Георгий Адамович - «Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)
Буду ждать письмеца. Что Вы делаете, как живете, где работаете, т. е. зарабатываете на жизнь?
Ваш Г. А.
34
104, Ladybarn Road Manchester 14
26/I-58
Дорогой Владимир Сергеевич
Я очень виноват перед Вами, впрочем, как обычно. Но на этот раз у меня есть некоторое оправдание: не ответил я Вам не по лени, и даже не «просто так», а из-за немощей. Меня в Париже одолел азиатский грипп, вещь крайне мерзкая, изнурительная, и не совсем он прошел и до сих пор. Но мало-помалу я прихожу все-таки в себя.
Мне было крайне лестно и приятно прочесть, что какие-то мои статейки Вам показались достойны того, чтобы их собрать, перепечатать и т. д. Правда. Статью о Толстом и Пушкине («У камина»[239]) я писал действительно «с чувством, толком», остальное — как обычно, скорей впопыхах. Но в «Опыты» все это не годится, по многим причинам. Я был бы рад собрать некоторые свои статьи и «Комментарии» за много лет, но кто их издаст? «Чех<овское> изд<ательст>во» непременно требовало новой книги, а жаль! Если бы они предоставили мне составить книгу, как хочу и из чего хочу, она была бы значительно лучше. Но теперь об этом нечего и думать[240].
Насчет же того, что я перегибаю палку в сторону анти-декадентства, рационализма, прозы и некоего «вишнячества» (отчего будто бы Вишняки стали меня одобрять), вот что я хочу Вам сказать, — и, кстати, это тема для новых «Комментариев»: в литературе нет ничего достижимого, все ускользает из рук, все оборачивается ложью, — и чем больше живешь, тем яснее и горше это чувствуешь. Оттого наступает срок, когда человек-литератор становится «пораженцем», а м. б., и само-предателем. «У меня, — говорит он себе, — ничего нет, ничего не будет, м. б., есть у них, у других, моих бывших врагов?» И его клонит в другой лагерь, хотя и там наверно он ничего насущно-важного не найдет.
Я не уверен, но думаю, что, м. б., то, в чем Вы меня упрекаете, этим надо бы объяснить. Конечно, я сердцем, навсегда, с декадентами. Но ничего они мне, в сущности, не дали, кроме обещаний.
Простите, что расписался о самом себе. Глупо и неловко, но Вы меня спровоцировали.
Знаете ли, какую я книгу теперь должен писать? О Маклакове[241]. Это меня мало вдохновляет, но это — заказ и деньги, а деньги меня вдохновляют всегда. (Пожалуйста, не говорите об этом никому. Почему-то это еще — тайна.)
Яновский, писавший мне часто, умолк после рецензии о «Челюсти». Не знаете, обижен ли? Я написал лучшее, что мог.
Иваск собирается летом в Европу. Собрались бы и Вы! Напишите, кстати, о себе, как Вам живется, вполне ли хорошо в финансовом смысле, есть ли развлечения любовные и т. д. Я как-то «не чувствую» Нью-Йорка и не представляю себе Вашей жизни в нем. Здесь я — вроде как в богадельне, а в Париже вроде как на кладбище или в преддверии его. Буду ждать письмеца.
Ваш Г. Адамович
P.S. Забыл то, что давно хотел сказать Вам: о вашей «Рассеянности» в «Опытах»[242]. Очень хорошо. Все настолько по-Вашему, и самая тема — настолько Ваша, что узнаешь из тысячи других вещей. Собственно, скорей «Недоумение», чем «Рассеянность», но этим словом — недоумение — надо будет когда-нибудь назвать собрание всех Ваших сочинений: где я и что я.
Меня удивило, что Вы стали больше «художником», чем были до сих пор. Я не приписываю Сирину никакого влияния на Вас, но думаю, что Ваше упорное восхищение его словесной тканью кое-что внесло и в Ваше писание. В ответ на мое восхищение Андреевым («Трудные дороги» в «Н<овом> журн<але>») Вы написали мне: да, но он не художник. Это меня тогда смутило. Где начало одного, где конец другого? Теперь, прочтя «Рассеян<ность>», я понял источник, корень Вашего замечания. Это в Вас новое, и, признаюсь, — мне было бы жаль, если бы Вы «художеством» увлеклись. Я не хочу, конечно, повторять азы и прописи: художество только тогда хорошо, когда оно незаметно и т. д. Сами Вы все это знаете. Но у Вас оно сейчас в двух шагах от того, чтобы стать «заметно». Чувствуется усердие, усилье — и мне по старой дружбе хочется Вас предостеречь. «Аркадий, не говори красиво»[243]. Очень по-Вашему вставлен Джо с «нимфой», очень хорошо это сплетается с темой.
35
104, Ladybarn Road
Manchester 14
23/IV-58
Дорогой Владимир Сергеевич
Получил Ваше письмо — с радостью и удивлением. Я думал, что Вы меня достаточно знаете, чтобы не предполагать, что я на Вас «обиделся» — и из-за чего?! — из-за того, что Вам не нравятся Алданов и Андреев! Неужели Вы действительно могли решить, что именно из-за этого я Вам не пишу? Cher ami, я вообще толерантен (вероятно, по равнодушию, а не по высоким причинам), а к Вам — особенно, ибо чувствую в Вас многое, чего нет во мне самом. А не писал я Вам — сам не знаю почему, «так», от всякой суеты и всего прочего. Не стоит об этом и говорить.
Насчет Teilhard de Chardin[244]: я как раз его теперь читаю, и удивился, что Вы мне о нем именно теперь пишете. Я прочел только первую книгу, потом прочту вторую и третью. Я не очень люблю авторов, которые дают «мировоззрение», но согласен, что Teilhard очень интересен, а главное — сообщает бездну учености, из которой можно сделать и свои выводы. По своей малограмотности я это ценю больше всего. Меня удивляет, что он католик, да еще священник. Надо бы созвать новый, последний Вселенский собор и внести поправки в космогонию, для церкви будто бы еще обязательную, но рассчитанную на человечество в его младенчестве. Притом, это не было бы непреодолимо трудно! А то выходит, что само собой разумеется — по T<eilhard> de Ch<ardin> и другим — что в церковном учении сохранили вздор, на который, однако, церковь не решается посягнуть и который считается откровением и богоданной истиной.
Quant а[245] Паскаль и иезуиты, то Вы правы. Паскаль — не истина, а только живой упрек истине, что она хуже, чем могла бы быть. И потом, литературно он — вне сравнений. Если Вы помните пять-шесть его строк о Монтене, потрясшие меня на всю жизнь — о том, что М<онтень> «ne pense qu’a mourir mollement et lachement»[246] — то согласитесь. Это просто невероятно по битью «в самую точку». Ну, вот — философское письмо пора кончать! Не сердитесь на меня за молчание и не выдумывайте причин. Je suis dans le genre de Montaigne: «mollement et lachement»[247], не только умираю, но и живу.
Небольсиной[248] я напишу завтра или послезавтра.
В Англию я вернулся из Парижа вчера и буду здесь до начала июня.
Как Вам живется? (a part философы).
Ваш Г. А.
36
26/IV-59
3, Scarsdale Road Victoria Park Manchester
Дорогой Владимир Сергеевич
Простите, что давно не писал и до сих пор не ответил на последнее Ваше письмо. Я был в Париже, а там всегда суета и писать некогда. Только третьего дня сюда вернулся.
Вы пишете, что рады тому, что я «м. б. попаду в Мюнхен». Я не хочу туда попадать. Я условился с Critchlow[249] и Бахрахом, что приеду туда на 2–3 дня (должен быть там 6 июля), но «насовсем» — не хочу. Во-первых, пока я в Манчестере, ни на что другое менять его не стоит. Во-вторых, даже если бы мой Манчестер кончился, от Мюнхена я отказался бы. Как-нибудь проживу, — жил же я раньше без постоянного заработка? Работать 8 часов ежедневно, без длительного отпуска, я уже не способен, вернее, не хочу, — п<отому> что жить мне осталось не так много, и я хочу дожить жизнь иначе, м.б. что-нибудь еще написать. А это — ярмо. Нет, c’est n’est plus pour moi[250]. Если можно работать для них, живя в Париже, т. е. время от времени что-нибудь им посылать, дело другое. На это я согласен (для денег, но без энтузиазма).
Отвечать о Роб-Грийе теперь поздно, Вы забыли, конечно, что о нем писали. А статью в «Esprit», о кот<орой> вы пишете, я читал, и никак не согласен, что она «замечательная». Статья средняя, по-моему, типично литераторская, без сути. Да, неглупо, но и только, а вот Александрова в «Соц<иалистическом> в<естнике>» написала о ней скорей глуповато.
Иваск мне пишет, что Мария Сам<ойловна>, вероятно, будет субсидировать «Н<овый> журн<ал>», кончив «Опыты». Очень жаль. В «Оп<ытах>» много недостатков, но исправимых, а «Н<овый> ж<урнал>» — альманах, сборник, «всего понемногу на все вкусы». Я бы хотел, и написал об этом Иваску[251], чтобы «Оп<ыты>» — если бы М<ария> С<амойловна> согласилась хотя бы на один № в году — были бы ближе к Вашей линии, т. е. меньше эстетизма, больше беспокойства обо всем, что представляет собой наш теперешний мир. Но где взять людей? В последнем номере нет ни Вас, ни хотя бы Степуна (я не очень люблю его, но все-таки он головой выше почти всех других, когда не пишет о кинематографе). Что-то есть и в Большухине[252], только это «что-то» тонет у него в болтовне. До свидания, дорогой Владимир Сергеевич. Пожалуйста, ответьте мне и возобновим переписку. Передайте сердечный привет, de tout coeur[253], Вашей невесте — или уже жене[254].
