Н Розенберг - Как Запад стал богатым (Экономическое преобразование индустриального мира)
Сами по себе упадок поместной системы и победа рыночных отношений в сельскохозяйственном производстве могли соответствовать или не соответствовать интересам феодальных землевладельцев. Но все эти изменения пришли не сами собой. Они произошли в Европе в период подъема экономики и роста населения, а оба эти фактора практически гарантируют повышение ценности земли. Кроме того, это происходило в урбанизирующейся Европе, где был почти немыслим высший класс, не имеющий отношения к городской жизни и к политической, экономической, интеллектуальной и художественной активности городов.
Документы, отражающие последствия коммерциализации для семей землевладельцев, рассеяны в регистрационных записях приходов и графств, в местных и семейных исторических архивах, вынуждая историка к обобщениям на основе относительно малого числа особых случаев. Исследование Лоуренса и Джейн Стоун [Lawrence Stone and Jeanne С. Fawtier Stone, An Open Elite? England 1540--1880 (Oxford: Oxford University Press, 1984)], которые проследили историю практически всех крупных усадеб в трех английских графствах с 1540 по 1880 год, предоставляет более широкую базу для эмпирических обобщений. [Графства Нортгемптоншир, Хертфордшир и Нортумберленд "были выбраны ради наибольшего разнообразия данных" (там же, с. 41). Хертфордшир расположен около Лондона, Нортумберленд -- далеко от Лондона, на границе с Шотландией, а Нортгемптоншир -- посредине. Выборка включала 2262 владельца 362 домов на протяжении 340 лет.] Эти усадьбы, в которых концентрировалась политическая, социальная и экономическая власть владельцев, представляли собой дорогостоящие сооружения, очень недешевые в эксплуатации. На их содержание расходовались доходы от аренды и от других сельскохозяйственных начинаний, центром которых они служили, и материалы Стоунов, бесспорно, свидетельствуют, что на протяжении большей части рассматриваемого периода они процветали. Одно из трех графств, Нортумберленд, где получила развитие угледобывающая промышленность, сильнее всего иллюстрирует "соединение интересов земли и денег" [там же, с. 285]. Стоуны обнаружили, что в трех графствах за 340 лет только в семи случаях усадьбы были проданы наследниками из-за финансовых трудностей, и только в сорока двух случаях финансовые затруднения были одной из причин [там же, с. 157]. Продажа крупных поместий, площадью более 3000 акров, была редким событием [там же, с. 171]. В 1880 году 9/10 крупнейших земельных состояний Англии все еще восходили корнями к временам, предшествующим промышленной революции [там же, с. 220]. [Стоуны называют период между 1740 и 1860 годами "временем беспрецедентного процветания землевладельцев", (с. 385).]
Почти в самом начале периода численность класса землевладельцев была резко увеличена распределением церковных и коронных земель среди придворных и высших чиновников. Стоуны обнаружили, что после этого стабильность крупных земельных владений и соответствующих семей была существенно более высокой, чем принято считать. Землю крайне редко продавали из-за финансовых затруднений; гораздо чаще причиной продажи был брак или переход по наследству к владельцу другой усадьбы, который на вырученные от продажи деньги покупал землю поближе к своим владениям. Покупатели, как правило, также принадлежали к земельной аристократии, и они либо округляли свои владения, либо вкладывали средства, накопленные службой в правительственной администрации, в судебной системе, в армии, на флоте или в Вест-Индской компании. Гораздо реже покупателями были торговцы и банкиры, но даже когда это случалось, их наследники были склонны избавиться от этой собственности, потому что поддержание стиля жизни сельского магната обходилось недешево, и сам этот стиль был не так уж привлекателен для тех, кто воспитывался в традициях коммерческого уклада. Гораздо охотнее торговцы строили себе загородные дома для досуга и развлечений, не вкладывая денег ни в какие сельскохозяйственные начинания, -- которые и служили основой экономической роли помещичьих усадеб, -- и не участвуя в местной политической жизни, тогда как именно участие в ней сельских магнатов делало усадьбы центрами политической жизни.
