Н Розенберг - Как Запад стал богатым (Экономическое преобразование индустриального мира)

Дело в том, что оценивать эффективность советского общества по сравнительному успеху в повышении благо стояния рабочих или потребителей может быть столь же осмысленным занятием, как оценивать эффективность феодального общества по статистике, характеризующей материальное положение крепостных. В каждой экономической формации возможность ставить цели распределена среди малого числа групп, имеющих разные возможности достижения собственных целей или ограничения стремлений других, а в результате редко можно подобрать простую формулу, которая бы определяла цели, преследуемые в рамках системы. Можно попытаться оценить сравнительную диффузию возможностей ставить и добиваться реализации экономических целей, либо исходя из критериев тех, кто склонен ограничить возможности ставить и добиваться достижения экономических целей кругом правительственных бюрократов, и тех, кто полагает нужным распространить соответствующие права и возможности шире. Можно также попытаться оценить эффективность системы с точки зрения обслуживания тех, кто имеет возможности формулировать цели. Наконец, можно сравнить степень того, в какой степени различные системы делают результатом деятельности власть имущих либо повышение благосостояния всех остальных, либо ограничение их способностей мешать другим в достижении целей. Со времен Адама Смита ортодоксальная точка зрения подчеркивает преимущества капитализма в соответствии именно с этим третьим критерием. Эти способы сопоставления не вполне независимы друг от друга, поскольку нельзя оценить возможности данной группы формулировать цели и добиваться их достижения без учета эффективности, с какой система удовлетворяет потребности своих целеполагателей, а также не принимая во внимание ограничений, вынуждающих целеполагателей считаться с интересами других. Следует также помнить об отмеченном Гершенкроном различении между глубинной идеологией и показной, которая должна придавать некую респектабельность действительным целям: показные цели тех, кто владеет политической и экономической властью не обязательно совпадают с целями, на которые они ориентируют организационную структуру общества. Попытки сопоставить две экономические системы по религиозным или моральным достоинствам их целей обычно страдают от двойной ошибки: постулируется наличие единой цели, а затем эта цель описывается как цель общества, а не отдельного человека. Почти всегда такого рода цель оказывается чрезмерно упрощенной, а в результате замалчиваются сложности, возникающие из-за того, что цели выдвигают многие разные люди, интересы которых расходятся, а возможности -- ограничены. Сопоставление, учитывающее все эти сложности, будет очень обширным и не очень драматичным, может быть, за исключением случаев, когда принимается во внимание эмоционально возбуждающее различие между глубинной и показной идеологиями. В силу этого есть смысл сравнивать системы по неким общим критериям, таким как темпы роста материального благосостояния для большей части населения. Ценности, воплощенные в этом критерии, более популярны на современном Западе, чем в советском блоке или на феодальном Западе. Преимущество их в том, что они могут быть использованы для сравнения экономических систем, целеполагатели которых выдвигают разные приоритеты, такие как: подавление капитализма, поддержание тяжелой феодальной конницы или получение прибыли, -- и при этом не входить в дебаты о нравственном преимуществе различных целей. 4. Научный социализм и эксперимент В предыдущих главах мы описали ряд ситуаций, в которых западные страны были лучше других подготовлены к инициации изменений и к приспоблению к ним, а потому и смогли вырваться вперед. Например, в главе 8 мы обрисовали замечательно успешную организацию западной науки, которая позволила в процессе постижения природы сочетать глубокую специализацию и разделение труда с отсутствием издержек на делегирование полномочий, всегда сопутствующих иерархическим системам организации и управления. Участие множества предприятий в развитии промышленных технологий, и опять вне рамок общегосударственной иерархии, оказалось поразительно эффективным способом трансформации знаний, получаемых теоретической наукой, в рост материального благосостояния. Западная система размещения капитала, в том числе рынки ценных бумаг и децентрализация инвестиционных решений направили капитал в инновационные проекты и стимулировали разрыв с прошлым, столь важный для экономического подъема. Децентрализация власти и конкуренция как в сфере организации науки, так и в сфере организации хозяйственной деятельности явились источником организационного превосходства Запада над древними и современными им обществами, которые поддерживали политическую централизацию власти в экономической и научной деятельности (по крайней мере, если считать превосходством способность поддерживать экономический рост). Общая децентрализация власти в западных обществах нашла свое выражение в свободе экспериментировать с новыми формами хозяйственных организаций и в малочисленности политических ограничений на формы