Бенедикт Сарнов - Маяковский. Самоубийство

— А если бы вы ему дали командировку за границу, то виза ГПУ обязательно должна была бы быть или нет? Без этого он мог бы поехать по вашей командировке?

— Видите ли, визы… визы, конечно, должны были быть. Устроить командировку и визы мне было более чем легко: я просто позвонил бы Ягоде, мы с ним на Совнаркоме рядом сидели, дружили. Я бы сказал: «Генрих Григорьевич, надо дать Маяковскому разрешение на поездку за границу». И этого было бы достаточно, чтоб все остальные организации согласились и дали разрешение на поездку за границу. В Наркоминделе позвонили бы Литвинову: «Максим Максимыч, надо это сделать». И это было бы сделано. Допустим на одну минуту, что одно из учреждений, которые должны были дать разрешение на поездку Маяковского за границу, одно из учреждений заартачилось, стало бы возражать. Тогда я позвонил бы по вертушке 1–2–2 и сказал: «Иосиф Виссарионович, вот я хочу направить Маяковского за границу, он болен. Надо дать ему возможность передохнуть и отдохнуть». Я получил бы ответ: «Дайте распоряжение от моего имени, чтоб это было сделано. Немедленно». И все.

— У вас тогда были такие отношения?

— Да. У меня было достаточно власти, чтоб эти вещи устроить без всякой волокиты.

— Видите ли, существует версия, что он хотел в 29-м году ехать за границу и ему отказали в визе…

— Ко мне по этому вопросу Владимир Владимирович не обращался.

— Говорят, что одной из решающих причин гибели его было то, что он был влюблен в Татьяну Яковлеву, хотел к ней поехать, и ему не дали визу. Причем виновен в этом Агранов. Агранов был близок к Лиле Юрьевне — и в этом все дело. И по этому поводу развиты целые теории и пишутся, пишутся, пишутся мемуары. Я вел записи с Лилей Юрьевной… Я спросил, как она считает. Она сказала: «Прежде всего, этого не было. Если б Маяковский хотел поехать, он бы поехал…». У него в это время уже был роман с Вероникой Витольдовной Полонской, которая мне тоже о попытке уехать за границу ничего не говорила…

Итак, один и тот же человек — Иван Михайлович Гронский — высказал две противоположные, взаимоисключающие версии.

Когда же он говорил правду? Когда с ним беседовали С. Черток и В. Долинский? Или когда свой разговор с ним записывал на магнитофон В. Д. Дувакин?

Журналист Валентин Скорятин (это он выдвинул предположение и пытался доказать, что Маяковский не покончил с собой, а был убит) долго искал и в архивах Лубянки, и в архивах Наркоминдела, но так и не нашел никаких следов обращения Маяковского с просьбой о визе или заграничном паспорте. Таким образом, как заметил по этому поводу Аркадий Ваксберг, тоже занимавшийся изучением этого вопроса, —

►…было неопровержимо доказано, что за выездной визой Маяковский вообще больше не обращался.

Вопрос, стало быть, решен, и спорить больше не о чем.

Но тут же выясняется, что поводов для споров, а также для выдвижения новых, еще более ошеломляющих гипотез стало не меньше, а даже больше:

► Этот факт сам по себе куда более загадочен и непонятен, нежели гипотетический отказ в его просьбе о заграничном паспорте. Отказу было бы легче найти объяснение. Но что побудило самого Маяковского — добровольно! — поставить крест на своих замыслах, похоронить отнюдь не иллюзорные надежды?

Объяснение, которое Ваксберг тут же предлагает, сводится к тому, что —

►…ему никто не отказывал в визе, потому что он и в самом деле за ней не обращался, а вот не обращался он потому, что кто-то устно, не оставляя документальных следов, посоветовал ему воздержаться от обреченного на провал, неразумного и опасного шага. Даже если это было сказано мягко, дружески, доверительно, все равно такую рекомендацию правильней всего считать угрозой и даже шантажом.

Этот таинственный «кто-то», конечно, — все тот же «всемогущий Агранов», и вполне можно было бы тут обойтись без этих туманных намеков, прямо назвав кошку кошкой. Еще больше тумана напускает автор, прибегая к таким оборотам речи, как «неразумный и опасный шаг», «угроза и даже шантаж». С какой целью надо было кому-то (тем более, что мы знаем, о ком идет речь) его шантажировать и даже чем-то ему угрожать? И в чем, собственно, состояла неразумность и даже опасность этот шага?

