесть ступеней «расовых» признаков, каждому из которых соответствует свой «уровень» искусства. Первые три уровня представляли «модную литературу», которая интересует читателя 3–4 года; «литературу поколения», существующую столько, сколько существует воплощенный в них тип героя; произведения, отражающие «основной характер эпохи». На наш взгляд, динамика бытования образов настоящего, прошлого и будущего в исторической робинзонаде позволяет отнести данный жанр не только к первому и второму из этих уровней (к первому и второму уровням М. А. Черняк [22, с. 19–20] относит популярную беллетристику и массовую литературу рубежа XX–XXI веков), но, до некоторой степени, и к третьему (не случайно образ настоящего в романе К. Костинова «Сектант», как показано выше, прямо соотносится с образом главного героя).
Каковы же образы прошлого, настоящего и будущего в исторической робинзонаде на текущий момент?
В данной работе показано, что образа будущего в исторической робинзонаде нет. Этим данный жанр кардинально отличается от произведений о путешествиях во времени, популярных в СССР до 1990-х. Образ будущего в советской фантастике подразумевал, что будущее есть значительно усовершенствованное настоящее, а люди будущего (носители этого образа) — гораздо совершеннее современников читателя в интеллектуальном, физическом и моральном смысле. Наиболее ярким примером такого сопоставления будущего с настоящим является повесть Кира Булычева «Сто лет тому вперед» [34], впервые опубликованная в 1978 г. и с тех пор многократно переиздававшаяся, а также послужившая основой для сценария фильма «Гостья из будущего», вышедшего на экран в 1984 г. и до сих пор пользующегося высокой популярностью.
