Андрей Курпатов - 5 наболевших вопросов. Психология большого города
Мы – это следующее поколение, ныне 30–40-летние. Тут, правда, уже начинается петрушка… Есть все-таки разница между тридцатилетними (30+) и сорокалетними (40+), теми, кто в 70-х родился, и теми, кто в 60-х. Последние успели пожить в СССР, будучи во взрослом состоянии, а первые СССР помнят, но вот финал формирования их психики пришелся уже на перестроечные времена, а это, конечно, особая история.
В результате пресловутая «свобода» воспринимается в этих группах по-разному. Сорокалетние живут с внутренней убежденностью, что свободу надо «заработать», а тридцатилетние считают, что свобода дается «по праву рождения». Деталь незначительная на первый взгляд, но в поведении она имеет далеко идущие последствия. Впрочем, сам факт, точнее, сама идея «свободы» принимается и теми и другими. Тогда как послевоенное поколение, собственно предыдущее, в ответ на слово «свобода», возможно, и кивнет доброжелательно, но после этого церемониального кивка тихо втащит через заднюю дверь какие-нибудь свои рамки. А мы – 40–50-летние – нет. Нам «свобода» дорога «как память».
Кроме того, тут надо отметить еще одну деталь. Сорокалетние успели к шапочному разбору, когда СССР «пилился» на чем свет стоит: «Пилите, Шура, пилите! Они золотые!» А тридцатилетние – нет, бог миловал. Поэтому сорокалетние поделились на две группы – на участвовавших в «пилке» и на проспавших счастливые моменты «пилежа». Поэтому у сорокалетних есть конфликт внутри общности, поделились они на «состоявшихся» и «обиженных», а тридцатилетние в этом смысле такого разлома внутри своей группы не имеют. У тридцатилетних с плюсиком шансов отличиться в этой «битве за урожай» не было, поэтому если они чего и добились, то, как говорится, своим трудом, и нечего на них обижаться. И в общем все это в среде тридцатилетних хорошо понимают.
Поэтому уже вместо одного поколения, как должно было бы быть, у нас тут уже обнаруживается два. Два, но объединенных пластичным, если так можно выразиться, отношением к «рамкам». Мы считаем, что «рамки» – это не метод и не богом данное. Для нас «рамки» – это не часть жизни, это инструмент. Это нечто подвижное… И многое зависит от условий, от обстоятельств и так далее. Но именно этого нам старшее поколение и не может простить. Впрочем, прощай нас или не прощай – ничего не попишешь: мы с этими «рамками» боролись. Для нас разрушение рамок, ограничений, стереотипов является уже неким стилем жизни. Мы – поколение революционеров, условно говоря. Даже если мы и не участвовали в революции, не стояли сами у Белого дома – в нас это есть.Женя, мой друг юности, как раз принимал непосредственное участие в одном из таких революционных событий начала девяностых. И ему даже «баррикадой отдавило ногу», о чем он до сих пор любит вспоминать и очень этим гордится… Его слушатели делятся при этом на две категории. Те, кто помладше, говорят «клево» и… всё, просто забавная байка в нескучной компании, а вот сверстники – немножко завидуют, ведь для нас «боевые заслуги» – не пустой звук. В наших душах осталось место для подвига, и если оно ничем не занято, то этого чего-то недостает. Вот такой получается неуют от отсутствия революционных баррикад…
– Мы натерпелись и слово «рамки» уже слышать не можем. Но разрушать эти рамки тоже можно по-разному. Можно делать это «созидательно». В этом случае мы расширяем границы, но лишь по мере увеличения освоенного нами жизненного пространства. Мы не претендуем на то, на что мы не способны, на то, что нам не по силам, на то, где мы в себе не уверены. Но там, где мы состоятельны, – мы не понимаем, почему должны существовать ограничения. Границы могут быть – да, но не те, что спущены нам откуда-то сверху, а те, которые определяют, закрепляют и конституируют, если так можно выразиться, пространство возможного. Возможного и одновременно безопасного. Если мы можем сделать вот это и вот это, рассчитывая на результат, если мы уверены, что мы с этим совладаем и справимся, если, наконец, мы уверены, что это не приведет к нежелательным последствиям, то мы не видим никакого смысла в границах. Но граница ради границы, просто «чтобы было» – нас это никогда не устроит. Это я называю «созидательной» стратегией.