допустимых хозяйственных организаций. И это единственный путь к выявлению эффективных способов организации в реальном обществе -- децентрализованно, в широких масштабах делать попытки, ошибаться и опять искать пригодные решения. Хотя, конечно, этот путь сопряжен с извращениями, жульничеством, необходимостью приспосабливаться и непредсказуемостью. Именно это сделала возможным западная практика децентрализации права на образование новых предприятий и на изменение уже существующих. Представляется, что термин научный социализм является попыткой заимствовать авторитет науки, не связывая себя при этом ее дисциплиной. Советский Союз действительно накопил громадный объем теоретических и практических знаний о планировании и централизованном управлении национальной экономикой, и в этой сфере деятельности работают очень хорошо подготовленные эксперты, использующие такие знакомые средства научного анализа, как статистика, математика и компьютеры. Но чтобы способ организации мог по праву именоваться научным, нужно нечто большее. Наука начинается с осознания того, что существующие представления и объяснения реальности могут оказаться чрезмерно ограниченными или просто неверными. Значительная часть научной работы состоит в формулировании и проверке возможных выводов и альтернатив. Особенно необходимы такие эксперименты в относительно неразвитых областях знания, например, в науке об экономической организации, где теоретические формулировки отрывочны и ненадежны. Научным можно назвать только такой способ организации экономики, который возник в процессе свободного экспериментирования, в котором есть критерии для оценки удачи или неудачи и который изменяется в соответствии с результатами экспериментов. В советской версии социализма фундаментальнейшая характеристика экономической организации, то есть выбор структуры собственности для основной единицы хозяйственной деятельности -- фирмы или предприятия, не подлежит экспериментальной проверке. В условиях свободного экспериментирования в западных хозяйствах развилась смесь всех возможных форм организации, определяемых через фигуру собственника, и владельцами предприятия могут быть инвесторы, наемные работники, менеджеры, поставщики, потребители, либо -государство. Наибольшее распространение получила собственность инвесторов. Вряд ли удивительно, что система, сознательно отвергающая большинство в принципе возможных организационных решений, возникших в условиях свободного экспериментирования, обременена организационными недостатками, снижающими ее эффективность. Главной ловушкой советского социализма был запрет на создание любых предприятий, кроме государственных. Это отрицание различнейших форм собственности покоится на длительной традиции марксистских аргументов, но результаты подкрепляют убеждение, что западный рост отчасти стал возможен благодаря экспериментальному подходу к организации предприятий. Экономический рост в третьем мире Для адекватного исследования проблем, возникающих при попытках перенести западные схемы организации экономического роста в совершенно отличную в культурном, социальном и политическом отношении среду незападных стран нужна целая монография. Мы в особенности хотели бы избежать даже намека, что исторический путь Запада к богатству может быть описан какой-либо одной формулой, применение которой в странах третьего мира породит аналогичные результаты. От простых программ подражания не следует ожидать благих результатов просто потому, что начальные условия в странах третьего мира совершенно иные, чем они были в свое время на Западе. В самом начале экономического подъема Запад в экономическом и технологическом планах уступал исламской и китайской цивилизациям того периода, но разрыв между ними был не столь велик, как сегодня между ним и странами третьего мира. Изучение того, как возник этот разрыв, может нам помочь в понимании способов его устранения, но крайне маловероятно, что историческая последовательность стадий развития Запада может послужить моделью для подражания в странах третьего мира. В качестве главных элементов западной системы роста мы выделили разделение сфер экономики и политики (отделение экономики от государства -- прим. переводчика) и децентрализацию экономической власти. В политической системе феодализма власть была уже децентрализована, а некоторые города, которым предстояло стать рассадниками капитализма, уже выделились из рамок политической организации феодализма и перешли под власть деловых кругов. Напротив, в большинстве сегодняшних стран третьего мира политическая и хозяйственная власть консолидированы, и нет простого способа разорвать эту интегрированность. Мы установили различие между экономическим ростом, подталкиваемым расширением торговли и наращиванием хозяйственных ресурсов, и ростом, имеющим главной причиной внедрение инноваций, и утверждали, что с XVIII века рост западных экономик все в большей степени определялся внедрением инноваций. Япония после второй мировой войны также пошла по пути роста через внедрение инноваций, но, делая этот выбор, Япония уже была развитой страной. Немногие страны третьего мира, выбравшие капиталистический