Н Розенберг - Как Запад стал богатым (Экономическое преобразование индустриального мира)

Цементная промышленность также одной из первых завела промышленные лаборатории. Бетон -- далеко не новый продукт; его использовали еще римляне. Но только в конце XIX века начался систематический химический анализ состава сырья, используемого при производстве бетона: извести, песка, глинозема, окиси железа, различных примесей. Затем все это испытывалось в разных пропорциях. [Основные компоненты -- трисиликат кальция, дисиликат кальция и триалюминат кальция, которые так повышают качество портланд-цемента. -- удалось выявить в результате обширных исследовании, в ходе которых были изготовлены и испытаны всевозможные пропорции смесей извести, глинозема и песка. (G. A. Rankin, "Portland Cement", chap. 15, in H. E. Howe, ed., Chemistry in Industry, New York: Chemical Foundation, 1925, vol. 2, p. 271)] Химики научились создавать особые сорта цемента, отвечающие конкретным требованиям пользователей; преодолевая неудачи, они пришли к более глубокому пониманию материала и его свойств. Здесь обычная связь между наукой и практикой была обратной: понимание шло по следам опыта. Результатом было расширение использования бетона в американском строительстве, так что со временем бетона стали использовать больше (по весу), чем всех остальных строительных материалов вместе взятых. По подсчетам Давида Моуери, в американской промышленности к 1989 году были созданы 139 исследовательских лабораторий и 112 из них были в перерабатывающей промышленности; к 1918 году возникли еще 553 лаборатории [David Mowery, "The Emergence and Growth of Industrial Research in American Manufacturing, 1899--1945", Ph. D. diss., Stanford University, 1981, p. 51]. На первых этапах главным их делом было изучение уже используемых в отрасли материалов и процессов. Подобно д-ру Фрику из компании Карнеги или химикам в цементной и мясоконсервной промышленности, они анализировали, измеряли и стандартизировали. Они испытывали и сортировали материалы, замеряли их характеристики и соотносили результаты замеров с требованиями процессов переработки. Их работа захватила и другие отрасли: сельское хозяйство, фармацевтику, мукомольную промышленность, сооружение дамб, мостов и тоннелей и, конечно, химические отрасли -- изготовление красок, бумаги и нефтепродуктов. Эти лаборатории поставляли главным образом информацию, а не изобретения или новое научное понимание, но с их помощью, например, всего за сорок лет, с конца гражданской войны до 1905 года, срок службы рельсов увеличился с двух лет до десяти, и они приобрели способность выдерживать вагоны весом не восемь тонн, а семьдесят. Очень немногие новые технологии сыграли такую же роль в экономике. Помимо понимания существа процессов и проблем традиционных промышленных технологий химики XIX века создали новые, очень ценные в коммерческом плане продукты. Одно из важнейших открытий было сделано случайно. В 1856 году английский химик Уильям Генри Перкинс случайно синтезировал из анилина, получаемого из угольного дегтя, блестящую розовато-лиловую краску. Его открытие оказалось особенно плодотворным для Германии, где оно стало основой большой лакокрасочной промышленности, а также подтолкнуло исследование свойств органических молекул (углеродных соединений). В XX веке на основе органической химии получили развитие промышленность синтетических материалов и современная биохимия. Исследования в химических лабораториях были нацелены на изучение широчайшего спектра материалов. Нередко простейшим путем совершенствования продукта является улучшение исходных материалов. В некоторых отраслях качество продуктов растет с повышением температуры и давления, используемых в процессе производства, -- и волей-неволей возникает проблема подыскания металлов и керамики, способных выдерживать высокие давления и температуры. Именно в этом причина того, что металлургия стала ключом к совершенствованию паровых котлов, двигателей, а позднее и паровых турбин. Те же требования к давлению и температуре были важны для совершенствования двигателей внутреннего сгорания, реактивных двигателей в авиации и в ракетостроении. Другим достижением химического исследования веществ стало открытие эпохи пластмасс и синтетических материалов. Наша собственная эпоха сформирована исследованиями материалов. Лаборатории компании "Белл", принявшей нынешнюю свою форму в 1925 году, начали программу исследований по повышению надежности и срока службы вакуумных ламп, бывших основой тогдашней телефонной сети. Частая замена ламп обходилась дорого, а во многих случаях менять их было крайне сложно и неудобно. Наконец в 1940 году физик Уильям Шокли и его сотрудники из лаборатории компании "Белл" попытались использовать в электронных усилителях не вакуумные лампы, а полупроводниковые устройства. Их решение привело к прогрессу в понимании того, как движутся потоки электронов в полупроводниках через "дыры" в их кристаллической структуре. Хотя эти исследования начались с весьма практических проблем повышения надежности телефонной связи, результатом оказался вполне фундаментальный вклад в науку, удостоенный Нобелевской премии. Промышленные технологии: использование физики Еще прежде того, как Дальтон нашел подход к систематизации химического знания, физики достигли важных результатов, хотя это знание было такого рода, что яснее было, как использовать его в астрономии, -- а не в повседневной жизни. Только после 1875 года физика начала влиять на промышленные технологии. Но семена будущего влияния были посеяны раньше. В начале XIX века исследования электричества привели к ряду открытий, имеющих фундаментальное значение для современной физики. Были открыты электрический ток, гальванические батареи и явление электромагнитной индукции. Сэмюэл Ф. Б. Морзе нашел им практическое применение в телеграфе уже до гражданской войны в Америке. После гражданской войны Томас Эдисон, Джордж Вестингауз, Элия Томсон, Чарльз Стейнметц и многие другие нашли применение электричеству в освещении и во многих других областях, а в 1890-х годах в промышленности начали использовать электродвигатели. Позднейшие исследования электричества стали частью истории современной теоретической физики. В 1864 году Джеймс Кларк Максвелл, исходя из математических вычислений, предсказал существование электромагнитных волн. Густав Герц в 1886 году экспериментально подтвердил утверждения Максвелла, а в 1895 году Вильгельм Конрад Рентген открыл Х-лучи. В том же году Гуглельмо Маркони использовал волны Герца для передачи по беспроволочному телеграфу. Семнадцатью годами позже аппаратами Маркони были оборудованы уже столько судов в Северной Атлантике, что было кому броситься на помощь к гибнущему Титанику. Эдисона признают пионером в организации потока изобретений в области связи и электричества, прежде всего имея в виду созданную им в 1876 году в Менло-Парке, штат Нью-Джерси, "фабрику открытий", в которой работало пятнадцать сотрудников. Эдисон был телеграфистом, когда он в возрасте 21 года получил первый патент на звукозаписывающий телеграф. Изобретение не имело коммерческого успеха. Но Эдисону принадлежат и более ценные изобретения в телеграфии, в том числе созданная в 1874 году система, позволившая компании "Вестерн Юнион" передавать одновременно по два сообщения в каждом направлении, что повысило пропускную способность линий в четыре раза [Boorstin, The Americans, p. 529]. Лаборатория в Менло-Парке погрузилась в создание системы электрического освещения. Дэниел Бурстин подчеркивает, что Эдисон изобрел не просто электрическую лампу, а систему домашнего освещения и создал компанию для ее производства и сбыта. Система включала станцию-генератор (динамо), подводку напряжения к дому или офису и провода, переключатели, розетки и патроны для использования электричества [там же, с. 533--535]. Лаборатория Эдисона зримо использовала научное знание в промышленных целях и тем самым вдохновляла и поддерживала множество независимых изобретателей. Ее изобретения всегда тщательно учитывали возможности сбыта, и это понятно: фабрика не выживет, если ее продукты не раскупаются. Но у лаборатории в Менло-Парке последователи нашлись не очень быстро: только через 25 лет начали возникать исследовательские лаборатории в промышленности. Германская химическая промышленность, бывшая практически монополистом в производстве красок, начала создавать собственные исследовательские лаборатории только в 1890-х годах. [Краткий обзор развития в Германии см.: J. J. Beer, The Emergence of the German Dye Industry (Urbana: University of Illinois Press, 1959).] В 1892 году "Дженерал Электрик" поглотила компанию Эдисона, сохранив при этом Чарльза Стейнметца в качестве инженера-консультанта. Стейнметц получил образование в области математики, электричества и химии в университетах Германии. Он эмигрировал в Соединенные Штаты в 1889 году из-за своей приверженности к социализму, вызвавшей трения с властями. Стейнметца интересовали, прежде всего, математика и теория электричества, где он и добился наибольшего. В качестве независимого изобретателя он запатентовал более двухсот изобретений. Немного позднее, в 1900 году "Дженерал Электрик" наняла преподавателя химии из Массачусетского технологического института Виллиса Р. Уайтни для организации постоянной исследовательской лаборатории [Boorstin, The Americans, pp. 540--542]. Интерес к химии отчасти объяснялся необходимостью улучшить материалы для нитей накаливания, чтобы сделать их конкурентоспособными с производимыми в Германии. После 1880 года расстояние между чистой наукой и промышленностью уменьшилось, если судить по тому, что интервал между научным открытием и его коммерческим применением начал сокращаться. Фарадей открыл электромагнитную индукцию в 1831 году, но только через полвека трансформаторы и электродвигатели стали важным коммерческим продуктом. В бессемеровском конвертере использованы знания о химии сталеплавления, полученные за полвека до этого. Но уже Маркони нашел применение волнам Герца, через девять лет после открытия. Рентгеновские лучи нашли применение в медицине еще быстрее. К началу XX века прикладная наука явно развернулась в сторону создания новых продуктов и процессов. Дистанция .между фундаментальными и прикладными науками становится исчезающе малой. В последние годы электронная промышленность настолько успешно реализовывала научные открытия, что вопрос теперь во времени освоения производства. Одной из хороших иллюстраций того, как прикладная наука временами опережает фундаментальные исследования, служит работа лаборатории "Белл", предпринятая с чисто коммерческими целями и заслужившая Нобелевскую премию за потрясающе интересное открытие остаточной радиации большого взрыва. [Открытие было результатом попытки найти источник помех в системе спутниковой связи. Созданный для этого приемник был использован "для вполне прозаичного наблюдения за источниками радиоволн, расположенных за пределами плоскости нашей галактики". James S. Trefil, The Moment of Creation (New York: Charles Scribner's Sons, 1983), p. 16. "Пензиас и Вильсон обнаружили, ...что в принимаемых ими сигналах было необъяснимо много "шумов", вроде хлопьев на экране или атмосферных помех в радиоприемнике. Они ухлопали массу времени на то, чтобы избавиться от этого сигнала, поскольку были уверены, что он не приходит сверху, а создается в самом приемнике... Но какие бы внешние воздействия они ни устраняли, посторонний сигнал сохранялся..." Там же. "Наконец пришли к заключению, что этот шум представлял собой остаточную радиацию большого взрыва." Другое популярное описание открытия см.: Joseph Silk, The Big Bang (San Francisco: W. H. Freeman & Company, 1980), pp. 75--77.] Естественные науки: видимое, невидимое и профессионализация Технологии конца XIX века завершили начатое химиками изменение отношений между фундаментальной наукой и промышленными технологиями. Стоит рассмотреть природу этого изменения. Пока основой промышленных технологий был видимый мир механики, где причинно-следственные связи доступны непосредственному наблюдению, совершенствование технологий осуществлялось почти исключительно усилиями ремесленников, которые были, конечно же, более настойчивыми, одаренными и изобретательными, чем большинство их современников, но ни в коем смысле они не были людьми науки. Есть обрывочные (и только обрывочные) исторические сведения о вкладе ученых в развитие керамического и текстильного дела, в сельское хозяйство, в мелиорацию земель, в развитие водяных колес и ветряных мельниц, в горное дело, металлургию, металлообработку, в изготовление плугов, в архитектуру, строительство, в производство часов, оружия, доспехов, упряжи, седел, стремян, повозок, карет, инструментов, в производство красок, оптических стекол, в судостроение, в искусство навигации и печати -- короче говоря, во все то, что антропологи назвали бы предметами материальной культуры. Даже заимствование из других культур -- китайской, индийской или исламской -- гораздо чаще осуществлялось торговцами или солдатами, а не учеными: арабскую систему счисления, которая была одним из самых значительных примеров культурного заимствования, принес на Запад купец Леонард из Пизы. Примерно с 1875 года фронт промышленных технологий Запада начал смещаться от видимого мира рычагов, шестерен, эксцентриков, шатунов, осей и коленчатых валов к невидимому миру атомов, молекул, электронных потоков, электромагнитных волн, индукции, магнетизма, амперов, вольтов, бактерий и вирусов. В результате изменился главный источник совершенствования промышленной технологии. Новым источником стала система взаимных связей между работой ученых в фундаментальных науках, располагающих значительной автономией, стремящихся к знанию ради самого знания и получающих средства в виде грантов и субсидий, не связанных напрямую с экономической ценностью исследований, с одной стороны, и работой ученых-прикладников, работающих внутри хозяйственного сектора и получающих средства в соответствии с экономической ценностью их работ -- с другой. Считается, что научный метод был изобретен Галилеем и Бэконом в начале XVII века. Основным в их подходе было подчеркивание фундаментальной важности наблюдения, эксперимента и рассуждения как пути к истине, а Галилей, также, использовал эксперимент для демонстрации ложности принятых тогда теорий. Но ремесленник легко осваивал здравый смысл предлагавшегося подхода к изобретениям -- наблюдение, эксперимент, рассуждение. Метод Галилея сам по себе не привел к разделению науки на прикладную и фундаментальную наук, и не профессионализировал промышленные технологии. Для этого потребовались две вещи: во-первых, природные явления, понимание и использование которых целиком или частично зависело бы от существующих научных объяснений; и, во-вторых, научные объяснения такого рода, которые могут быть поняты (легко или даже в принципе) только людьми со специальной подготовкой. Природных явлений было в избытке: электричество, электромагнитные волны, гены и поведение атомов и молекул в химических реакциях, например. Научные объяснения основывались на постулировании неких сущностей и процессов, которые поддавались только косвенному наблюдению, через их действие, и могли быть поняты только подготовленными учеными. Важно понять, почему в конструировании и производстве промышленной продукции эти постулированные наукой невидимые сущности могли оказаться полезнее, чем здравый смысл квалифицированных механиков и ремесленников. В конце концов, человечество тысячелетиями объясняло природные явления с помощью невидимых сущностей -- эльфов, сил тяготения, флогистона и дальтоновских атомов. Но невидимые сущности из научных объяснений имели одно громадное преимущество перед эльфами и их коллегами из басен и мифов: экспериментальная проверка могла показать, что последние не только невидимы, но и вовсе не существуют, как это проделал Антуан Лавуазье с флогистоном, и как случилось с атомами Дальтона после открытия элементарных частиц. Стреноженные экспериментальной проверкой существования и свойств своих невидимых сущностей, научные объяснения доказали свою надежность в качестве проводников к коммерческому развитию новых процессов и продуктов. Промышленные фирмы, не желавшие поражения в конкурентной борьбе, не могли игнорировать ученых так, как они игнорировали изобретателей сказок и мифов. Но чтобы понять и научиться применять научные объяснения нужны были годы изучения теологии пантеона невидимых научных сущностей. Это требование привело к профессионализации прикладной науки и уменьшило роль изобретателей-ремесленников. К концу XIX века оказалось возможным дать новое определение фундаментальной, или чистой, науки, которое бы не затрагивало мотивов (интеллектуальных или финансовых) тех, кто работает в ней. В фундаментальной науке начали видеть инструмент для проверки и развития объяснительной структуры естественных наук. Фундаментальная наука включает несколько специальностей, в том числе основные -- физику, химию, математику и биологию. Использование этих объяснений в целях улучшения благосостояния людей -- делается ли это из эгоистических или благородных соображений -- есть дело прикладных, или промышленных, наук. Объяснения западного технологического успеха: фундаментальная наука Пропасть разделяет общества, в которых наука была уделом горстки мудрецов, личные цели которых зачастую не выходили за пределы изобретения нового календаря и излечения больных, и западные общества, в которых тысячи специализированных ученых стремились сделать вклад в создание стройной картины всех природных явлений. Контраст настолько поразителен, что трудно устоять перед объяснением такого успеха западной науки просто тем, что она велась в очень широких масштабах и была весьма эффективно организована. Не имеется в виду обесценить роль одаренности и преданности своему делу, но и гениальность, и преданность делу были в греческом и других обществах, которые не показали ничего сопоставимого с научными достижениями Запада. Очевиднейшее различие -это размах и организация. Различия в размахе и организации тесно связаны с различием метода. В начале XVII века Галилей и Бэкон установили, что эксперимент служит проверке и верификации научных объяснений или теорий. Конечно, эксперимент неотделим от труда изобретателя-ремесленника, который стремится получить новый продукт. Но в науке, которая пришла в Европу эпохи Возрождения через греческие и эллинистические источники, к объяснению природных явлений приходили методом дедукции. Как в геометрии Эвклида, рассуждения шли от предположительно бесспорных аксиом к столь же бесспорным выводам. Само по себе возникновение в Греции дедуктивной науки было большим прогрессом по сравнению с использованием религиозных мифов для понимания мира. К сожалению, одной из ее предположительно бесспорных аксиом было утверждение, что скорость падения тела пропорциональна его весу. Продемонстрировав ложность этого утверждения, Галилей утвердил фундаментальную значимость экспериментов. От его утверждений нельзя было отмахнуться, потому что они были нужны для определения правильного угла наводки пушек -- для компенсации естественного падения летящего ядра. Содружество западных ученых стало содружеством экспериментаторов, следующих методам Галилея и Бэкона. Важность метода для отделения зерна научной истины от плевел была несомненной: астрологи и алхимики не смогли бы создать западную науку. Наука стала организованной, поскольку ряд исследователей принял экспериментальный метод, и общность метода сделала их содружеством работающих ученых. После Галилея естественные науки получили возможность специализации и раздробления на физику, астрономию, химию, геологию, биологию и множество еще более узких специальностей, поскольку все они разделяли общий метод установления научной истины. Геолог или биолог получали возможность использовать утверждения физики или химии в своих геологических или биологических исследованиях, не чувствуя необходимости (или даже возможности) проверять истинность этих утверждений. Общее принятие экспериментального метода открыло для сотен и даже тысяч специалистов возможность собирать получаемые знания в единый информационный фонд, которым могли пользоваться все науки. Типографии ускорили накопление знаний, так же как они до этого ускорили распространение идей Галилея и Бэкона. Таким образом. Запад, в отличие от всех других известных нам обществ, сумел создать основы для сотрудничества ученых из различных областей знания в накоплении громадных объемов проверенного и организованного знания, на надежность которого можно было положиться. Важность этого достижения делается ясной при сравнении с опытом Галена, врача и философа II века н. э., который предвосхитил требования Галилея о наблюдении, эксперименте и рассуждении. Но Гален был одинок среди множества греческих и эллинистических ученых, каждый из которых пользовался собственным методом исследований. Греческий мыслитель Демокрит даже предложил свою форму атомарной теории, но никто не подверг экспериментальной проверке ни эту теорию, ни другие, более распространенные воззрения, согласно которым все образуется сочетанием элементов земли, воздуха, огня и воды. Среди современников Галена не было ни одного, который бы работал в химии или физике методами наблюдения, эксперимента и рассуждения. В результате достижения Галена в области медицины не могли опереться на фундамент физической и химической теории, сходный с созданным в XIX веке и используемым в современных медицинских исследованиях. В организации западной науки почти не было элементов иерархического управления, если не считать отношений между отдельным ученым и его учениками, помощниками и студентами. Научное сообщество успешно функционировало без иерархии просто потому, что организационные полномочия, которые обычно делегируются в пользу иерархии, в науке лучше оставлять неделегированными. Разделяя общее стремление к истинным, подтверждаемым наблюдением, экспериментом и рассуждением объяснениям природных явлений, ученые сами выбирают отрасль науки, наиболее подходящую для них лично -- и они серьезно воспротивились бы попытке передать право этого выбора какой-либо иерархии. Вне какой-либо управленческой структуры индивидуальный выбор каждого ученого участвовал в развитии системы профессиональной специализации и эффективного разделения труда. Подобным же образом отдельные ученые планировали свою собственную работу, и результаты не были хуже оттого, что никакая иерархия не контролировала направление работ, расход времени и материальных ресурсов. В науке действовали скорее не денежные, а интеллектуальные стимулы -- одобрение или порицание коллег, а также чувство удовлетворения от участия в высокоинтеллектуальной и глубоко почитаемой деятельности, нацеленной на раскрытие тайн и загадок природы. Иерархия не могла манипулировать этими стимулами. Разрешение профессиональных конфликтов было одновременно процессом установления согласия; ни один ученый по доброй воле не согласился бы передать бюрократам право разрешать научные споры. В целом ясно, что эффективность западного сообщества ученых определялась как раз отсутствием управленческой иерархии. Где возобладала иерархия, там результаты оказались постыдными для науки, и это бесчестье заклеймено именем "лысенковщина". Может быть, иерархической организации фундаментальных наук не удалось бы избежать" если бы исследования финансировались из одного источника. Фундаментальная наука коммерчески бесперспективна и не может поддерживать себя самостоятельно. Первоначально ученые, не имевшие личного состояния, либо получали правительственные должности, не предполагавшие каких-либо обязанностей, или им приходилось рассчитывать на щедрость богатых покровителей -- и эта практика сохранялась еще и в XIX веке. Некоторые ученые были вполне обеспеченными людьми. Позднее финансирование пошло через бюджеты университетов, правительственные гранты и субсидии, а также через пожертвования в неприбыльные исследовательские институты. Благодаря такому разнообразию источников финансирования западные общества смогли тратить на не имеющие коммерческого смысла фундаментальные исследования больше, чем любое другое общество, и при этом удалось избежать возникновения централизованных иерархических систем управления научным сообществом. Мы настолько привыкли представлять себе организации исключительно в виде иерархических бюрократий, как в армии, в правительстве или корпорациях, что нам трудно понять, как можно назвать высокоорганизованной сферу современной науки, столь индивидуалистическую и неиерархическую. Даже если принимать во внимание только историю науки, такое узкое понимание организованности следовало бы отбросить как неверное. В отсутствии управленческой иерархии западные ученые сформировали сообщество ученых, в рамках которого они совместно стремились к пониманию явлений природы, проявляя при этом преданность делу и готовность к сотрудничеству, в условиях конкуренции, коллективного разрешения конфликтов, разделения труда и специализации, осуществляя при этом сбор и обмен информацией с эффективностью, равную которой нелегко встретить в деятельности любых больших групп, организованных как иерархически так и неиерархически. Западные ученые, в отличие от многих современников в других обществах и от предшественников, располагали и рядом других преимуществ. Подъем науки пришелся на время, когда государственным и религиозным властям недоставало силы для подавления новых идей, несовместимых с распространенными объяснениями природных явлений, хотя они нередко стремились к этому. Изобретение в XVII веке телескопа и микроскопа создало Западу преимущество в инструментарии, которое с тех пор постоянно усиливалось. Начиная с изобретения метода дифференциального исчисления, математика обеспечила Западу первенство и в области интеллектуальных средств. Кроме того, математика явилась для ученых чрезвычайно важным общим языком для междисциплинарного общения. Но все эти достижения были скорее следствиями, чем причинами уникального и неповторимого институционального изобретения, представлявшего собой большое, высокоорганизованное сообщество ученых, стремящихся к объяснению всех природных явлений с помощью общих методов, основанных на наблюдении, эксперименте и рассуждении. Объяснения технологических успехов Запада: прикладные пауки Фундаментальная наука, несомненно, причастна к успеху прикладных наук, но этим всего не объяснить. Как мы уже видели, прикладные науки начали интенсивно использовать достижения фундаментальных наук только после 1875 года. Но уже к этому времени промышленные технологии Запада серьезно опережали соответствующие достижения любых других стран. Даже после 1875 года в ближайших к фундаментальным наукам областях ученым-прикладникам приходилось разрешать проблемы не менее трудные, чем в теоретических науках. Относительный успех прикладной науки нельзя вполне объяснить и размахом соответствующих усилий. Разрыв между масштабом прикладных (да и фундаментальных) исследований на Западе и в других обществах стал очень велик только с началом XX века. Но промышленные технологии Запада заняли ведущее положение уже к 1800 году, и еще вопрос, было ли до 1800 года число ремесленников-изобретателей на Западе больше, чем в Китае, в исламском мире или в эллинистической Европе. Чтобы обнаружить различия, способные объяснить успех прикладных наук на Западе, следует подробнее изучить организацию промышленных разработок. Особенно важными представляются три момента: децентрализация отбора инновационных проектов, стимулы для осуществляющих инновации и разнообразие исследовательских центров. 1. Отбор инновационных проектов Начнем с уже кратко затронутого в главе 1 очевидного требования: для совершенствования промышленных технологий необходим приток новых идей, настолько неординарных, что их оценка невозможна без экспериментальной проверки. Нужен также некий процесс просмотра и проверки новых идей, так чтобы без проверки отвергались сравнительно немногие. Второе требование представляет больше трудностей, поскольку окончательной проверкой идеи является реакция рынка на товары или услуги, в которых эта идея воплощена. Такая проверка никогда не дается бесплатно, а порой обходится очень дорого, требуя годы кропотливых усилий. И чтобы результаты такой проверки были достоверны, производство и сбыт продукта следует организовать должным образом. Таким образом, промышленная технология представляет собой лишь часть инновации, смысл которой не просто в выдвижении новых идей, но в создании новых продуктов, услуг или процессов, которые должны быть куплены потребителем. Инновация есть продукт организованного предприятия, а не наделенного идеями индивидуума. Предсказания будущей судьбы инновационных проектов сталкиваются с двоякими трудностями. Пока не начато производство продукта или услуги, сохраняется неопределенность относительно их технологической осуществимости и/или величины издержек. Неизвестна и реакция потребителей. Обе неопределенности взаимосвязаны, поскольку реакция потребителей отчасти определяется ценой. Относительно короткая история компьютерной промышленности служит примером непредсказуемости как величины издержек, так и реакции потребителей. Западный подход к этим неопределенностям в основе своей покоится на статистике. В экономике западных стран право принимать решения относительно судьбы инновационных проектов принадлежит множеству предприятий и отдельных людей, каждый из которых имеет право на создание нового предприятия. Можно предположить, что заслуживающее поддержки предложение будет отвергнуто с меньшей вероятностью при наличии полудюжины центров принятия решений, чем, если будет только один такой центр. Таким образом, система предрасположена к принятию предложений, ложатся на принимающих решение, им же достаются и все выгоды от удачных программ. Преимущество существования множества центров принятия инновационных решений иллюстрирует история микрокомпьютеров, которые были отвергнуты всеми ведущими американскими производителями компьютеров, так же как Советским Союзом, французским плановым управлением и японским министерством внешней торговли, но, тем не менее, оказались в высшей степени продуктивным начинанием. История микрокомпьютеров иллюстрирует также важность создания новых предприятий. Инновации часто возникают за пределами устоявшихся организаций, отчасти потому, что успешно действующие организации привыкают к сложившемуся положению и отталкивают идеи, способные нарушить статус-кво. Очень поучительна история внедрения фабрик в британскую текстильную промышленность. Хотя торговцы, снабжавшие ремесленников сырьем и заказами и забиравшие все ими произведенное, не могли быть так же привязаны к домашним мастерским, как сами ремесленники, а, значит, вполне могли взять на себя роль "зачинателей фабричной системы", эта роль досталась Ричарду Аркрайту, производителю париков. Его заслуга была не в оригинальности идей, но в том, что он обратил чужие идеи в станки и учреждал фабрики, использовавшие эти станки. Эдмунд Картрайт, изобретатель механического ткацкого станка, по образованию и профессии был священнослужителем. Вполне бесспорно такое обобщение: осуществление инноваций в обществе, где есть свобода создания новых предприятий, вероятнее, чем в таком, которое полагается исключительно на уже существующие организации. 2. Стимулы: награды и наказания Создать новые предприятия или изменить направление деятельности существующих было легко, и над западными предприятиями всегда висела угроза, что у конкурентов возникнет новая технология. Размышляя об идее очередной инновации, предприятие, глубоко довольное своими успехами и готовое поступиться неопределенными перспективами роста прибылей, должно было постоянно помнить о риске того, что некое другое предприятие (уже существующее или могущее возникнуть) с успехом реализует идею этой самой инновации и в результате отберет у него поле деятельности. Легкость создания новых организаций и переориентации уже существующих грозила наказанием за косность и неспособность к обновлению, и этим способствовала внедрению нового. Вознаграждение за инновацию чаще всего получал не изобретательный индивидуум, а предприятие. Выплата вознаграждения зависит от коммерческого успеха предприятия. Поскольку коммерческий успех возможен только при вовлечении в дело производительных и сбытовых возможностей организации, вознаграждение может достаться только предприятию, а не переполненному идеями человеку. Порой отдельный изобретатель основывал предприятие, а чаще получал некоторую долю в предприятии или в его прибылях -- на основе соглашения с другими участниками, а иногда носитель идей получал вознаграждение через патенты. Но в институциональном плане на Западе вознаграждаются не идеи, а сами инновации, и в результате получают прибыль, как правило, предприятия, а не люди с идеями. Размер вознаграждения зависит, прежде всего, от коммерческого успеха инновации и от умения извлечь выгоду из коммерческого успеха. Конкурентам легче разрушить монопольное положение инноватора, когда инновацию легко воспроизвести, чем когда имитация трудна и размер вознаграждения невелик. На размер вознаграждения не влияют такие факторы, как интеллектульные достоинства и усердие инноватора, затраты на осуществление инновации и степень связанного с инновацией риска, -- за исключением тех случаев, когда эти факторы могут влиять на коммерческий успех или на легкость имитации. На Западе прибыль от инновации не предназначена для компенсации потерь тех, кому она повредила, будь то работники устаревших профессий или капиталисты, инвестиции которых обесценились. Очевидно, что размер рынка существенно влияет на величину потенциальной прибыли инноватора. Уникально обширный американский рынок конца XIX -- начала XX века обещал инноваторам потенциально гораздо большие доходы, чем, скажем, средневековый рынок, ограниченный единственным городом и окрестными селами. Сравнительный консерватизм европейских технологий того времени отражает -- и, может быть, верно, если учесть небольшие размеры европейских рынков, -меньшую величину потенциального вознаграждения за инновации. С ослаблением политических препятствий торговле и совершенствованием транспорта и коммуникаций как в Европе, так и в Соединенных Штатах потенциальный доход инноваторов увеличился без соответствующего увеличения издержек и риска. 3. Разнообразие исследовательских организаций Научные аспекты инновационного процесса на Западе обеспечивались за счет быстрого роста числа исследовательских лабораторий, очень различных по размеру, источникам финансирования, целям, персоналу и оборудованию. Несколько факторов способствовали такому разнообразию. Одним из факторов было естественное нежелание ориентире ванных на инновации предприятий полагаться на внешние исследовательские мощности, особенно связанные с конфликтом интересов между сохранением статус-кво и изменением; возможность создания новых предприятий есть и возможность создания новых лабораторий. Вторым фактором является сфокусированность на нуждах малых групп потребителей, которая расселила инноваторов по всем трещинам и закоулкам хозяйственного пространства. Третьим фактором было многообразие самих технологий, как и природное разнообразие самих ученых. Это размножение исследовательских организаций почти не знало идеологических препятствий. О пассивности идеологии свидетельствует отсутствие протестов против участия правительства в создании исследовательских центров. Уже в первые годы XIX века, когда семья Дюпонов начала производить порох в Делавере, она получала производственную информацию с королевских пороховых заводов Франции. Позднее государственные арсеналы Америки, особенно расположенные в Вотертауне, Спрингфилде и Харперс Ферри, лидировали в развитии точных методов производства взаимозаменяемых деталей. Умножение числа правительственных исследовательских лабораторий в XX веке только отчасти объясняется нуждами национальной обороны. Вот только три примера весьма ценных и мирных начинаний: Национальное бюро стандартов. Национальны