Но есть и другая – «люмпенская» стратегия устранения всяких границ: «Все плохие, нам на всех наплевать, ни у кого ума нету, страной управлять не могут, все воруют» и так далее и тому подобное. Это, как ни крути, тоже стратегия. Люди отказываются от границ, от рамок, от авторитетов… но при этом ничего не делают. Они как путники, сбившиеся с пути в бескрайней пустыне: в какую сторону идти – непонятно, а потому они садятся на пятую точку и чего-то ждут или уже ничего не ждут. То есть рамок уже нет, но ничего нового не предлагается и не создается. Такая вот нехитрая позиция: давайте все обхаем – все, что только можно, и еще желательно все, что нельзя, а потом напьемся в зюзю, обколемся, надебоширим, устроим погром или грабеж и будем чувствовать себя героями из героев, эдакими победителями на танках.
Впрочем, подобная беспринципность свойственна не только самым низам нашего поколения, но зачастую и верхам тоже. Революционеры (включая и революционеров экономического толка) живут не по тем законам, которые они пишут на своих знаменах, у них же «революционная ситуация», а на войне как на войне… И еще, как известно, победителей не судят. Поэтому и среди олигархов, я уверен, можно найти тех, которые вот так же, подобно классическим неудачникам, предлагают закрыть глаза на «химеры» добра и зла, вспомнить, что существуют рыночная экономика и главный, по крайней мере на их взгляд, закон эволюции – «побеждает сильнейший». Это тоже такая защитная позиция – да, я понимаю, что я безобразничаю и запредельничаю, но поскольку мне на всех наплевать, то я и не особенно из-за этого переживаю.
Интересный тезис. Оказывается, олигархи и «люмпены» связаны незримыми узами – у них одна «стратегическая линия». Правда, направления противоположные. Любопытно, кому из них больше не понравится такое сравнение?
– А дальше с поколениями начинается и вовсе уже абсолютный кавардак. Сейчас я говорил о поколении «революционеров». Это те, кто успел или мог успеть стать комсомольцами. И если это «биологическое поколение» состоит из двух «исторических», то следующее уже из трех. Причем интервал между «революционерами» и следующими историческими генерациями – десятилетие, а не 20–30 лет, как следовало бы, если бы мы вели речь о «биологических поколениях».
Какие же это три поколения конца 70-х и 80-х (то есть пока без тех, кто уже родился в 90-х)? Во-первых, это те, кто еще успел стать пионерами. Во-вторых, те, кому красного галстука не досталось, но выпало счастье поносить октябрятскую звездочку. И наконец, в-третьих, те, кому не досталось никакой детской коммунистической символики. Разумеется, эти исторические генерации людей отличаются не идеологической бижутерией, а временем и его обстоятельствами. Просто так легче всего определять «своих» и «чужих»: с помощью элементарного вопроса – ты пионером был или только октябренком?
Смех, конечно, но все это абсолютно серьезно. Доктор Курпатов, например, кроме того, что он был комсомольцем, перед этим заведовал пионерской дружиной школы, а также был по совместительству председателем совета Ленинского зала, членом районного пионерского совета, делегатом слетов и проходил специальную подготовку как представитель «комсомольского и пионерского актива». А его супружница – замечательная российская писательница Лилия Ким – хоть и была в пионерах, но ее из них выгнали, как раз под занавес упразднения самой организации. И, как вы понимаете, остается только догадываться – какой такой ужас нужно было вытворить, чтобы тебя турнули из умирающей организации?! Лиля, как оказывается, разрисовала весь свой пионерский галстук какими-то вызывающими надписями (кажется, логотипами группы KISS, или что-то в этом роде) и заявилась в таком виде в школу. Причем это стало просто последней каплей, которой предшествовало активное протестное поведение. И я вам должен сказать, что, несмотря на пять лет нашей возрастной разницы, я и моя супруга – два мира, две системы.
А дальше к нам, например, примыкает моя младшая сестра Полина, которая успела всего каких-то пару лет провести в «октябрятской звездочке». У них с Лилей три года разницы, со мной – семь. Сразу скажу, что она у меня замечательная – моя сестренка. Но… В свои шестнадцать лет она с удивлением узнала, что Чапаев – это не только герой анекдотов, но и герой Гражданской войны. А перед поступлением в вуз она пыталась уточнить у меня: «А Великая Отечественная – это какие годы?» Я совершенно машинально ответил: «Сорок первый – сорок пятый», а уже через секунду в ужасе уставился на нее…
То, что для меня – неотъемлемая часть жизни, потому как рассказы ветеранов о той войне для меня не «исторические свидетельства», а именно часть моей жизни и никак иначе, я это переживал , для нее – это абсолютная история , примерно то же самое, что и Куликовская битва, а также эпоха правления царя Гороха. Ну, где-то так же я воспринимаю Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Да, я читал об этом в учебниках и знаю «годы», но я не переживаю этот исторический факт, это для меня что-то вроде мифа, литературного произведения. В детском возрасте, правда, я однажды, при личной встрече, слышал рассказ об Октябрьском вооруженном восстании из уст очевидца и участника событий, но я уже не смог впитать это в себя, это не стало моей частью.
