Рональд Коуз - Фирма, рынок и право

I. Теорема Коуза НЕ МНЕ принадлежит выражение "теорема Коуза", так же как и точная формулировка теоремы, -- автор того и другого -- Стиглер. Однако смысл теоремы действительно основан на моей работе, в которой развита та же мысль, хотя и совсем иначе выраженная. Впервые я развил предположение, которое затем превратилось в теорему Коуза, в статье "Федеральная комиссия связи". Там я говорил: "Принадлежит ли вновь открытая пещера тому, кто ее открыл, тому, на чьей земле расположен вход в пещеру, или тому, кто владеет поверхностью земли, под которой расположена пещера, -- зависит от закона о собственности. Но закон просто определяет человека, с которым следует заключить контракт на использование пещеры. Используется ли пещера для хранения банковской информации, как хранилище для природного газа или для выращивания грибов, зависит не от законов о собственности, но от того, кто больше заплатит за пользование пещерой -- банк, корпорация природного газа или грибной концерн" [Coase R. H., The Federal Communications Commission // The Journal of Law and Economics, October 1959, p. 25]. Затем я отметил, что это положение, которое трудно оспаривать в случае с правом на использование пещеры, может быть использовано также и для права на излучение электромагнитных волн (или на создание дымового загрязнения), и я иллюстрировал свои доводы делом Стуржес против Бриджмена, где врачу мешали шум и вибрация, создаваемые машинами кондитера. Используя цепь аргументов, которые теперь, видимо, достаточно известны, я показал, что независимо от того, имеет или нет кондитер право на создание шума и вибрации, это право было бы приобретено тем, для кого оно представляет наибольшую ценность (так же, как в случае с вновь открытой пещерой). Я подытожил аргумента сказав, что хотя "разграничение прав является существенной предпосылкой рыночных трансакций ... конечный результат (который максимизирует ценность производства) не зависит от правового решения" [Ibid., p. 27]. Это и есть содержание теоремы Коуза. Я развил аргументы более подробно в статье "Проблема социальных издержек", где ясно показал, что этот результат возможен при предположении нулевых трансакционных издержек. Стиглер так формулирует теорему Коуза: "... в условиях совершенной конкуренции частные и социальные издержки будут равны" [Stigler George J., The Theory of Price, 3rd ed., N. Y.: Macmillan Co., 1966, p. 113]. Поскольку, как указывает тот же Стиглер, при нулевых трансакционных издержках монополии будут принуждены "действовать как конкурентные фирмы" [Idem, The Law and Economics of Public Policy: A Plea to the Scholars // Journal of Legal Studies, 1, ? 1, 1972, p. 12], возможно и достаточно сказать, что при нулевых трансакционных издержках частные и социальные издержки окажутся равны. Следует заметить, что Стиглер формулирует теорему Коуза иначе, чем выразил я ту же мысль в своей статье. Там я говорил о том, что ценность производства будет максимизироваться. Но в этом нет непоследовательности. Социальные издержки представляют собой наивысшую ценность, которую могут принести факторы производства при альтернативном их использовании. Однако производители, которые обычно заинтересованы лишь в максимизации собственного дохода, не обращают внимания на социальные издержки и приступают к какой-либо деятельности, только если ценность того, что производят вовлеченные факторы, будет большей, чем их частные издержки (т. е. величина дохода, который можно заработать с помощью этих факторов при их наилучшем альтернативном использовании). Но если частные издержки равны социальным издержкам, значит, производители приступят к деятельности только тогда, когда ценность того, что производят вовлеченные факторы, больше, чем ценность того, что они могут дать при альтернативном использовании. Иными словами, при нулевых трансакционных издержках ценность производства будет наибольшей. В экономической литературе теорема Коуза обсуждалась очень подробно, и я не в силах охватить все моменты, затронутые в дискуссии. Некоторые возражения, однако, выдвигавшиеся весьма способными экономистами и бившие прямо в центр моей аргументации, повторялись с таким постоянством, что на них нельзя не ответить, тем более что эта критика, с моей точки зрения, большей частью малосущественна и безосновательна, или не имеет отношения к делу. Даже те, кто симпатизировал моей точке зрения, зачастую неверно понимали мои аргументы, что я объясняю необычайной властью подхода Пигу над мышлением современных экономистов. Я могу только надеяться, что эти заметки помогут ослабить