путь развития, пытались эксплуатировать те же источники роста, которые Сталин выбрал для СССР: наращивание экономических ресурсов в форме капитала, подготовленной рабочей силы и хозяйственного освоения природных богатств. Бесспорно, что большинство стран третьего мира обладают значительнейшими возможностями для такого типа роста, и еще не скоро упрутся в недостаток технологических знаний, но институциональные условия, неблагоприятные для инноваций, рано или поздно затормозят дальнейшее развитие. Существенно и то, что Запад был полностью готов заплатить за возможности роста изменением всего существа своей жизни. На Западе были свои гневные обличители урбанизации и индустриализации, оплакивавшие сопутствующую им утрату невинности, но Запад не отдал победу своим Хомейни. Понятно, что некоторые страны, желающие сохранить свою историю и культуру, откажутся от западной модели роста, чтобы избежать децентрализации власти и роста индивидуализма, несовместимых со многими формами социальной жизни. Япония вестернизировалась, не отказываясь полностью от своей культурной традиции, но можно предположить, что там доиндустриальные институты и формы культуры сейчас не более жизнеспособным, чем на Западе. Децентрализация власти предполагает существование класса торговцев, предпринимателей, или капиталистов, которые могут взять на себя принятие хозяйственных решений и создадут атмосферу конкуренции за право участвовать в принятии решений. Ничто в западной истории не дает оснований считать, что такой класс можно создать произвольно: у него были собственные источники развития, и он возник, преодолевая политическое сопротивление. В феодальной Японии задолго до 1868 года был собственный класс торговцев, а китайцы Гонконга, Тайваня и Сингапура давно выдвинули класс опытных торговцев. Возможно ли, чтобы целенаправленная политика была способна вскормить и выпестовать такой класс, -- никто не знает наверняка. Самое большое, что можно предложить стране, желающей следовать западным образцам, это воздерживаться от разновидностей политики, явно несовместимой с подъемом класса торговцев. Представление о современном западном росте, подчеркивающее роль инноваций, может быть истолковано так, что западный образец просто невоспроизводим, поскольку легко понять, что ни одна отсталая страна не может соревноваться с динамичной технологией и производством Запада. Есть, однако, более оптимистичное понимание проблемы имитации. Технологии довольно поздно стали важны для экономического роста. Вначале основным источником роста была торговля -- внутренняя и заморская, но, прежде всего, внутренняя, а использовать торговлю как пружину роста намного проще, чем технологию. Торговые страны редко сталкивались с затруднениями в процессе развития производства, когда обнаруживали, что оно выгодно. Но и возможность развиваться с помощью торговли зависит от подъема класса торговцев, а это не всем по вкусу. Впрочем, в последние годы замечательные достижения так называемой "банды четырех" (Южной Кореи, Тайваня, Гонконга и Сингапура) свидетельствуют о том, сколь многого можно достичь на этом направлении. Последнее предостережение. Многие страны третьего мира сталкиваются со старой для Запада проблемой: большое число лишних сельскохозяйственных работников, нуждающихся в новой занятости. Многие страны третьего мира пытались использовать свое сельское хозяйство как источник капитала для развития городов и как главный источник правительственных средств, для чего применяли прямое налогообложение, а также принудительные государственные закупки сельхозпродуктов по заниженным -- сравнительно с мировым уровнем -- ценам. Использование сельского хозяйства для обеспечения роста промышленности не имеет аналогов в истории Запада, где оно никогда не являлось существенным источником капиталов. Такая политика, вероятнее всего, должна вести к истощению сельского хозяйства без соответствующего подъема городов. В сельскохозяйственной стране может быть и неизбежно обременение села ради содержания государственного аппарата и подкормки городов, но это бремя, скорее всего, замедлит, а не ускорит экономический рост. Западный опыт также свидетельствует, что к предложениям о заимствовании или экспроприации фондов, необходимых для обеспечения занятости, следует относиться с осторожностью, опаской и даже скептицизмом. Городом, который с наибольшим успехом предоставлял занятость потокам отчаявшихся выходцев из деревни, был Гонконг, уже к тому времени ставший финансовым центром с собственными источниками капитала, и легко сделать вывод, что успех этого города объяснялся доступностью капитала. Но если опыт Запада может чему-то научить, то следует сделать вывод, что для успеха Гонконга гораздо важнее было не его положение финансового центра, а существование класса мелких предпринимателей, которые смогли организовать эффективное трудоемкое производство при наличии очень ограниченного капитала. Но если для стран, желающих сохранить культурное и политическое наследство, повторение западного пути кажется чрезмерно трудным и требующим чрезмерных издержек, то альтернатива, заключающаяся в имитации обществ с плановой экономикой, также к настоящему времени утратила многое из своей прежней привлекательности. Советские пятилетние планы были прототипом центрального планирования. Строго говоря, централизованное планирование создано не Марксом, поскольку последний, вообще, очень мало чего сказал об управлении социалистическим обществом. Это даже не ленинская идея, потому что при провале первых попыток централизовать хозяйство Ленин отступил к сравнительно децентрализованной системе НЭПа. Внедрение в конце 1920-х годов системы централизованного планирования и управления выпало на долю Сталина. По ряду причин планирование политически очень привлекательно. Некоторые причины имеют отношение к коррупции политических кругов, готовых получать тайные комиссионные за выдачу разрешений на строительство и распределение других контрактов, за предоставление налоговых льгот, монопольных лицензий и множества других особых привилегий, доступных только для тех, кто владеет политической властью. Но есть и другие причины. Плановые программы, снабженные текстом и диаграммами, очень просты и конкретны. Политическому лидеру легко убедить себя и своих последователей, что он ее понимает. С ее помощью легко эксплуатировать настроения ксенофобии, заявляя, что программа не даст наживаться иностранцам, будь то транснациональные корпорации или местные лавочники ливанского, китайского или индийского происхождения. Можно также заявлять, что план не позволит наживаться торговцам, финансистам или другим, экономическая роль которых ненавистна очень многим, и хотя такие заявления могут быть фактически беспочвенными, опровергнуть их нелегко из-за труднодоступности необходимой информации. Наконец, планирование позволяет поддерживать показную идеологию. Несколько версий марксизма-ленинизма-сталинизма готовы к использованию, и нетрудно соорудить любые Другие. Основная слабость планирования в том, что его результаты обычно нехороши. Разочарование бывает тем горше, чем заманчивее оно выглядит в начале -- провал оказывается просто постыдным. Обычным результатом бывает то, что гражданские политики теряют контроль над военными и уступают им власть. Этого не должно бы было происходить в странах, следовавших ленинско-сталинским путем, потому что там военные и гражданские власти взаимосвязаны изначально, но Польша стала исключением даже здесь. Каждый провал системы планирования имеет свои причины. Общий источник неприятностей -- в попытках перекачать значительную часть сельскохозяйственных доходов для финансирования индустриализации или для субсидирования горожан за счет крестьянства. Почти всегда реакция крестьян бывает противоположна экономическим интересам страны. Кроме того, всеобъемлющие планы развития опустошают источники иностранной валюты и кредитов, что ведет к подавлению хозяйственной активности в неохваченных планом отраслях, создает неожиданный для всех отраслевой кризис или хроническую отраслевую депрессию. Общим источником проблем являются международные сырьевые рынки; цены имеют обыкновение падать в самое неподходящее время, подрывая финансирование планов развития в странах, зависящих от сырьевого экспорта. Не меньше неприятностей приносит рост импортных цен, например цен на нефть. Непредвиденный дефицит иностранной валюты может сделать почти бесполезными новые фабрики и железные дороги, которые остаются без запасных частей, полуфабрикатов, топлива и сырья. Чтобы добыть валюту, приходится планово ограничивать внутреннее потребление, как для того, чтобы сэкономить их для целей экспорта, так и для ограничения импорта. В странах с влиятельным общественным мнением существует сильная оппозиция политике ограничения внутреннего потребления, и планы склонны с чрезмерным оптимизмом оценивать будущее соотношение экспортных и импортных цен, в результате чего обычным спутником планирования оказывается постоянный дефицит валюты. Провалы планирования отчасти можно объяснить представлением об экономике как о безжизненной машине, не обладающей внутренними способностями изменяться, приспосабливаться, обновляться, воспроизводить себя и определять собственное будущее. Можно по плану развить производство стали, бетона и оборудования, обеспеченные достаточно подготовленными рабочими, но обычно планирование препятствует возникновению групп, способных осуществлять незапланированную и независимую хозяйственную деятельность. Но система роста подобна живому организму, со своими собственными импульсами. Результатом запланированного роста оказывается если и не вполне безжизненное подобие живого организма, то в лучшем случае вялая, вскормленная в зоопарке тень настоящего животного. Но экономический рост зависит от участия в деятельности международных рынков, и мало вероятен устойчивый рост экономического животного, слишком вялого для участия в международных рынках. Никакой анализ слабостей централизованного планирования не может по убедительности сравниться с процессом постепенного отказа Китая от попыток планово управлять своей экономикой. Ослабление в 1984 году централизованного управления промышленностью последовало за предшествовавшим отказом от планирования в сельском хозяйстве, за чем последовал поразительный рост сельскохозяйственного производства. Памятливые люди могут сравнить это с ленинской новой экономической политикой -- с возвратом в начале 1920-х годов к рыночной экономике, что помогло существенно улучшить материальное положение страны, В Китае может найтись свой Сталин, который восстановит центральное планирование, но это маловероятно: Китай 1980-х годов сильно отличается от СССР 1928 года тем, что к настоящему времени накоплен огромный опыт централизованного планирования и оно лишилось блеска, порождавшего надежды на лучшее будущее. Очевидно, что будущее развивающихся стран намного проблематичней, чем это казалось сразу после окончания эпохи колониализма, когда еще не было понято, что ни капиталистический Запад, ни социалистический Восток не способны полностью разрешить свои собственные экономические проблемы, не говоря уже о проблемах всего остального мира. Третий мир может многому научиться как из капиталистического, так и из социалистического опыта, но в его уроке не будет ясных предписаний того, как без издержек осуществить безболезненный экономический рост. Даже открытие нефтяных месторождений скорее изменяет экономические проблемы страны, чем разрешает их. Критики центрального планирования не должны повторять ошибки планировщиков, распространяя сверхупрощенные советы по обеспечению экономического роста в третьем мире -- и не важно, что рецепты сейчас совсем иные. Заключение Мы часто отмечали очевидный факт, что экономический рост есть форма изменения, так что путь Запада к богатству потребовал от общества готовности терпеть и принимать социальные и политические изменения гораздо более драматичные, чем любая из прежних революций. Социальные изменения далеко выходят за пределы урбанизации, самой по себе драматичной. Внедрение массового образования и средств массовой информации, так же как развитие транспорта, сделало среднего горожанина 1785 года своего рода неотесанным мужланом по сравнению с сегодняшним обитателем города или деревни. Немногие революции меняли структуру власти столь же круто, как переход политической власти от абсолютных монархов и их придворных, которые все еще господствовали в Европе в 1785 году, к европейским средним классам, а затем к рабочим классам, которых экономический рост вырвал из положения пролетариев. В экономической сфере притязания на рост благосостояния удовлетворялись в первую очередь для тех, кто был непосредственно связан с изменениями и инновациями, в отличие от тех, кто был занят в рутинных видах деятельности, производя традиционные продукты и услуги с помощью традиционных же методов. Запад стал богаче других благодаря тому, что открыл свободу для экспериментов в создании новых разнообразных продуктов, методов производства, новых форм организации предприятий, рыночных отношений, методов связи и транспорта, новых отношений между трудом и капиталом. Развивавшиеся в такой среде рыночные институты сделали возможным щедрое вознаграждение удачливых инноваторов и угрожали неудачникам банкротством и разорением. Западные инновации в экономике многим обязаны взаимодействию экономики и науки. В основе геометрической прогрессии темпов экономического роста лежал рост экономических знаний в геометрической прогрессии, и целый ряд институтов способствовал трансформации научного знания в рост материального благосостояния. Этот рост научного знания формировал и питал экономический рост Запада. Здесь ключ к пониманию процессов роста. Возникновение множества центров технологического экспериментирования, нужных для отделения экономически полезных научных открытий от экономически бесполезных, стало возможным благодаря децентрализации экономической власти. Децентрализация экономической власти стала также одной из опор разветвленной сети разнообразных исследовательских центров, сравнительно независимых от политического вмешательства и контроля, и при этом -- а скорее, благодаря этому -- порождавших все растущий объем внутренне согласованных знаний о Вселенной. Нет оснований полагать, что как рост научных знаний, так и обусловленный ими экономический рост близки к пределу. Иными словами, мы не видим никаких причин для прекращения роста. Ведь по абсолютным стандартам, или по сравнению с богатейшими семьями большинство жителей стран Запада обладают весьма умеренным благосостоянием. Возможности для повышения благосостояния еще очень велики. В то же время, рост благосостояния привел к повышению социальных и политических притязаний, и стало легче размышлять об использовании богатств Запада для создания общества, совершенствующегося в ином направлении, не на пути обогащения. Есть опасность, что, пытаясь усовершенствовать наше общество, мы можем избрать такое направление политики, которое создаст общество более гуманное и сострадательное (в социальном и политическом плане), чем наше собственное, но при этом уменьшит способность будущих поколений наращивать уровень материального благосостояния. Мы надеемся, что понимание источников роста в прошлом до известной степени снизит риск того, что мы можем своими действиями ненамеренно подрубить экономические возможности будущих поколений.