Николай Конрад - Очерки японской литературы

Если взять с полки книжного магазина десяток япон­ских романов или пьес, то чуть ли не половина их при этом обязательно окажется историческими, что справедливо и по отношению к повествовательной прозе, а особенно по отношению к драматическим произведениям. Не будет пре­увеличением сказать, что весь тот цикл пьес, которые пи­шутся для традиционного театра Кабуки — главного теат­рального жанра в Японии,— почти целиком построен на исторических сюжетах.

Сюжеты для таких исторических романов и драм берут­ся из разных источников. Прежде всего неистощимый ма­териал для них представляет историческое предание, то есть неофициальная, неканоническая, но популярнейшая в народной массе история, окружающая отдельные эпохи и отдельные персонажи этих эпох особым очень вырази­тельным с какой-нибудь точки зрения ореолом. Сильно драматических эпох в японской истории не занимать стать; начиная с героической борьбы двух могучих домов Мина- мото и Тайра (XII в.), наполнившей своими отзвуками чуть ли не всю последующую японскую жизнь, весь период феодализма (XIII в.— середина XIX в.), с его бесконечны­ми столкновениями честолюбий, долга, хитрости, преда­тельств, с его героями и злодеями, с его самураями и горо­жанами, изобилует такими красочными (чисто по-теат­ральному) моментами, что они как будто сами напраши­ваются либо на сцену, либо на страницу романа. И японские писатели этим материалом широко пользуются.

Вторым источником служат уже более подлинные исторические документы. Сейчас в японской науке идет самый серьезный и интенсивный пересмотр всего прежнего представления о японской истории. Взамен исторической хроники лиц и событий современные исследователи хо­тят дать историю развития, показать процессы, характер­ные для страны и ее жизни в целом, а не для отдельных лиц. Разработанного и опубликованного материала при этом не всегда бывает достаточно, поэтому идет усиленное разыски­вание нового: роются в старых документах, в фамильных архивах бывших феодальных домов. И если оттуда часто извлекаются свидетельства первостепенной важности для истории, то нередко там же обнаруживаются и любопыт­нейшие историко-бытовые документы. И именно за них ухватываются писатели, именно за них берутся, чтобы в литературно обработанном виде преподнести широкому чи- тателю. Иногда даже не ученые, но они сами, эти писатели, рыщут по таким уголкам и извлекают оттуда любопытные материалы.

Примеров такой работы очень много, причем нередко авторы в предисловиях прямо оговаривают этот момент: факт заимствования сюжета из исторического документа; некоторые даже делают больше: публикуют в качестве приложения к своему произведению и сам документ. Так поступает, например, крупный писатель для театра Кабу- ки — Окамото Кидо, приводя в послесловии к своей пьесе «Оноэ и Идахати» полностью судебный документ, найден­ный в архивах феодального судилища за 1746 год, доку­мент, представляющий собой следственный материал и приговор по делу о некоем самурае Харада Идахати, нару­шившем свою дворянскую честь распутным поведением и кутежами в чайных домиках в Ёсивара, вступившем там в связь с куртизанкой Оноэ и за все эти проступки приго­воренном вместе со своей соучастницей к выставлению у позорного столба с последующим изгнанием из своего сословия и низведением в разряд нечистых париев.

Третья категория авторов поступает иначе: материалы для своего произведения они черпают не из старинной эпопеи или хроники, не из подлинных документов, но из уже готовых литературных произведений какой-нибудь прежней эпохи. Они берут его с тем, чтобы показать его в обновленном виде.

Такое обновление может идти по различному пути и преследовать различные цели. Одна из них — показать это произведение старой литературы в новой языковой оболочке. Это значит, что все произведение, так сказать, переводится со старого языка на современный. Все уста­ревшие термины, которыми раньше обозначалось какое- нибудь понятие или давался образ, заменяются новыми, дающими то же понятие и по возможности тот же образ. Устаревшие грамматические обороты заменяются совре­менными, имеющими исторически то же применение. Словом, создается не столько буквальный, сколько экви­валентный по своему действию па читателя перевод.

Этот вид обработки пользуется большой популярностью. Нет почти ни одного сколько-нибудь значительного памят­ника древней японской литературы, который бы не был так обновлен. При этом некоторые такие переводчики или обновители принадлежат к крупным писателям новой Япо­нии, и их работа пользуется признанием и высоко ценит­ся как чисто художественная. Таковы, например, перево­ды старых классических романов «Повесть о Гэндзи» (X в.), «Повесть о Тайра» (XIII в.), «Повесть о славе» (XII в.) известной современной поэтессы Ёсано Акико, давшей действительно замечательную обработку этих зна­менитых произведений и провозглашенной за это «совре­менной Мурасаки», то есть как бы воплотившей в себе все прославленное искусство придворной дамы японского га­лантного века, автора «Повести о жизни и любовных при­ключениях блистательного Гэндзи».

