Мередит Маран - Зачем мы пишем

О своей первой попытке написать роман я вспоминаю с ужасом. Мне пришлось его выбросить. Но идея в голове засела, и позже все закончилось книгой, которую я назвала «Невидимый цирк».

Вот как это было. В двадцать девять лет я получила грант Национального фонда поддержки искусств, благодаря чему смогла год работать над «Цирком». Закончив первый вариант, я сразу принялась перечитывать текст в надежде, что он будет потрясающим. Но работа оказалась очень слабой, и этот факт я поняла сразу. Я даже не стала дочитывать до середины — мне хватило нескольких абзацев, от которых уже можно было сойти с ума. Моя проза, как я выяснилось, слишком далека от того, чтобы ее кто-то захотел купить, издать и тем более прочитать — и это не могло не пугать.

Началась жуткая трехдневная паническая атака. Все происходило в те времена, когда я еще не пользовалась услугами психотерапевта. Я представляла собой тридцатилетнюю женщину, бросившую секретарскую работу ради того, чтобы на полученный грант написать роман. Деньги фонда почти закончились. Наступала необходимость искать работу, но у меня не было никакого стажа, кроме временного.

Все эти волнения — пока я читала черновик своего романа — превращались в настоящую паническую атаку. Все пошло наперекосяк, и я действительно обезумела. Я маниакально ходила по Ист-Виллидж с самым ужасным бредовым состоянием из всех, что когда-либо меня накрывали. Это было мучительно. Звонила каким-то людям, почему-то просила у них прощения за свои обещания стать писательницей. Земля уходила из-под ног, будто вся моя жизнь разом потеряла смысл. Настоящий экзистенциальный кризис. Я не ела четыре дня. Напоминала мрачный призрак, крадущийся в плаще по улицам Ист-Виллиджа. В то время я только начала жить вместе с мужчиной, который потом стал моим мужем. Он возвращался домой с репетиций, а я тут же набрасывалась на него, требуя, чтобы меня привели в чувство. Представляю, о чем он, бедный, думал: «Господи, во что же я влип? Девочка явно не в себе».

Каким-то образом я избавилась от своего сумасшествия. Удалось. И через четыре дня вернулась к работе над романом. Разорвав рукопись в клочья, я вновь собрала текст по кусочкам. Пока я заламывала руки, хандрила, ныла и каялась, какая-то другая часть моего мозга думала над тем, как исправить положение. Я быстро начала вносить изменения. Вернувшись к роману, отшлифовывая текст, я сразу успокоилась. Все мои метания, все мои муки обернулись четким логичным планом.

Очевидно, так это работает в моем случае. Я могу биться в истерике, но продолжать писать.

Работа над романом «Посмотри на меня» принесла самый болезненный опыт за всю мою писательскую жизнь. Творческий процесс обернулся настоящей борьбой. Я не совсем понимала причины таких сильных страданий, но кое о чем догадывалась. Дело в том, что раньше мое письмо носило довольно традиционный характер, и я не знала, примет ли кто-нибудь мою новую книгу в том виде, в котором я ее делала. Это было похоже на чувство вины и ожидание расплаты за что-то. «Посмотри на меня» я писала в постоянном страхе. Честно говоря, мне казалось, что он ужасен, а я зашла слишком далеко.

Но несмотря на все переживания и ощущение обреченности, с работой над книгой все-таки связано несколько счастливых моментов, которые остались в памяти. Однажды, перечитав первые шесть глав за один присест, я вырвалась из дома и просто бежала по городу. Мне казалось, что ничего подобного раньше я не читала, что я совершила какой-то прорыв и сделала очень смелое открытие. Довольно возбуждающее чувство.

А вот с романами «Цитадель» и «Время смеется последним» все было иначе. Тяжесть ушла сразу, как только я подобрала уникальный стиль изложения для каждого из них. После этого работа стала сплошным праздником. Как только я обрела собственный, ни с кем не сравнимый голос, я унеслась в небо. Особенно я резвилась с текстом, когда писала «Цитадель».

Я умею решать проблемы — это одно из моих сильных профессиональных качеств. Я делаю первые наброски, абсолютно ни к чему не обязывающие, даже легкомысленные. В начале замысла я всегда выплескиваю на страницы давно вынашиваемое и подсознательное — то, что потом превратится в мощный текст и произведет должный эффект.

Мне необходим полет воображения, и достичь нужного состояния я могу лишь таким бездумным образом. Поэтому я себе это позволяю. Но следующим моим шагом будет решение проблемы. Возгласы: «Да! Я написал это! Я отлично с этим справился!» — не имеют никакого отношения к моему подходу к писательскому процессу. Криком: «Я сделал это!» — я ничего не добьюсь. Суть в том, чтобы уметь анализировать и сразу обращать внимание на те места, которые портят текст. Это диалектика.

Как только у меня появляется первый вариант, я продумываю весь дальнейший ход работы, редактирую напечатанный текст и намечаю общий план для повторного пересмотра. Заметки, которые я написала в результате проверки «Посмотри на меня», заняли восемьдесят страниц.

Общая реакция на роман «Время смеется последним» определенно сделала меня счастливой. Получение признания таких масштабов приносит огромную радость и глубокое удовлетворение. Особенно присуждение Пулитцеровской премии — она воспринимается так, будто осуществились тысячи твоих желаний. Все эти годы я жаждала подобного крупного признания. Я вовсе не думала, что заслуживаю его, просто очень хотела. Мне и в голову не приходило, что когда-то это случится.

Премия и общее внимание внесли существенные перемены в мою жизнь. Вряд ли данные обстоятельства как-то изменили меня, но что-то сдвинулось с места, и этот сдвиг очень положительно воздействует каждый день и каждый час. Если не можешь наслаждаться всеобщим признанием, значит, самое время снова обратиться к психотерапевту. Это восхитительно!

Если через сто лет все еще будет существовать человечество и у кого-нибудь в памяти останется имя Дженнифер Иган, то мои будущие читатели решат, заслужила я Пулитцеровскую премию или нет. Меня этот вопрос не мучает. Я сама присуждала крупную награду и знаю, как это работает. Все сводится к личным вкусам, а следовательно — к случаю. Вы оказываетесь в числе финалистов лишь потому, что вам повезло написать что-то отвечающее вкусам судей.

Я написала сильную книгу и проделала хорошую работу. Я это прекрасно знаю. Более того, я понимаю, что могла бы сделать еще лучше. Существует множество других хороших книг, и тем, кто их создал, могло повезти так же, как и мне. Чтобы добиться такого признания, нужно его заслужить. И над этим надо трудиться. Награды на уровне Пулитцеровской премии связаны и с социальной ответственностью автора, и с его заинтересованностью что-то сделать на поприще культуры.

Честно говоря, я предпочитаю «Посмотри на меня». Может быть, из-за чувства противоречия, потому что последний роман полюбили все. Но мое воображение еще не освободилось от «Посмотри на меня». Книга «Время смеется последним» оказалась более претенциозной, чем я ее задумывала, но по какой-то причине в моем сознании крепко застряла книга «Посмотри на меня». Это не значит, что она лучше. Возможно, в ней даже больше недостатков, но она мое любимое дитя.

Публичная сторона Пулитцеровской премии и других наград, то есть всеобщее внимание и признание, которые окружают автора со всех сторон, — абсолютно противоположна тому внутреннему чувству удовольствия, которое испытывает человек от литературного труда. И это опасно. Мысль о том, что я снова завоюю подобную любовь, что получение премии должно стать целью моей работы, приведет меня к таким решениям, которые подорвут мое творчество. Я никогда не искала подобного признания, и это еще одна причина, почему я не хочу приступать к новой книге.

Мне любопытно, как это, в конце концов, скажется на моей работе. Узнаю, когда снова приступлю к ней. Легко могу представить следующий сценарий: я взялась за книгу, но чувствую, что она идет тяжело — и снова схожу с ума. Мой рациональный ум будет нашептывать: «Пойми ситуацию. Ты будешь ненавидеть свой роман. Весь мир будет ненавидеть твой роман». Но другая моя сторона, не столь критически настроенная, начнет утешать: «Им понравилась твоя последняя книга. Кричи „ура“. Теперь двигайся дальше». Несомненно, последнее решение может привести к большому разочарованию. Но крупная удача не приходит дважды — эта мысль в каком-то смысле освобождает от страха. Все мои творческие попытки состоят в отречении от последней книги в пользу новой. Если я начну жаждать признания, пытаться повторить уже раз найденное в романе «Время смеется последним», это не приведет ни к чему хорошему. Я знаю точно. Но не стараться стать лучше? Этому нет оправдания!