это влияние. Прав я или нет, они, по крайней мере, прояснят природу моих доказательств. II. Будет ли достигаться максимизация богатства? ГЛАВНЫЙ вопрос -- разумно ли предполагать, подобно мне, что при нулевых трансакционных издержках переговоры приведут к соглашению, обеспечивающему максимизацию богатства. Утверждали, что это ошибочное предположение, и этому возражению придало вес то, что его выдвинул, помимо всех прочих, Самуэльсон. Он только дважды ссылается на "Проблему социальных издержек", оба раза -- в примечаниях, но его точка зрения в обоих случаях одна и та же. В первом случае он говорит "Неограниченный корыстный интерес в таких случаях (переговоры о нарушениях покоя и порядка дымовым загрязнением и т. п.) приведет к неразрешимой проблеме двухсторонней монополии, со всеми ее неопределенностями и неоптимальностями" [Samuelson Paul A., Modern Economics Realities and Individualism, The Texas Quarterly, Summer, 1963, p. 128; reprinted in "The Collected Scientific Papers of Paul A. Samuelson", Vol. 2, Cambridge, Mass.: MIT Press, 1966, p. 1411]. А во втором случае он говорит: "... проблему определения цены для двух или более ресурсов, которые могут быть использованы совместно, нельзя решить сведением ее к проблеме определения максимального общего продукта, распределение которого между участниками представляет собой нерешаемую проблему в случае многосторонней монополии" [Samuelson Paul A., The Monopolistic Competition Revolution in "Monopolistic Competition Theory: Essays in Honor of Edward H. Chamberlin" ed. Robert E. Kuenne, N.Y.: Wiley, 1967, p. 105; reprinted in "The Collected Scientific Papers of Paul A. Samuelson", V. 3, p. 36]. В комментариях Самуэльсона выражена его давнишняя точка зрения, которую он впервые сформулировал в критике более грозного противника. Эджворт в "Математической психологии" (1881) утверждал, что два индивидуума, вовлеченные в обмен благами, закончат на "контрактной кривой", потому что в противном случае останутся такие точки, в которые они могут переместиться посредством обмена и в которых благосостояние каждого окажется выше. Эджворт в явной форме предполагал, что "заключение" и "перезаключение контрактов" осуществляются без издержек; и я часто думал, что подсознательная память об аргументах "Математической психологии", которую я изучал более 50 лет назад, могла подтолкнуть меня к формулировке положения, ставшего известным как "теорема Коуза". Самуэльсон в своих "Основаниях экономического анализа" говорит о доводах Эджворта следующее: "... из любой точки, лежащей не на контрактной кривой, возможно движение по направлению к ней, которое принесет выгоду обоим индивидуумам. Это не то же самое, что сказать, вместе с Эджвортом, что обмен фактически неизбежно приведет нас в какую-то точку на контрактной кривой; ведь для многих типов двухсторонних монополий конечное равновесие может быть достигнуто за пределами контрактной кривой" [Samuelson Paul A., Foundations of Economic Analysis, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1947, p. 238]. Далее Самуэльсон добавляет: "... наше знание о человеке как об общественном животном предполагает, что (нельзя) с уверенностью утверждать как нечто соответствующее фактическому положению дел, что "разумный и просвещенный человек доброй воли" действительно будет склонен двигаться по направлению к обобщенному контрактному геометрическому месту точек. Мы не можем принять как эмпирический факт утверждение Эджворта, что двухсторонние монополиста должны закончить где-либо на контрактной кривой. Они могут закончить и где-либо еще, поскольку один из них или оба не пожелают обсуждать возможность взаимовыгодного изменения из страха, что обсуждение нарушит существующее приемлемое status quo" [Ibid., p. 251]. В "Основаниях" Самуэльсон объясняет неспособность двух индивидуумов попасть на контрактную кривую 1ем, что они могут не захотеть начать ведущие к обмену переговоры, которые принесут выгоду обоим, потому что они могут прийти к соглашению, которое сделает положение одного или обоих сразу худшим, чем до переговоров. Это утверждение нелегко понять. Если уже существовал контракт между сторонами, так что для его изменения нужно было только обоюдное согласие, казалось бы, не должно существовать препятствий для начала переговоров. А если контракта прежде не было, значит, нет и status quo, которое можно ухудшить. Чтобы обмен осуществился, нужно согласие об условиях обмена, а раз так, мне трудно представить, что стороны выберут условия, которые ухудшат положение обоих. Может быть, Самуэльсон имел в виду, что и контракт, и обмен могут не состояться, потому что стороны не смогут прийти к согласию об условиях, если это влияет на достающуюся каждому долю выгод от обмена. Кажется, такова была позиция Самуэльсона в 1967 г. Он утверждал, что "рациональное преследование собственного интереса каждого из двух свободно водящих индивидуумов не предопределяет с необходимостью возникновение, даже в самой идеальной теоретико-игровой ситуации, оптимального в терминах Парето решения, которое максимизирует суммарную прибыль сторон -- до того и без учета того, как эта максимизированная прибыль будет разделена между ними. Без приказания аналитика-экономиста или без тавтологического переопределения того, что считать "нерациональным" поведением, мы не можем исключить Парето-неоптимального результата" [Samuelson, Collected Scientific Papers, V. 3, p. 35]. Конечно же, мы не можем исключить такого исхода, если стороны неспособны достичь согласия об условиях обмена, а значит, нельзя утверждать, что два индивидуума, ведущие переговоры об обмене, должны оказаться на контрактной кривой (даже в мире с нулевыми трансакционными издержками, где у обеих сторон в наличии вечность для согласования условий). Однако есть серьезные основания полагать, что доля случаев, в которых переговоры не приведут к соглашению, будет мала. Как указывает сам Самуэльсон, ситуации, в которых поставщик готов продавать по цене более дешевой, чем покупатель готов купить, и где стороны должны только достичь согласия о цене, "встречаются в реальной жизни сплошь и рядом" [Ibid., p. 36]. Самуэльсон приводит пример: "Если моя секретарша подготовлена как раз для такой работы, как у меня, и я подготовлен к работе с ней, неизбежна некоторая область неопределенности в проблеме вменения нашего совместного продукта. Я могу найти ей некую замену, но вовсе не обязательно (с точки зрения результата на доллар издержек) близкую по качеству. В то же время, если я завтра обращусь к карьере сантехника, ее немалые инвестиции в овладение используемым мною словарем экономической теории могут полностью обесцениться. Если бы я был готов вот-вот принять это решение, для нее имело бы смысл даже заплатить мне, чтобы я отказался от карьеры слесаря-сантехника" [Ibid.]. Это причудливый образец очень обычной ситуации -- идет ли речь о приобретении сырья, оборудования, земли, домов или трудовых услуг. Конкуренция между заменителями обычно резко сужает диапазон, в пределах которого будет лежать согласованная цена, но чрезвычайно редка ситуация, когда и покупателю, и продавцу безразлично, состоится ли сделка вообще. Мы постоянно видим, что сырье, оборудование, землю, дома и трудовые услуги покупают и продают, и даже профессора как-то находят себе секретарш. Обычно мы не позволяем проблеме деления общей выгоды стать на пути к соглашению. И это не удивительно. Кто не в силах прийти к соглашению, обнаруживает, что он не покупает и не продает, а в результате не имеет дохода. Черты характера, благоприятствующие такому результату, дают мало шансов на выживание, и мы можем предположить (я просто уверен в этом), что такой набор качеств необычен, и что люди, как правило, готовы "разбить разницу". Самуэльсон утверждает "как эмпирический факт", что в ситуации, проанализированной Эджвортом, люди вовсе не обязательно закончат где-либо на контрактной кривой. Это-то верно, но гораздо важнее наше привычное ожидание, что люди все-таки попадут именно туда. Обсуждая гипотетическую ситуацию, в которой он присматривается к возможности стать сантехником, Самуэльсон утверждает, что для его секретарши "имело бы смысл даже заплатить мне, чтобы я отказался от такой карьеры". Конечно, верно, что его секретарша может не согласиться пойти на эту взятку своему шефу или, что означает то же самое, принять сокращение жалованья, даже если в результате от этого выиграет и она сама (и Самуэльсон); верно и то, что Самуэльсон может ухудшить свое (и ее) положение, если решит обратиться в сантехника только из-за того, что она не согласилась бы на достаточно большое сокращение своего жалованья; но я бы рассматривал такой исход как наименее вероятный в этой ситуации, особенно в режиме нулевых трансакционных издержек. Самуэльсон также подчеркивает неопределенность конечного результата. Хотя это и верно для любых покупок и, значит, приложимо к любому экономическому анализу, существование неопределенности, как показывает Эджворт, само по себе не предполагает неоптимальность результатов. Более того, неопределенность относительных выигрышей каждой из сторон не имеет отношения к вопросу, который я рассматривал в "Проблеме социальных издержек": наделение индивидуумов и фирм правами выполнять определенные действия и последствия этого с точки зрения того, что будет производиться и продаваться. В любом случае нет оснований предполагать, что степень неопределенности относительно своей доли дохода будет выше в переговорах по поводу выбросов дыма, чем в более привычных для экономистов трансакциях, таких, как приобретение дома. III. Теорема Коуза и ренты В БОЛЬШИНСТВЕ возражений против теоремы Коуза, похоже, недооценивается то, что может быть достигнуто при трансакциях с нулевыми издержками. Но некоторые критические высказывания поднимают более общие вопросы. Например, утверждают, что теорема Коуза не в силах учесть ключевую роль, которую играет наличие или отсутствие ренты. В этом контексте термин "рента" используется для обозначения разницы между тем, что зарабатывает фактор производства в данном виде деятельности, и что он мог бы заработать в другом месте. Я анализировал проблему, когда рассматривал, что случилось бы с чистым доходом от земли. И нет труда в том, чтобы переформулировать аргумент в терминах ренты. Это не более чем переложение в других словах моих первоначальных доводов, но некоторым экономистам такой подход может показаться более удобным. Первым отношение между моим анализом и существованием ренты обсуждал Велиц [Wellisz Stanislaw, On External Diseconomies and the Government assisted Invisible Hand// Economica, n. s. 31, November 1964, p. 345--361]. Позднее этот подход использовали для доказательства ошибочности моих выводов среди прочих Риган [Regan Donald H., The Problem of Social Cost Revisited // Journal of Law and Economics, 15, ? 2, October 1972, p. 427--437] и Аутен. Сжато излагает суть Аутен: "В примерах Коуза результат... будет изменяться в зависимости от рикардианской ренты загрязнителей и загрязняемых. Если и загрязнитель, и загрязняемый действуют на предельном участке земли, загрязнитель должен, если он несет ответственность за загрязнение, прекратить свою деятельность, а загрязняемый будет вытеснен, если ответственность лежит на нем" [Auten Gerald E., "Discussion in Theory and Measurement of Economic Externalities", ed. Steven A. Y. Lin, N. Y.: Academic Press, 1976, p. 38]. Утверждение правдоподобно. Участок земли является предельным и не приносит дохода, а предложение других используемых факторов абсолютно эластично, и при данном употреблении они приносят дохода не больше, чем при любом другом. В этих обстоятельствах представляется очевидным, что если бы те, кто несет ответственность за загрязнение, должны были уплачивать возмещение за ущерб, производственные факторы (иные, чем земля), участвующие в деятельности, которая связана с загрязнением, вышли бы из нее, поскольку любой платеж за причиненный ущерб сократил бы приносимый ими доход ниже уровня, который они могут приносить где-либо еще. Но предположим, что создающие загрязнение не несут ответственности. Терпящие ущерб от загрязнения обнаружат, что с учетом ущерба они стали получать меньше, чем могли бы при альтернативном использовании, и что им станет лучше при перемещении в другую сферу деятельности. Все это могло бы навести на противоречащую моему утверждению мысль о том, что правовая позиция влияет на результат. Аргументы Аутена хотя и правдоподобны, но, по моему убеждению, неверны. Поскольку в этих обстоятельствах ничей доход не может быть увеличен за счет приобретения права на загрязнение, никто его не купит. А значит, цена будет равна нулю. Как можно сказать, что никто не имеет права загрязнять, если это право можно приобрести за нулевую цену? Как можно сказать, что кто-либо должен терпеть ущерб, если за нулевую цену он может избежать его? Ответственность и отсутствие ее взаимозаменяемы по желанию. Загрязнители и загрязняемые, если использовать термины Аутена, с равным основанием могут остаться в той же сфере деятельности или уйти в другую. Что именно случится, совершенно не зависит от исходной правовой позиции. Рента представляет собой разницу между тем, что фактор производства приносит в данной деятельности, и тем, что он может принести при наилучшем альтернативном его использовании. Вовлеченные в деятельность факторы будут готовы, если нужно, выплатить сумму чуть меньшую, чем величина их рент, ради продолжения своего участия в этой деятельности, поскольку даже с учетом этого платежа они будут в лучшем положении, чем если им придется перейти к наилучшей из альтернатив. Точно так же они будут готовы оставить эту деятельность за любую плату, большую, чем сумма их рент, поскольку с учетом этого платежа они улучшат свое положение, перейдя к наилучшей из альтернатив и покинув нынешнюю деятельность. Если все это так, будет легко показать, что при нулевых трансакционных издержках размещение ресурсов останется тем же, независимо от правовой позиции в том, что касается ответственности за ущерб. Для простоты я буду называть сумму рент факторов, вовлеченных в деятельность, "рентами" и проанализирую тот же пример, что и в моей прежней статье, -- про скот и потраву посевов. Я буду называть факторы производства, вовлеченные в выращивание скота, "скотоводами", а факторы производства, вовлеченные в обработку земли, -- "фермерами". Поскольку ренты представляют собой рост ценности продукта (а значит, и дохода) вследствие того, что осуществляется какая-то специфическая деятельность, а не лучшая из ее альтернатив, то ценность продукта, как она измеряется рынком, максимизируется тогда же, когда максимизируются ренты. Если бы фермеры обрабатывали свою землю (а скотоводов ю было), рост ценности производства вследствие их действий измерялся бы рентами факторов, участвующих в фермерстве. Если бы скотоводы разводили свой скот (а фермеров не было бы), рост ценности производства вследствие их действий измерялся бы рентами факторов, участвующих в скотоводстве. Если бы были сразу и фермеры, и скотоводы, но скот не трогал посевы, рост ценности производства измерялся бы суммой рент фермеров и скотоводов. Но предположим, что часть урожая стравлена скотом. В этом случае, когда одновременно осуществляются земледелие и скотоводство, рост ценности производства измеряется суммой рент фермеров и скотоводов (по определению) за вычетом ценности посевов, потравленных скотом. Предположим сначала, что -- при одновременном ведении земледелия и скотоводства -- ущерб урожаю оценен величиной меньшей, чем ренты скотоводов или ренты фермеров. Если скотоводы должны платить за ущерб, причиненный их скотом, они могут возместить фермерам ущерб и продолжать свои действия и все-таки получать больше, чем если оставит скотоводство, на величину, равную их рентам за вычетом ценности ущерба. Если скотоводы не должны платить за ущерб, максимум того, что фермеры заплатили бы им за отказ от их действий, -это ценность стравленного урожая. Это меньше, чем дополнительный доход скотоводов от продолжения своей деятельности и непереключения на лучшую из альтернатив. Значит, фермеры не смогут побудить скотоводов прекратить их деятельность. До тех пор, пока ренты фермеров будут больше, чем ценность стравленного урожая, они все еще будут получать чистый выигрыш от продолжения фермерства. При любых правовых условиях и фермеры, и скотоводы будут продолжать свою деятельность. Легко показать, что при этом будет достигаться максимизация ценности производства. Если ренты фермеров равны 100 долл. и ренты скотоводов равны 100 долл., а ценность уничтоженного урожая равна 50 долл., ценность совокупной продукции окажется большей, когда и те, и другие продолжат свою деятельность, чем в противном случае. В этих условиях прирост ценности производства составит 150 долл. (сумма рент за вычетом ценности потравленного урожая). Если либо фермеры, либо скотоводы оставят свою деятельность, прирост ценности производства упадет до 100 долл. Теперь посмотрим, что будет в случае, когда ущерб от потравы меньше, чем ренты скотоводов, но больше, чем ренты фермеров? Сначала предположим, что скотоводы должны возмещать ущерб, причиняемый их скотом. После компенсации скотоводами ценности потравы урожая (что они в состоянии сделать, поскольку их ренты больше, чем величина ущерба), фермеры получат доход такой же, как если бы никакой потравы не было (платежи скотоводов за ущерб возмещают доход от продажи на рынке). Но ренты фермеров меньше, чем ценность потравленного урожая. Фермеры согласились бы не обрабатывать землю вовсе, если бы платеж превосходил сумму их рент. Положение скотоводов улучшилось бы, если бы они смогли побудить фермеров -- за сумму меньшую, чем ценность потравленного урожая -- отказаться от возделывания земли (и тем самым прекратить причинение ущерба). В предположенных нами обстоятельствах была бы заключена сделка, в силу которой фермеры прекратили бы возделывание земли, а скотоводы бы им за это платили -- больше, чем ренты фермеров, но меньше, чем ценность потравы. Теперь предположим, что скотоводы не должны возмещать ущерб от потравы. Поскольку потери фермеров окажутся большими, чем их ренты, их доход станет меньше, чем при лучшей из альтернативных видов деятельности, и они откажутся от возделывания земли, если только не смогут побудить скотоводов отказаться от их деятельности. Но максимум того, что фермеры согласятся заплатить за это, будет немного меньше их рент. Поскольку ренты скотоводов от продолжения их деятельности (с сопутствующей потравой посевов) больше, чем ренты фермеров, фермеры не смогут заплатить, сколько нужно, чтобы побудить скотоводов отказаться от их деятельности. В этих условиях, так же, как и в предыдущем случае, когда скотоводы были обязаны возмещать ущерб, земля не будет возделываться и фермеры обратятся к наилучшей альтернативной деятельности, а скотоводы будут заниматься своим делом. Как и прежде, смена правовой позиции не оказывает влияния на размещение ресурсов. Более того, в конечном итоге мы получаем такое размещение ресурсов, которое максимизирует ценность производства. Предположим, что ренты скотоводов равны 100 долл., ценность потравленного урожая равна 50 долл., а ренты фермеров -- 25 долл. Если и скотоводы, и фермеры продолжат свою деятельность, увеличение ценности производства составит 75 долл. (100 долл. плюс 25 долл. минус 50 долл.). Если скотоводы бросят свою деятельность, увеличение ценности производства составит 25 долл. (ренты фермеров), а если только скотоводы продолжат свою деятельность, увеличение ценности производства будет равно 100 долл. (ренты скотоводов). Теперь представим себе ситуацию, обратную только что рассмотренной, и посмотрим, что будет в случае, когда ценность потравленного урожая выше, чем ренты скотоводов, но меньше, чем ренты фермеров. Предположим сначала, что скотоводы несут ответственность за ущерб. Поскольку им придется уплатить в виде компенсации больше, чем величина их рент, скотоводство прекратится, а фермеры продолжат свою деятельность. Теперь предположим, что скотоводы не несут ответственности. Если скотоводы продолжат свою деятельность, фермерам придется смириться с ущербом, поскольку он меньше, чем их ренты. Но для них открыта и лучшая возможность. Ренты скотоводов меньше величины ущерба, причиняемого их скотом. Скотоводы будут готовы прекратить свое занятие, если им заплатят хоть немного больше, чем величина их рент. Фермеры будут готовы выплатить эти суммы, поскольку они меньше, чем величина ущерба от потравы. Именно такие результаты и предполагались. Отсюда следует, что будет заключена сделка, в силу которой скотоводы прекратят свою деятельность. Как и прежде, результат останется тем же при любой правовой позиции. И вновь оказывается, что конечная ценность производства будет максимизироваться. Предположим, что ренты скотоводов равны 25 долл., ценность ущерба от потравы равна 50 долл., а ренты фермеров равны 100 долл. Если свои занятия продолжают и скотоводы, и фермеры, увеличение ценности производства составит 75 долл. (25 долл. плюс 100 долл. минус 50 долл.). Если только скотоводы продолжат деятельность, увеличение ценности производства составит 25 долл. (ренты скотоводов), а если только фермеры продолжат деятельность, увеличение составит 100 долл. (ренты фермеров). Теперь рассмотрим случай, когда потери урожая больше, чем ренты как скотоводов, так и фермеров. Сначала предположим, что ренты скотоводов больше, чем ренты фермеров. Если бы скотоводы были обязаны компенсировать ущерб, причиняемый их скотом, ясно, что им пришлось бы прекратить свою деятельность. Но это не единственный способ действий для них. Фермеры будут счастливы не выращивать ничего, если им заплатят больше, чем величина их рент. В этих обстоятельствах скотоводы будут готовы заплатить фермерам больше, чем их ренты (но меньше, чем собственные ренты), чтобы побудить их к отказу от возделывания земли, что положит конец потраве посевов, устранит нужду в выплате компенсаций и улучшит положение скотоводов. Если же скотоводы не обязаны компенсировать ущерб, ценность ущерба окажется выше, чем ренты фермеров, которые поэтому оставят свою деятельность и обратятся к наилучшей альтернативе, если только им не удастся побудить скотоводов к прекращению деятельности. Для достижения этого фермеры могут предложить чуть меньше своих собственных рент. Но поскольку ренты скотоводов больше, чем ренты фермеров, скотоводы не пожелают принять это предложение. Поэтому фермеры откажутся от возделывания земли. И опять-таки результат останется тем же при любой правовой позиции. Более того, результатом окажется максимизация ценности производства. Предположим, что ренты скотоводов равны 40 долл., ценность потравленного урожая -- 50 долл., а ренты фермеров -- 30 долл. Если продолжат свою деятельность и фермеры, и скотоводы, ценность производства превысит альтернативный результат на 20 долл. (40 долл. плюс 30 долл. минус 50 долл.). Если только фермеры продолжат деятельность, превышение составит 30 долл. (ренты фермеров), а если только скотоводы продолжат деятельность, оно окажется равным 40 долл. (ренты скотоводов). Наконец, мы можем рассмотреть случай, когда ценность потравленного урожая больше, чем ренты как скотоводов, так и фермеров, но ренты фермеров при этом больше, чем ренты скотоводов. Предположим сначала, что скотоводы отвечают за причиненный ущерб. В этом случае скотоводы не смогут компенсировать фермерам потраву и продолжать свою деятельность. Они также не смогут побудить фермеров к прекращению возделывания земли, поскольку максимум того, что смогут заплатить скотоводы, -- это суммы, чуть меньшие их рент, тогда как фермеры не согласятся отказаться от обработки земли, пока не получат хоть немного больше, чем их собственные ренты (которые больше, чем ренты скотоводов). Предположим теперь, что скотоводы не отвечают за ущерб. В этих обстоятельствах фермеры смогут избежать ущерба (повторение которого вынудило бы их к отказу от возделывания земли), заплатив скотоводам больше, чем их ренты, чтобы побудить последних обратиться к наилучшей из имеющихся у них альтернатив (а тем самым и прекратить потраву посевов). Вот что могут сделать фермеры, чтобы их положение оказалось лучшим, чем в случае отказа от возделывания земли, если только их ренты больше, чем ренты скотоводов. Каким бы ни было правило ответственности за ущерб, все-таки фермеры продолжат обработку земли, а скотоводы прекратят свою деятельность. Вычисления, схожие с приведенными в предыдущих примерах, покажут также, что при этом размещение ресурсов будет таким, при котором ценность производства окажется максимальной. Анализировать все эти ситуации скучно, но результаты убедительны. Размещение ресурсов остается тем же при всех обстоятельствах, независимо от правовых позиций. Более того, результаты в каждом случае обеспечивают максимизацию ценности производства, как она измеряется рынком, т.е. максимизацию величины, образуемой суммой рент скотоводов и фермеров за вычетом ценности потравленных посевов. Ущерб посевам будет продолжать существовать только в том случае, когда он меньше рент и скотоводов, и фермеров. Если ущерб больше, чем ренты фермеров или скотоводов, но не обоих сразу, будет прекращена та деятельность, для которой величина рент меньше величины ущерба. А если ущерб больше, чем ренты скотоводов и фермеров одновременно, то будет прекращена та деятельность, которая приносит меньшие ренты. При любых обстоятельствах общая ценность производства будет максимизироваться. Эти результаты окажутся по сути такими же и в случае, когда вопрос будет стоять не о том, что выживет -- только земледелие или только скотоводство, но когда возникнет возможность сохранить в большей или меньшей степени и скотоводство, и земледелие, но при этом выкладки станут еще более утомительными. IV. Наделение правами и распределение богатства В РАЗДЕЛЕ III этой статьи было показано, что в режиме нулевых трансакционных издержек размещение ресурсов не зависит от правовых установлений и от того, кто и как несет ответственность за вредные последствия. Однако многие экономисты доказывали, что это заключение ложно, поскольку даже при нулевых трансакционных издержках изменение правовой позиции воздействует на распределение богатства. Ведь оно приводит к изменению спроса на блага и услуги, в том числе -- и в этом суть вопроса -- и на те, при производстве которых возникают вредные последствия, и на те, которые терпят ущерб от этих вредных последствий. Так что если мы вернемся к примеру предыдущего раздела, окажется, что фермеры всегда будут в лучшем положении, а скотоводы в худшем, если скотоводам придется компенсировать ущерб, чем если им не придется делать этого. Если скотоводы должны отвечать за ущерб, они либо выплатят фермерам компенсацию, либо заплатят им за отказ от производства (что бы ущерб не возник), либо им придется избегать причинения ущерба с помощью переключения на наилучшую альтернативную деятельность, но в этом случае их доход сократится. Когда не существует ответственности за ущерб, фермеры не получают компенсации и продолжают фермерствовать с меньшим доходом, либо им самим придется заплатить скотоводам за отказ от деятельности (и ущерба не возникнет), либо они перейдут в наилучшую альтернативную сферу деятельности и будут получать меньший доход. Эти изменения в богатстве фермеров и скотоводов поведут, как нам говорят, к изменениям в спросе и станут причиной изменений в размещении ресурсов. Я считаю этот аргумент ложным, поскольку изменения в правилах об ответственности за ущерб не приведут к каким-либо изменениям в распределении богатства. А