Усадьбы сельских магнатов были центрами местной политической власти (в системе местного самоуправления) и базой парламентского представительства, причем право голоса было резко ограничено, голосование происходило не тайно, а открыто, а города же были недопредставлены в парламенте. В результате политических реформ XIX столетия магнаты утратили контроль над выборами. Вполне возможно, что утрата контроля в меньшей степени была следствием многочисленности городских избирателей, чем результатом предоставления права тайного голосования возросшему числу сельских избирателей, непосредственно испытывавших унижающее давление богатства и власти крупных землевладельцев. Но нет сомнений, что среди причин изменения были экономический рост и вызванное им увеличение числа людей, которые чувствовали, что образование и экономическое положение делают их заслуживающими права голоса. С другой стороны, политика магнатов была благоприятной для развития коммерции: они вкладывали деньги в торговлю, да и сами в ней участвовали. Таким образом, хотя политические различия между магнатами и новыми капиталистами, казалось бы, и не играли существенной роли в изменениях, экономический рост способствовал демократизации и, в конце концов, создал общество, которого и представить себе не могли старая земельная знать и люди из их политического аппарата.
Для Франции и других континентальных стран не было проделано исследования, подобного проведенному Стоунами, и возможно, что судьба землевладельцев на континенте была иной. Стоуны предполагают, что это различие судеб преувеличено [там же, с. 280]. [Правда, Стоуны отмечают возражение, что ни в одной стране континента в XIX в. богатые землевладельцы не владели такой большой частью территории, как в Англии (с. 416).] В любом случае, Англия, как и Голландия, лидировала в развитии промышленности и торговли, и если кому-то симпатична гипотеза, что подъем торговцев и промышленников был причиной упадка и разорения земельной знати, ему придется предположить, что этот упадок был сильнее в тех странах, которые отставали в промышленном и торговом развитии.
Так что мы можем предположить, что многие представители феодальной аристократии выиграли от развития капитализма и обеспечили себе места в системе королевской администрации, в новом мире торговли, производства и горного дела, а нередко и в мире новой культуры, где царили возрождение классической традиции, религиозный плюрализм, а также искусство, музыка, литература и философия, сформировавшиеся между XVI и XVIII столетиями. Но эти старые актеры играли в новой пьесе, и уже далеко не всегда им принадлежали первые роли. После крушения феодализма в западном обществе еще долгое время новый высший класс получал большую часть богатства и власти по наследству от старого высшего класса. Но теперь им противостояли богатство и власть коммерсантов. Способы приобретения власти и богатства сильно изменились, и в европейских обществах появились новые пути в высший класс. Юмористические изображения того, как поднимавшаяся буржуазия пыталась имитировать аристократический стиль жизни, смешивают все акценты и искажают юмор ситуации. В действительности, аристократия выжила только в меру того, что она приняла постфеодальные роли, постфеодальную культуру и постфеодальный (а значит и буржуазный?) стиль жизни.
Это делает еще более интересным рассматривать историю перехода от феодализма к капитализму как мелодраму, в которой усиливающиеся выскочки -- волки торговли -- заживо сжирают древнюю аристократию. При всей драматичности этой картины, она неточно отражает жизненный опыт как землевладельцев, так и торговцев и особенно не выдерживает никакой критики представление, что крупные землевладельцы в 1700 году были в каком-либо отношении менее благополучны, чем в 1300 году. Оно опровергается всеми имеющимися данными о сравнительном состоянии жилищ, одежды, транспорта, питания, доступа к искусствам, музыке, разнообразному опыту и грамотности (здесь перед нами уникальный в истории случай, когда переход от неграмотности к грамотности трактуется как процесс упадка).
Марксистская проблема периодизации перехода
Маркс утверждал, что история представляет собой последовательность социальных систем, в каждой из которых политические, религиозные и экономические институты были поставлены на службу господствующему классу. Системы сменяют друг друга в четко очерченной манере; эти смены могут быть приблизительно датированы временем, когда старый господствующий класс власть теряет, а новый ее приобретает. Эта точка зрения представляет далеко не только историографический интерес, если, подобно Марксу, видеть в переходе власти от феодальной знати, как класса, к буржуазии, как классу, исторический механизм, который должен в будущем обеспечить передачу власти от капиталистов к рабочему классу.