Другая форма использования подобных произведений старой художественной литературы несколько иная. Если в описанном случае само произведение в своей основе, то есть фабула, сюжетное ее оформление, тематическая обра­ботка остаются без всякого изменения, то в других случаях берущееся произведение подвергается коренной переработ­ке. Зачастую меняется и тема, и сюжетная обработка. Бо­лее или менее постоянной оказывается только фабула. Та­кие явления чаще всего встречаются в драматической ли­тературе, где прием новой обработки старой пьесы пред­ставляется не только очень распространенным, но почти само собою разумеющимся. Возобновление какой-нибудь пьесы на сцене театра Кабуки обычно сопровождается в большей или меньшей степени ее переработкой. Делается ото отчасти в целях приспособления к условиям данного театра, отчасти же для того, чтобы показать избранную пьесу в наиболее доходчивом для нового зрителя виде. Для этого пьеса и перестраивается так, как диктует современ­ное понимание данного исторического персонажа или со­бытия, с упором именно на те ситуации, которые могут современного зрителя затронуть.

И, наконец, третий прием использования старой лите­ратуры идет по линии фабулистической. У произведения берется голая фабула полностью или частично, и ей при­дается новое сюжетное оформление, соответственно новым запросам читателя и новым тенденциям в области литера­турного искусства. Иначе говоря, одно произведение дает жизнь одному или нескольким новым. Можно бы писать целое исследование по эволюции литературных сюжетов Японии; это было бы не только важной главой в истории японской литературы, но любопытным материалом для изучения литературного творчества вообще, настолько эта область п важна и значительна.

Таким образом, историческое предание, старый доку­мент, старинное литературное произведение дают материал для этой «исторической» линии современного японского литературного творчества. Под каким яге углом зрения все это берется, для чего, с какой целью? Каков подход автора к материалу? Таков второй вопрос, ставящийся в этой области.

Целый ряд авторов, строго говоря, почти ие задаются никакими особыми целями. Для них достаточно просто по­казать найденный ими любопытный сам по себе п заслу- живающий литературной обработки исторический мате­риал. Если угодно, их цель — воспроизвести по возможно­сти честно, без всяких обработок родную историю, где бы центр тяжести в ней пи лежал: в персонаже ли, в собы­тиях или просто в историко-бытовой обстановке. Этот сорт авторов с историей никак «ие мудрит». Их задача — про­стая художествепная реконструкция прошлого. Таково, на­пример, огромное большинство пьес вышеназванного драматурга Окамбто Кидб. Он довольствуется тем, что рас­сказывает на драматическом языке какое-нибудь истори­ческое происшествие, иногда просто анекдот, стараясь как можно лучше передать само событие и подлинный «дух эпохи». Такова его упомянутая пьеса «Оноэ и Идахати», в которой он старается добросовестно проследить дальней­шую судьбу низведенных в разряд нечистых париев двух преступных любовников — бывшего самурая Идахати и бывшей же куртизанки Оноэ. Они разлучены: он отдан в одну общину париев, опа — в другую. Он, благодаря своему решительному нраву и привычке властвовать, быстро приобретает влияние на этих отверженных и занимает наиболее почетное для них положение, получает место главного палача. Неукротимый по природе вообще, а теперь вдобавок еще ожесточенный жизненной неудачей, самурай с наслаждением пригвождает ко кресту приговоренных, пригвождает тем способом, который был тогда принят в японской практике: привязанного ко кресту преступника пронзали со всех сторон дротиками и таким образом при­гвождали к дереву. В положении отверженного развивают­ся окончательно и прочие его преступные инстинкты; он идет на новое преступление: похищает городскую девуш­ку, убивает все еще любящую его, по мешавшую ему в новых похождениях Оноэ, обкрадывает свой родной дом, пока наконец не попадает в руки полиции. Вся пьеса точ­но передает не только то, что содержится в том судебном деле 1746 года, но и другие сохранившиеся свидетельства об этом персонаже, ставшем потом, как это ни неожиданно, известным музыкантом-флейтистом. В сущности, пьеса есть сценически рассказанная биография Идахати без вве­дений какой бы то ни было социальной темы, осуждающего или оправдывающего вмешательства автора и т. п. Рас­сказ — по возможности самый добросовестный — о проис­шествии ради самого происшествия.