значит, здесь нет соответствующих воздействий на спрос, которые следовало бы учитывать. Посмотрим, почему. В разделе III этих заметок я говорил о группе факторов, вовлеченных в возделывание земли, как о "фермерах", и о группе факторов, вовлеченных в выращивание скота, как о "скотоводах". Разделим группу факторов "скотоводы" на собственно скотоводов и земли, занятые под скотоводство, а группу факторов "фермеры" -- на самих фермеров и обрабатываемую землю, а также сделаем не столь уж нереалистичное предположение, что только земля, используемая под фермерство и под скотоводство, может приносить "ренты", как это определено в разделе III. Предположим также, что скотоводы и фермеры арендуют землю. Ограничимся простым случаем, когда причиняемый скотом ущерб меньше, чем "ренты" как фермерской, так и скотоводческой земли. Рассмотрим воздействие правила ответственности за ущерб на условия контрактов, которые заключают фермеры и скотоводы. Если бы скотовод должен был компенсировать фермеру наносимый скотом ущерб, величина арендной платы за землю понизилась бы на сумму компенсационных платежей за ущерб, тогда как величина арендных платежей фермера увеличилась бы на ту же самую сумму (по сравнению со случаем, когда никаких компенсаций платить и получать не было бы нужно). Богатство фермеров и скотоводов осталось бы тем же самым независимо от правила ответственности за причиняемый скотом ущерб. Но что с землевладельцами? Если за потраву посевов полагается платить компенсацию, цена аренды скотоводческой земли будет меньше, а цена аренды фермерской земли будет больше, чем в случае, когда компенсацию платить не надо. Но если правило ответственности за ущерб известно заранее, это отразится в цене, по которой приобретается земля, и за землю под скотоводство будет уплачено меньше, а за землю под фермерство -- больше, чем в случае, когда нужно было бы платить компенсации. Богатство землевладельцев, таким образом, не изменится, поскольку изменения в продажной цене земли будут уравновешены изменениями в цене за аренду земли -- при изменении правовой позиции по отношению к правилу ответственности за ущерб. Таким образом, выбор различных правил ответственности за ущерб не влечет за собой последствий для распределения богатства и связанных с этим изменений в спросе, воздействие которых следовало бы учитывать. Хотя я рассмотрел только случай, в котором ущерб был меньше "рент" как фермеров, так и скотоводов, сходные результаты могут быть получены для всех случаев, проанализированных в разделе III. Можно думать, что анализ того, какое воздействие оказывают различия в правовой позиции, предполагающий в каждом случае, что стороны полностью приспособились к ним, неприложим к ситуации, когда происходит переход от одной системы к другой. Это не так. Вывод, согласно которому при нулевых трансакционных издержках перераспределения богатства не будет, остается неизменным, хотя путь к этому заключению оказывается другим. Вспомним, что при нулевых трансакционных издержках усилия по внесению дополнений и уточнений в контракт оказываются бесплатными. Если это так, то будут составлены контракты, устанавливающие, как должны изменяться платежи при перемене правовой позиции. В только что рассмотренном примере было бы предусмотрено, что, например, при внесении в закон требования об оплате причиняемого скотом ущерба величина арендной платы за скотоводческую землю уменьшится, но владельцы этой земли дополучат разницу от тех, у кого они покупали землю, тогда как величина арендной платы за фермерскую землю увеличится, и владельцы этой земли должны будут доплатить тем, у кого они ее покупали. Распределение богатства останется прежним. Труднее ответить на вопрос, ведет ли изменение закона к перераспределению ресурсов в случае прежде не осознававшихся прав. Разнообразие критериев, в соответствии с которыми определяется собственность на эти права, в подобном случае, казалось бы, должно неизбежно вести к различному распределению богатства. Можно было бы, конечно, доказывать, что при нулевых трансакционных издержках ничего не стоит сделать контракт более подробным, все последующие события будут учтены, а значит, никакого перераспределения богатства не произойдет. Но было бы неразумно предполагать, что люди способны включить в контракт ссылки на права, о которых они не имеют представления. Поэтому следует рассмотреть вопрос, не приведет ли -- в силу своего воздействия на спрос -- изменение критериев наделения собственностью на не осознававшиеся прежде права к иному размещению ресурсов. Впервые я выдвинул предположение, известное теперь как