Все это, конечно, говорится для нагнетания занимательности детективного сюжета.

Однако сама по себе гипотеза — этого нельзя не признать — не лишена смысла.

Маяковский вполне мог, позондировав почву в приятельских беседах с влиятельными друзьями-чекистами, понять, что в загранпаспорте и выездной визе ему будет отказано.

Если бы автор книги «Загадка и магия Лили Брик» этой гипотезой ограничился, его можно было бы только поблагодарить за нее.

Он, кстати, на первых порах (в первом издании своей книги) ею и ограничился. Но после того как книга вышла в свет и гипотеза эта, как он пишет, нашла «как сторонников, так и оппонентов», ему пришло в голову еще несколько хитроумных догадок, которыми он поспешил с нами поделиться:

►…Чем больше я думаю о той загадке, тем неотвязнее мысль, которая стала меня преследовать уже после того, как первое издание увидело свет…

Скорятин занимался розыском официального ходатайства Маяковского о поездке за границу осенью 1929 года и, как сказано выше, такового не обнаружил. Почему, однако, его не озадачил другой, ничуть не менее важный вопрос: кому и какие ходатайства подавал Маяковский для предыдущих поездок, как, кем и по каким основаниям они удовлетворялись? Заграничные поездки разрешались Маяковскому, утверждал видный языковед и литературовед Г. О. Винокур (когда Лиля в 1921 году была в Риге, Винокур заведовал там отделом печати советского посольства), «по могучей протекции» Агранова.

Тут какая-то путаница. Не только в 1921-м, но и в 1922-м, 1923-м, 1924-м, 1925-м, 1926-м и 1927-м годах пользоваться «могучей протекцией» Агранова Маяковский не мог, поскольку познакомился он с Аграновым только летом 1928 года. Что же касается упоминания о том, что Г. О. Винокур в 1921 году заведовал отделом печати советского посольства в Риге, то оно сделано исключительно для понта, а на самом деле никакого дополнительного веса этому свидетельству Григория Осиповича не добавляет.

Но — не будем придираться.

Итак, какие же новые гипотезы предлагает нам Аркадий Ваксберг?

Гипотеза первая: Маяковский не должен был обращаться в соответствующие инстанции с ходатайствами о загранпаспорте и выездной визе, потому что был многолетним агентом Лубянки, выполнявшим в своих заграничных поездках какие-то особые ее (Лубянки) «служебные задания»:

► Теснейшая близость к лубянской верхушке объясняет, конечно, тот режим наибольшего благоприятствования, который давал Маяковскому уверенность в реальности всех его зарубежных проектов. Нуждался ли он вообще в таком случае в каких-то формальностях, обязательных для простых смертных? Должен ли был хлопотать о заграничном паспорте (выездной визе), идти обычным, рутинным путем? И не давались ли ему с такой фантастической легкостью эти поездки еще потому, что, наряду с личными делами, у него там были и дела служебные — такие, о которых ни Анненкову, ни Элли, ни даже Татьяне он сообщить не мог? Если так, то нет вообще никакой загадки: очередное служебное задание не дается — нет и поездки!

Высказывая эту свою догадку, Ваксберг не скрывает, что и сам чувствует некоторую ее — скажем так — шаткость. И поэтому тут же замечает: «Не торопитесь отвергать с ходу эту гипотезу — мы еще к ней вернемся». И в самом деле возвращается:

► В этой связи есть смысл снова обратиться к предсмертному письму Маяковского — не просто хорошо известному, а чуть ли не наизусть заученному всеми, кто хоть как-то прикасался к его биографии… Но есть в письме одна фраза, которую обычно «проглатывают», не видя в ней, вероятно, ничего примечательного, хотя она заслуживает самого пристального внимания. Письмо адресовано «Всем», а внутри есть два специальных обращения. Одно — к «товарищу правительству», где перечисляется состав семьи, и другое — к « не к Лиле и Осе («товарищами» он их никогда не называл, товарищи — это коллеги и окружение) и не к Полонской: «простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет».